Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Под гипнозом литературной моды из творческих личностей, как из шкур убитых животных, выделываются своего рода артефакты, можно сказать, что и кумиры, и они как бы «выставляются» критикой, раскручивающей своего автора; а после успеха (недолгое счастье Френсиса Макомбера) толпа (т. е. критика, конечно же) отступается, забывает, а то и презрительно пинает своего вчерашнего любимца, как бы мстя сама себе за слишком уж неприличный прилив положительных эмоций. Как с гладиатором: палец вверх, палец вниз. Критика, только что игравшая на повышение, резко меняет стиль поведения; и выигрывает — в критике — тот, кто первый учует (и на мгновение опередит) переломный момент: игра на понижение. Ату его!

Литературная эволюция, по Тынянову, совершается в силу автоматизации предшествующих традиций, сдвиг наступает после «работы над слежалым материалом». Почему же сегодня нарушилась, на мой взгляд, сама категория литературной эволюции? Почему ее вытеснила — и столь явно — мода?

Полагаю, что это связано с нарушением системного развития, вернее, с «ускоренным развитием» литературы. С фантастической, небывалой по скорости и спрессованности публикаторской деятельностью: за пять-семь лет напечатано то, что создавалось предыдущие восемь — десять десятилетий. Слои литературы сегодня перепутаны, перемешаны, эпохи сбиты; последовательность движения жанров нарушена, и оттого эволюциякак таинственный, но и причинно-следственный путь (который поддается сложнейшей и увлекательнейшей работе по литературно-критическому распутыванию) сменилась — думаю, что на какое-то время — литературной модой.

А если мода, то должны быть и кутюрье. На эту роль — ведущих «домов моды» — претендуют сейчас многие, о них, о «номинаторах», «просмотрах весенне-летних коллекций» я постараюсь рассказать в следующей статье. Замечу лишь, что и кутюрье, и «дома мод» тоже относятся скорее к сфере сервиса, они обслуживают — так или иначе — современную натуру (в нашем случае — писателя). Грубо говоря, одно дело, когда шляпка от Ив Лорана украшает Катрин Денев или Жанну Моро, а другое — даму, прелестную во всех отношениях, кроме собственной индивидуальности, каковую индивидуальность ей и компенсирует вышеупомянутая шляпка.

Итак, литературный быт сегодня изменил само содержание литературного факта; стратегия литературного поведения становится гораздо более значимой и заметной, а литературная мода опережает (и подавляет) литературную эволюцию. Зрелищность, артистизм, театральность, юродство и шутовство? Или — когда бежишь себя, не желая окончательной самоидентификации, когда ветерок дыхания публики овевает канат, на котором чувствуешь неустойчивость и ощущаешь бездну будущего, разверзающуюся под нареченным именем, — боишься собственной единичной судьбы и сторонишься ее?

Кстати, не так давно в «Независимой» появилась заметка о «Бахтине под маской» (имеется в виду выход книг В. Н. Волошинова «Фрейдизм» и П. Н. Медведева «Формальный метод в литературоведении», как известно, принадлежащих перу М. М. Бахтина). Автором заметки рисуется образ «сенсея», оставившего, увы, своим почитателям всего две авторских книги, а остальное — под маской. Нет, дорогие: «маска» Бахтина была вынужденной, а вовсе не лукавой.

Не в том ли и все различие?

Между

О месте критики в прессе и литературе

1

Измерять температуру общества можно по его полномочным представителям. Во времена перестройки и гласности в политику пошли писатели, режиссеры, ученые; телекамера выхватывала в репортажах о первом съезде народных депутатов (1989 г.) лица Сахарова и Лихачева, Карякина и Гельмана, Коротича и Сагдеева, Шмелева и Климова. Потом «во власть» отправились тележурналисты — Александр Любимов, Владимир Мукусев, Александр Невзоров.

К очередным выборам в парламент общество пришло с совсем иным набором востребованных деятелей искусств. «Демократов» от литературы сменили «массовики» (тут и советская массовая культура пригодилась, хотя бы в облике певицы Зыкиной). Первые номера партий украсили Иосиф Кобзон, Элина Быстрицкая, Лидия Федосеева-Шукшина, Александр Розенбаум. Советчиками, мыслителями, дающими бесконечные интервью по поводу и без повода, стали не писатели, не философы, не социологи, а те, кто знаком публике, кто чаще других (и заметим, в ролях не трагических) появляется на подмостках эстрады, теле- и киноэкранах: Лия Ахеджакова, Александр Ширвинд, Зиновий Гердт. А если вернуться к литераторам, то чуть ли не главными политологами страны стали эстрадники.

Я ничего и никого не оцениваю, — а вдруг вклад Александра Розенбаума на весах истории будет повесомей вклада депутата первого призыва Фазиля Искандера? Изменение набора свидетельствует о конце эпохи литературоцентризма, ответственности и значительности словаи о начале торжества нового времени — времени ион-культуры, истинным героем которого является эстрадный балагур.

На наших глазах в словесности тоже произошла смена приоритетов, и одним из существенных ее показателей стало изменение жанрового репертуара и изменение интересов публики, отложившей в сторону толстый журнал ради газеты. При этом определенные виды литературной деятельности, как нынче говорят, «завязанные» на периодику, претерпели наиболее глубокие изменения. Это, прежде всего, касается критики, с одной стороны, перешедшей к чуткому обслуживанию вкусов новой публики, с другой — взявшей реванш за долгие годы униженного существования при столь государственно важной и идеологически значительной деятельности, как литература. Если обратиться к статистике, то по количеству отзывов, рецензий, сообщений о литературных новинках легкокрылая новая пресса безусловно опережает критику крейсерскую, «толстожурнальную». Идеологическая, «руководящая и направляющая» роль критики отошла в прошлое, тиражи толстых литературных журналов падают, объемы и даже периодичность их сокращаются, книги современных авторов, если не считать массовиков-затейников, выходят редко. Однако, открывая очередной выпуск не только «Сегодня», но и «Коммерсанта» или номер самого новомодного журнала вроде «Домового», непременно наткнешься на рецензию, аннотацию, даже обзор; а то вдруг в супер- и гиперзвездном выпуске журнала «Стас» с разгримированной Пугачевой на лакированной обложке редакция закатит на удивление элитарный рейтинг текущей неизвестно куда родимой словесности. Можно ли сделать вывод, что литературная критика стала прессой — со всеми вытекающими отсюда обязанностями, прежде всего — обеспечения информацией о том, что нынче носят?

В «больших и мудрых» статьях на заре перестройки при помощи литературных примеров ясно, образно, публицистично, доходчиво, в доступной форме народу объясняли, как надо и как не надо себя вести.

Подобные статьи печатали все без исключения толстые журналы и тонкие еженедельники. Из «заведующих литературой» критики открыто становились глашатаями правды, первопроходцами, просветителями. Появлялись все новые литературно-критические сборники, печатались невозможными ранее тиражами книги критиков-публицистов, возник литературно-критический альманах «Взгляд», вещь уж вовсе небывалая. Значение критики неожиданно стало столь важным, что он выдержал три выпуска!

При этом для выступлений литературных критиков — само собой, критиков-публицистов — было зарезервировано вполне почетное место: в «Огоньке» или в «Столице» чуть ли не в первой половине номера; ну уж во всяком случае — в середине.

Критиков ценили. Их приглашали, даже зазывали, интересовались их просвещенным мнением но всем без исключения вопросам, вытаскивали на люди, печатали их портреты, и мешки читательских писем, получаемые после выхода очередной литературно-критической бомбы, свидетельствовали о чем угодно, только не о равнодушии.

Правда, и вся литература отнюдь не была лишена ласки. Но именно тогда прозаикам и поэтам пришлось потесниться, и критики неожиданно для тех, кто числил их естественной обслугой писателей, оказались на виду.

45
{"b":"204421","o":1}