Приглашенные в качестве советников в высокие государственные и правительственные структуры, они продолжали снабжать рекомендациями своих работодателей, но, как выяснилось позже, эти самые рекомендации носили, скажем так, необязательный, а порою даже спорный характер.
Однако и среди советологов, среди профессиональных славистов попадались люди прозорливые.
Так, Джордж Уолден (Великобритания) в конце 1988-го, выступая в Чикагском университете, задумался — в пик тиражей литературных изданий — над возможными изменениями читательской аудитории: «Интересно бы знать, что станет с русской традицией читать книги».
Пока еще традиция сохранялась. Отечественные социологи, отвечая на анкету «Общесгво-89», отметили как самый интересный журнал «Огонек», как лучшие газеты — «Московские новости», «Аргументы и факты», «Известия», «Литературную газету», из «толстых» журналов — «Знамя», «Новый мир», «Юность» («ЛГ», № 12). Чаще других, по опросам ВЦИОМ, читатели называли романы А. Рыбакова, В. Дудинцева, Б. Пастернака, Ю. Домбровского.
Литературный 1989 год в декабрьском выпуске «Звезды» завершают заметки «злого мальчика» Виктора Топорова, напечатанные под хлестким заголовком «"Бесы" для бедных (тенденциозный роман наших дней)».
Господи, ну кто сегодня в здравом уме будет спорить о романах А. Проханова или Вл. Иванова (именно их сочинения обидно уподоблены питерским автором "Бесам"» для бедных»)?
Однако в ту пору — спорили. И о романах В. Пикуля — тоже. И даже — о романах Ю. Семенова и А. Чаковского, несмотря на то что год был означен именами Виктора Некрасова и Нины Берберовой, «Иванькиадой» и «Путем взаимной переписки» Владимира Войновича, «Декадой» Семена Липкина, стихами Томаса Венцловы и Сергея Гандлевского, Олега Чухонцева («Общие стены») и Нонны Слепаковой в «Дружбе народов», возвращенным на родину «Верным Русланом» Георгия Владимова — в «Знамени» (№ 2) и неожиданно близким владимовскому исследованием характера и, как это ни парадоксально, внутреннего мира служаки-вохровца, бывшего охранника — «Ночным дозором» Михаила Кураева («Новый мир», № 10).
Однако литературно-критические сражения продолжали идти вокруг политической беллетристики: и здесь особый, непрекращающийся, дискуссионный интерес (корреспондирующий с читательским ажиотажем) продолжали вызывать бестселлеры начала перестройки.
В центре 1989-го — жанр спора, дискуссии, полемики. Развернутых не столько для понимания друг друга (спорящими, собеседниками), сколько для утверждения собственной точки зрения как единственно верной — и опровержения, если не компрометации точки зрения другой.
Нововведением «Литературной газеты» в 1989 году стала рубрика «Диалог недели». Каждую среду на второй полосе слева (на месте прежних передовиц, подписанных коллективно-анонимным «литератором») появлялся двухколонник, отданный на откуп паре критиков: И. Золотусский contra Ан. Ланщиков, В. Кожинов — Б. Сарнов, Вл. Гусев — А. Турков, Ст. Рассадин — Дм. Урнов, А. Лаврин — П. Паламарчук, Л. Аннинский — О. Михайлов… В «Диалоге недели», впрочем, опробовались, формулировались идеи, на которых вскорости взойдет прохановский «День». Так, Ан. Ланщиков (в диалоге с И. Золотусским) обнаружил готовящийся заговор для установления мирового господства: «Теперь для мирового господства достаточно провести тотальную компьютеризацию и захватить Всемирный банк памяти». Наиболее острым и резким был «диалог» Б. Сарнова с В. Кожиновым, полный взаимного яда, направленный на явную дискредитацию, уничтожение «противника». Демократу Сарнову и консерватору Кожинову просто не о чем, да и ни к чему на самом деле было «спорить», т. е. взаимно выяснять и искать истину. Оба искали — Сарнов, кипятясь, Кожинов отнюдь не лихорадочно — не аргументы, а возможность разоблачить собеседника.
Б. Сарнов более чем откровенен: «Не скрою, что я именно подозреваю Вас. Подозреваю в небрежении, не к истине даже, а к самой идее поиска истины» («ЛГ», № 9). Сарнов сказал истинную правду, но с кожиновской логикой управиться при помощи фактов было, естественно, невозможно: демагогия непобедима.
«Спорил» же, например, столь же демагогически Вл. Солоухин, отказавшийся вступить в «Мемориал», с точкой зрения им же и надуманной: можно ли «Дом на набережной» делать символом страдания народа («Наш современник», № 12)? Не стоит утомляться и искать, где же такая идея высказана: Вл. Солоухин подкладываег здесь название повести Ю. Трифонова под воспоминания и документы о 1937 годе, вызывавшие стойкую неприязнь у «почвенников», справедливо полагавших, что реальные народные жертвы начинаются с революции и Гражданской войны. Но ведь Трифонов в «Старике» написал об этом гораздо раньше и трагичней, нежели «почвенники»! О чем же здесь можно было вести диалог!
Ha самом деле вспыхнувший пожар идеологического противостояния не на шутку встревожил партийное (и государственное) начальство. И сегодня мы можем сказать, что правильно встревожил: собственно, именно этот литературный пожар затем разгорелся настоящим огнем в августе 1991-го («Слово к народу»), в октябре 1993— го и так далее, вплоть до зюгановско-ампиловского — с одной стороны и гайдаровско-ельцинского — с другой — противостояния; так что именно тогда было положено ему начало — впрочем, неизбежное. И с таким же успехом, с каким Горбачев мог бы бороться с каким-нибудь из природных, не зависящих от человека, явлений, он усаживал за стол противоборствующие стороны, дабы «бороться за культуру дискуссий».
Ещё 6 января 1989 г. в ЦК КПСС состоялась очередная встреча с «деятелями науки и искусства» (из ряда традиционных встреч власти с интеллигенцией — встреч, на которые интеллигенция, считающая себя все еще влиятельной, возлагала особые надежды: просвещения и воспитания генсека, а также изменения генеральной линии в нужном направлении), на которой Горбачев высказался особо по поводу дискуссий: «…мы приветствуем их, мы за дискуссии… За плодотворные дискуссии» и твердил — вслед за известной статьей в «Правде», — что «у нас еще не овладели культурой дискуссии». Б. Олейник (позже — яростный недруг, а тогда — Прямая, поддержка Горбачеву) тему продолжил — покруче и пожестче Горбачева: «Надо с цеховыми распрями кончать». Всегда чрезвычайно чуткий к начальственной точке зрения С. Михалков, вроде бы вторя Горбачеву, на самом деле чуть «пододвинул» его к нуждам «заединщиков» с Комсомольского проспекта: «Перестройка требует консолидации всех сил общества», т. е. на самом деле в несколько завуалированной форме высказался за скорейшее закрытие всех дискуссий. Горбачев шутит: «Может, к нашим литераторам применить принцип одностороннего разоружения?», не подозревая о том, что в данном противостоянии и «дискуссии» отчасти и СССР рухнет (идею «независимой» от СССР России, идею «выйти из СССР» впервые высказал, открыто депутат Валентин Распутин в речи на съезде народных депутатов).
Что там «Диалог недели» с взаимной глухотой литературных критиков!
В стенах ЦК КПСС шло аналогичное, по сути, сражение, но при этом противники, конечно же, клялись «любовью» к системе. В. Коротич: «У народа исподволь вызревает и формируется новое доверие к советской власти». Сказав ритуальную фразу, редактор горбачевского призыва (наряду с редакторами «Знамени» Г. Баклановым и «Нового мира» С. Залыгиным — смена руководства журналами была произведена за два с половиной года до этой встречи), ненавидимый «заединщиками», перешел в нападение и сформулировал истинную причину яростного неприятия ими гласности: «Целый ряд писателей… личную свою беду гибнущего собственного всевластия стремится представить как трагедию страны и системы».
По сходной модели выстроил свое выступление и редактор «Молодой гвардии» Ан. Иванов. Ритуальная «клятва верности» — «Гласность, демократия, перестройка нужны нам как воздух. Это очевидно», — сопровождалась незамедлительной оговоркой: «Но очевидно и то, что стоит где-то сместить оттенки, переставить акценты, то, прикрываясь гласностью…» Тут же были названы поименно и обвинены в идеологической диверсии те, кто «сместил» и «переставил»: пропагандирующие «мелкобуржуазные и буржуазные взгляды» органы печати — «Огонек», «Московские новости», «Родник».
