Левкович скорбно помолчала, лицо ее стало хмурым, она сразу будто постарела.

— И вы, Николай Петрович, и вы, Павел Александрович, люди в округе нашем новые, недавно здесь, потому-то я так подробно и знакомлю вас с обстановкой. Вы должны учесть наши прошлые ошибки, когда милиция полагалась лишь на свои собственные силы в борьбе с бандами. Поймите сейчас главное: вы не должны рассчитывать только на себя, одного энтузиазма мало. Надо, чтобы вам поверили. Тогда за вами пойдут, вам помогут. Особенно обратите внимание на Орловец. Во-первых, там у Блажевских есть родственники. Во-вторых, там живет Пантелеймон Сидорович Одерий, секретарь партячейки, крепкий мужик. И комсомольская ячейка там неплохая. Вот на них-то и опирайтесь в первую очередь. Ясно? Это, товарищи, вам задание. Служебное, но прежде всего — партийное.

Левкович устало улыбнулась, как бы давая понять, что официальная часть кончена.

— Кстати, — обратилась она к Орлову, — мне рассказывали о вас.

— Не такая уж я выдающаяся особа, чтобы про меня говорить, — усмехнулся тот. — Между прочим, работникам нашей профессии не следует быть на виду.

— И все-таки... Вы с Махно знакомы?

— С Нестером Ивановичем? — снова усмехнулся Орлов. — Лично не имел чести, однако «батько» когда-то перешел дорогу моим товарищам.

— Знаю... Вы помните Уманщину?

Еще бы ему не помнить Уманщину! Там в двадцатом — двадцать первом годах он работал помощником начальника милиции, командовал соединенным отрядом по ликвидации петлюровских банд Гульченко, Макаренчикова и других.

...Все, казалось бы, шло хорошо. Части 14-й кавалерийской дивизии под командованием Александра Пархоменко настигли кулацко-анархическую «повстанческую армию» Махно под Елисаветградом. После жарких боев, потеряв все орудия и около сорока пулеметов, Махно кинулся наутек. Он петлял, заметал следы, упорно пробивался на запад. Разделившись на небольшие группы, махновцы передвигались долгими декабрьскими ночами, а к утру вновь соединялись в назначенном «батькой» месте.

В конце декабря основные махновские силы появились у речки Синюхи, под Ново-Архангельском. Оттуда до Умани рукой подать. Куда повернет свои потрепанные, но еще вполне боеспособные полки Махно — через Оксанино и Бабанку на Умань? А может, на Тальянки, Поташ, Маньковку и Жашков?

Выяснить это и поручили Орлову.

Он выехал хмурым зимним утром на двух санях с десятком бойцов и двумя пулеметами. Погода была самой декабрьской. Сперва слегка порошило, потом ветер усилился, закружила метелица. В десяти шагах ничего не видно.

И Орлов решил дальше не продвигаться, чтобы не угодить в лапы к врагу. Лучше самим устроить засаду. Выбрал место возле плотины через Синюху. Удобное: слева — крутой берег, справа — занесенный снегом пруд. А чуть в стороне, на пригорке, — старый ветряк. Командир расставил бойцов по местам.

Ждать пришлось долго. Мороз забирался под ветхие шинели, коченели ноги, слезились от резкого ветра глаза. Но надо было лежать в снегу и ждать.

Уже под вечер вынырнули из снежной круговерти сани, остановились возле ветряка, потом рванулись вперед, проскочили по плотине на другой берег и скрылись в белом мареве.

— Эх, — скрипнув зубами, выругался боец, лежавший рядом с Орловым, — упустили!

— Не горюй, — утешил его командир, — на нашу долю хватит. То разведка была...

И действительно, спустя полчаса, по дороге потянулись подводы. Одна, другая, третья... сколько же их! Заморенные кони шли медленно. Двадцать подвод насчитал Орлов, на каждой по два-три человека, впереди и сзади — пулеметы.

Орлов не колебался. Ну и что ж, что махновцев в пять раз больше, чем у него бойцов. Главное — внезапность. И когда колонна въехала на гребень плотины, он дал сигнал. Застрочили с двух сторон пулеметы, защелкали винтовочные выстрелы. Заметались на узком гребне плотины кони, люди.

Через несколько минут все было кончено. Ни один из махновцев к Умани не прорвался.

Из допроса пленных выяснилось, что основные силы «повстанческой армии» во главе с «батькой» пошли на Вишнеполь, Маньковку.

Так была выполнена разведка боем...

— А я работала тогда в политотделе, — улыбнулась Левкович, — потому и знаю о ваших делах. Так что можно считать, что мы с вами старые знакомые. Тряхните-ка, Павел Александрович, стариной. Только помните, враг теперь пошел хитрее, коварнее, он исподтишка жалит, открытого боя не принимает. Ну, желаю удачи!..

Где-то за Красной Слободой вставало солнце, когда часто зацокали по булыжнику конские копыта и три всадника выехали за окраину Черкасс.

Села выглядели мирно. Из труб поднимался дым, ветви деревьев были укутаны инеем. Утро стояло тихое, морозное.

Всадникам предстояла неблизкая дорога до Городища. Ехали молча, каждый думал о своем. Знали, куда и зачем едут. Бандитская пуля, пущенная из-за угла, может уложить навеки. Кто из них застрахован от гибели? Никто. Вполне может случиться, что в последний раз едут этой дорогой, последний раз глядят на эту зимнюю красоту...

Впрочем, в молодости редко думаешь о смерти, даже если уже не однажды глядел ей в глаза. Не очень-то веришь в нее, хотя видел, как умирают товарищи. Другие — да, но ты не можешь, не имеешь права умереть, ведь еще столько не сделал, столько не испытал.

Поймав себя на этой мысли, Павел повеселел. Даже мороз показался не таким злым. Морозы он не любил, не знал их раньше, не привык. В Одессе вырос, какие там морозы. И кто знает, увидел бы он настоящую зиму, когда бы не революция и гражданская война? Может, сидел бы себе в сапожной мастерской грека, подбивал бы обувь, глядел на мир из полуподвального оконца всю жизнь. Нет, он не остался бы у этого грека, ни за что! Чуточку подрос бы, подался бы в моряки. Кочегарить бы стал на корабле, как батька, всякие страны повидал бы.

А случилось так, что взял бывший подмастерье сапожника в руки шашку да наган, сел на коня и пошел биться за Советскую власть. Потому что эта власть — его власть, народная, справедливая. За такую власть и жизни не жаль отдать...

— Дымком тянет, — прервал воспоминания начальника Бесараб. — Мабуть, лесорубы. Может, отдохнем? А то кони уже притомились.

Орлов кивнул и повернул коня на просеку. У костра сидело пять немолодых мужиков в потертых кожухах.

— Сидайте! — пригласил усатый и снова принялся сосать свою трубку. — Грейтесь. Из Черкасс?

— Ага.

— Ой, хлопчики, будьте осторожны! Кони у вас добрые, одежда не плохая...

— А что? — полюбопытствовал Бесараб.

— Все может быть, береженого бог бережет, — уклонился от ответа усатый.

— Да брось ты, Федот, крутить, — вмешался крестьянин помоложе. — Видишь, что люди хорошие, а все намеками. Степан здесь со своими шарит, никому покоя не дает.

— Блажевский? — спросил Орлов.

— Он самый, сынок дьякона, будь он неладен!

— Какая хата, такой тын, какой батька, такой сын! — усатый Федор выколотил трубку и снова принялся ее набивать. — Отец — добрая птица, чтоб ему повылазило! Сыны его все за Петлюрой пошли. С Завгородним шастали, людей губили, потом в леса, говорят, все подались. Так что, хлопчики, хоть вы и с оружием, а поберегитесь. Кончали бы вы скорее с этими злыднями!

— Кончим, отец, если вы нам поможете.

— Поможете! — старик долго раскуривал трубку. — Вам хорошо: приехали и уехали, а нам жить. Узнает Степан или кто другой про наш разговор, хату спалит, убьет.

— А чего же ты рассказываешь? — сердито нахмурился Орлов.

— Здесь лес, никто не узнает, с кем и про что говорил. А вызовете в сельсовет, ничего вам не скажу. Потому как той же ночью Блажевский меня спросит, — старик хитро прищурился, — зачем, мол, Орлов тебя вызывал, про что разговор был...

Павел опешил: откуда старику известна его фамилия?!

— Любопытно, — сказал он, стараясь выглядеть беззаботным, — откуда тебе, отец, об Орлове известно?

— Земля слухом полнится. В Ксаверово из Городища приезжал человек, по пьянке сболтнул, что из Черкасс должен какой-то Орлов приехать, новый начальник из милиции, банду ловить будет. А в селе, сам знаешь, на одной околице шепнул, на другой все слыхать. Вот я и говорю: осторожно ходите, хлопцы. Потому как Степан про вас тоже знает, к встрече готовится...