Светало. И тогда японцы уже совсем ясно увидели: перед ними одни барханы, только лежит пустая шинель и убитый красноармеец. В злобе, стреляя, идя в полный рост, они двинулись на окопчик. «Конец!» — мелькнуло в голове Павла. Он сделал еще несколько выстрелов. Помнит: впереди шел японец с широким, кривым тесаком. Павел вскочил, ударил его штыком и вместе с ним упал на песок...

Остальное Павел узнал потом. Власова по дороге убили. Лишь позже, обеспокоясь, послали бойцов искать секрет. Они и кинулись на утренние выстрелы. Когда японцы скрылись от их огня, красноармейцы увидели в окопе окровавленного Павла, а кругом по барханам шестнадцать японских трупов. Боец один задержал половину вражеской роты.

За этот подвиг Павлу Елизаровичу было присвоено звание Героя Советского Союза.

С ы н. Вот какой папка тебе достался, Григорий Пономарев! Ты смотрел потом фильм «Брат героя». А сам был сыном героя.

Тогда героев было мало. Кунгур ликовал. Гремели оркестры. Газеты — в портретах отца. Митинг. Цветы. Бурно встретили земляки своего Героя. «Как Папанина!» — шепнул Гришке один сослуживец отца. А отец вышел на трибуну и всего-то и смог сказать, что, мол, воевал, как умел, и что впредь, если придется, то пусть враги знают, что отстоять сумеем и себя, и землю родную, советскую!..

Трудно быть сыном героя. Люди ведь всякие есть. Исправил ты, Гриша, тройки в табеле: «Это учительница из уважения к отцу отметки завышает, неудобно же — сын героя, а троечник!» А ты просто учился теперь в одной школе, да и повзрослел, и действительно было стыдно плохо учиться тебе, сыну героя!

А жили вы обычно, и ты, как многие мальчишки тех лет, копил в баночке медяки, потому что мечтал купить бамбуковое удилище. Между прочим, так и не купил, потому что часть медяков истратил на кино, а лишними деньгами тебя не баловали.

Конечно, родители бывают разные. Иные сделают что-то большое, полезное для народа — потому что умны, талантливы, словом, достойные люди. А чадо свое берегут от труда, от борьбы, растят под стеклянным колпаком и томительно ожидают: вот-вот в чаде блеснут признаки гениальности.

А твой отец тебе так сказал: «Ты сам по жизни иди. Не за меня, а за себя гордым будь. Самый пустой человек, который хочет сверкать чужим светом».

Видишь, какой умный отец достался тебе, Григорий Пономарев!

Так и шли вы потом по жизни, отец и сын, след в след.

О т е ц. Была война. Павел Пономарев написал уже, наверное, десяток рапортов — ведь у него боевой опыт, его место там, на фронте. Раз было согласились. Но завернули Павла чуть ли не с эшелона: «Время опасное и тут, в тылу. Здесь тот же фронт. Милиции сейчас дела тоже хватает».

С ы н. А Григорий в армии. Он кончил военное училище. Вступил в партию. И послали его не на запад, а на Дальний Восток. Он писал рапорт за рапортом — просился на фронт. Ему отвечали: «И тут в любую минуту может начаться. Не забывай: отец-то твой тут воевал, и спор тот с японцами не кончен». Так и вышло. Пришлось сыну воевать там же, где дрался отец.

О т е ц  и  с ы н. Они встретились после войны. Эшелон остановился в Свердловске на два часа. Григорий ехал в Латвию: там хотел работать, жить, была знакомая девчонка — может, ждет? Решил завернуть к отцу, повидаться. Но длинная вышла беседа. Эшелон ушел, а отец все убеждал сына идти в милицию. Григорий колебался: за эти годы надоела солдатская форма.

Но отец оказался настойчивее.

Он сейчас на пенсии, Павел Елизарович, майор милиции. На эту работу его посылала партия. Теперь его место занял сын. Он, молодой паренек, коммунист, пришел в милицию по комсомольскому набору. Кончил милицейскую школу, носит звание капитана.

Вот какие они, отец и сын Пономаревы.

Когда Галину Роталеву увели, Григорий задумался. Потом разразился целой тирадой:

— Вот ругают меня: возится много Пономарев, мягкий Пономарев. А с этой девчонкой, я уверен, никто еще ни разу по-людски не разговаривал. Вот и озлобилась. Уверен: если домой к ней заглянуть, не все там благополучно. Наверно, родители кормили, одевали — и только. А воспитывай кто угодно — школа, комсомол, милиция, в конце концов. Кто это сказал? Макаренко? Если, говорит, вы решили родить сына или дочь, но не собираетесь их воспитывать, то будьте любезны, предупредите общество, что вы желаете сделать такую гадость.

А мы что? Вы заметили — некрасивая она. Беду эту девчата очень сильно переживают. Те, что посмазливее, не беспокоятся: все равно найдут себе если не любовь, так хоть мужа. А эти вот, по дури-то молодой, уже в двадцать старухами себя считают, спешат-торопятся. А тут еще вы, литераторы да композиторы, огоньку подбавляете, песенки разные пишете. Из всех репродукторов, с пластинок только и слышишь: «Потому что на десять девчонок по статистике девять ребят». Спешите, мол, торопитесь! Песенка ничего, веселая, только девчатам откуда знать, что насчет девчонок и мальчишек статистика совсем другое говорит, что юмор в песне да шутка, они ведь очень серьезно мне эту самую песню цитируют.

Вот и пошла Галина к почтамту, под часы, «прошвырнуться»: авось кто-нибудь приметит. И приметили, и напоили, а как увидели, что от нее ничего такого не добьешься, бросили одну, на дороге, за городом. Так и получается у нее все наоборот. Не зря я ее спрашивал, что за парень с ней был. Вот он бы мне попался...

Я не считаю, что у нас, у милиции, только одна заповедь: поймать и посадить. Жизнь сложна, запутана. Давно сказано: борьба за нового человека, за коммунизм должна идти всюду. И функции тут у нас у всех одинаковые: воспитательные. Эти функции просто так не разделишь: ты — воспитывай, ты — карай.

Может, и впрямь он мягкий, этот деликатный, стеснительный Пономарев?

Рабочий день шел своим чередом. Следующей вошла Лучкова Ия Павловна. Глаза полны слез, на руках мальчонку трясет, Володьку. Григорий с ней сух, строг.

— Гражданка Лучкова, слова вы не сдержали, я предупреждал вас: если еще раз гулянку дома устроите, буду возбуждать дело о лишении вас прав материнства. Вот все документы на вас, я все оформил. Разбирать ходатайство милиции будет общественная комиссия вместе с районной прокуратурой.

Женщина по-прежнему молча трясет ребенка. Мальчишка уцепился ручонками за ее шею, глядит светлыми глазами, тянет: «Ма-ам! Пойдем до-мо-ой. Там конфета под койкой валяется». Пономарев вдруг резко встал и вышел.

И тогда женщина повернулась ко мне.

— Это что же, сразу и детей отбирать? Во как! Куда ни кинь — один клин, звери, а не люди. А спросили, как я живу? Семнадцать лет с мужем прожила, троих ему, кобелю, народила, не знала, что горюшко такое мне от него придет. А он вон шель-шевель, да к другой ушастал. Ему что? Утром видела его — рожу наел, в каракуле ходит. А мне — тридцать восемь рублей алиментов, вертись с ними как хошь. Да ведь и не было ничего вчера! Это сосед мой — н-ну, язва! — они с мужем дружки: я, говорит, все равно тебе устрою-сделаю! Вот и наврал на меня. А я чо? Они сами пьют, кажну ночь токо стукоток идет, поют-пляшут, а у меня шкафы ходуном ходят, горшки с цветами с окошек падают. Ой, детушки мои, кину все, под поезд брошусь. Я уж кидалась раз, да люди спасли, пожалели, окаянные... А для чо?

Я сидел обескураженный. Вернулся Григорий. Попробовал я что-то сказать ему: мол, так и так, не слишком ли он строг, помочь бы женщине.

— Ты чего это тут человеку наговорила? — обратился он к Лучковой. — Эх, мягко стелешь, да жестко спать. Это кто тебя не знает, так, может, и поверит. А я за эти пять лет всю твою жизнь по часам знаю. Ведь сколько муж с тобой намучился? Вон последний раз, когда ты спьяну дом спалила, ребятишек чуть не сожгла, помнишь? Вернулся он из недельной командировки, линию где-то опять по лесу тянул, сел на порог опаленный да так прямо и заплакал! А шоферов проезжих кто к тебе водил?

— Это я ему в отместку, за то, что к другой от меня ушел.

— Не ври, Павловна. Он потом уж себе женщину нашел, когда с тобой целый год промучился. А мужчине что ж, он в годах, ему одному не с руки, ему уход нужен. И про ребятишек не ври. Сколько они у тебя под замком насиделись, холодные, голодные, неухоженные? Зайду, бывало, в окошко гляну, а они ручонки тянут, кричат: «Ма-а-ма!». Лютый зверь ты им, да, может, и пуще того, прости ты меня за такие мои слова...