И наконец, заключение следователей. Преступник стрелял лежа. Одна пуля Егорова прошила ему руку, другая оцарапала плечо, третья ударила в пистолет и заклинила затвор. Вот почему, когда Иван поднялся в рост и пошел на куст, выстрела оттуда не было.

17.20. На шоссе у леса стояли Береснев, его заместитель Шестеров, прокурор района Зайцев, начальник городской милиции Орешин, командир оперчасти Дуля, майор Дроздов, милиционеры. Подъехал Сумкин. Егоров сам поднялся из коляски, сдал пистолеты, пытался что-то доложить. Но его усадили в «Волгу», она стремглав помчалась в город.

Следом из леса вывели Лапскера. Орешин посмотрел на часы. Было 17.30. Вся операция длилась девяносто минут.

17.45. Егорова положили на операционный стол.

— А ну-ка, покажись, сын!

Этими словами старый Давид неизменно встречает Георгия каждый раз, когда тот приходит к нему. Отойдя на несколько шагов, отец придирчиво осматривает Георгия с ног до головы, удовлетворенно кивает и командует:

— Докладывай!

Георгий подавляет улыбку и четко рапортует:

— Все в порядке. На службе — без происшествий. Дочери все три — здоровы.

— Это хорошо, — улыбается Давид и вдруг снова хмурится. — А почему, товарищ лейтенант милиции, вы опять соврали мне? «На службе — без происшествий...» Почему, спрашивается, я должен узнавать об этих происшествиях не от вас, а из газет, от других людей?!

Он сердито подходит к письменному столу, достает из ящика большой альбом, раскрывает его и ворчливо говорит:

— Вот! Газета врать не станет, не то что ты...

Георгию этот альбом знаком. Наряду с фотографиями, в нем хранились газетные вырезки, в которых рассказывалось о делах «работника милиции Георгия Давидовича Кашия». Была там заметка о том, как он задержал трех преступников, которые ограбили магазин и угнали «Москвич». О том, как спас двух граждан, которые тонули в разбушевавшейся Риони. О том, как ночью в поселке Маяковски вступил в схватку с вором. И другие.

Отец бережно вырезал эти заметки из газет и при случае был не прочь похвастаться перед гостями:

— Наша кровь, генацвале, гордая кровь! Мы тоже не спрашивали, сколько врагов, не думали, справимся ли, если их больше, чем нас. Одним интересовались: где они, чтобы вскочить тут же на коней и скакать туда...

Впрочем, отец был не из словоохотливых и чаще говорил о подвигах сына, чем о своих. О себе он рассказывал скупо, отмахивался от расспросов Георгия: «А, что там, было — прошло...» И лишь однажды, когда Давид случайно встретил своего бывшего начальника Нестора Медзмариашвили и зазвал его к себе в гости, Георгий наслушался о былом всласть.

В конце двадцатых — начале тридцатых годов Нестор был начальником Кутаисского уездного отдела милиции, а Давид Кашия — милиционером. В те годы в имеретинских горах рыскали бандиты, совершали внезапные налеты на селения, расправлялись с активистами, борцами за новую жизнь, грабили и терроризировали население. Не раз и не два горстке милиционеров приходилось вступать в бой с бандами, терять товарищей, жить под пулями.

Двенадцать лет отдал Давид милиции. Двенадцать лет стоял он на страже порядка, охранял новую жизнь. Двенадцать лет — это почти четыре с половиной тысячи дней и ночей, прожитых на передовой, на самой линии огня.

А потом на нашу землю пришли враги пострашнее, погрознее бандитов и воров. Фашисты.

И Давид Кашия снова оказался в самом трудном, самом ответственном месте. Он защищал Севастополь. Двести пятьдесят дней и ночей, и каждый день был равен году. А когда город-герой, исчерпав все возможности держаться, пал, недавний милиционер с группой товарищей ушел в горы и стал партизаном. Эти два года наполнены дерзкими операциями, боями с карателями, взрывами мостов и железнодорожных путей...

Обо всем этом Давид рассказывать не любит, и Георгий узнал о военном прошлом отца только в 1965 году, накануне двадцатилетия Победы. Узнал случайно, увидев на столе письмо от участников крымского партизанского движения и пригласительный билет на торжества.

— Что ж ты молчал? — укоризненно спросил он отца.

Тот пожал плечами и не ответил. А через несколько дней на праздничном пиру склонился к сыну и, показывая глазами на тамаду, негромко и насмешливо сказал:

— Кое-кто с рогом вина в руке способен произнести двухчасовую речь, восхваляя Родину, а для ее пользы поработает всего пять минут. А по мне, так лучше сказать тост в два слова, зато жизнь отдать Родине всю, до конца...

В ту ночь инспектор дорожного надзора Георгий Кашия патрулировал на шоссе, ведущем в Зестафони. Участок был трудным и беспокойным, движение оживленным. Уже на рассвете Георгий подъехал к селению Рохи, заглушил мотоцикл. И сразу почувствовал, как устал за ночь. Взглянул на часы: начало шестого. Скоро можно и домой.

Из-за поворота выскочила бежевая «Волга». Наметанный взгляд Георгия сразу определил: превышение скорости. Чего, спрашивается, лететь сломя голову? День-то еще только начинается. Ох, уж эти лихачи!

Он поднял руку. «Волга», взвизгнув тормозами, остановилась в двух шагах от него. Водитель торопливо распахнул дверцу, выпрыгнул, подошел к инспектору.

— Я что-нибудь нарушил? Готов отвечать как положено.

Георгий был настроен миролюбиво: он уважал шоферов, которые не ворчат, что автоинспекторы только и ищут случая, чтобы к чему-нибудь придраться, понимают, что об их же безопасности печется милиция.

— Да нет, в общем-то, не очень, — улыбнулся он. — Просто не гоните так. Лучше приехать на пять минут позже, чем никогда. А дорога — сами видите, к тому же скользко сейчас, мокро, роса. Можете ехать.

И снова повернулся лицом к дороге. В утренней тишине отчетливо слышалось тяжелое, надрывное гудение. Георгий по слуху определил: идут несколько грузовых машин. Быстро идут. Тоже торопятся.

Хозяин бежевой «Волги» стоял рядом с ним и не уезжал. Мельком взглянув на него, Георгий удивился: лицо водителя выражало тревогу. Странно. Чего ему волноваться? Ведь инспектор поговорил с ним по-хорошему, просто предупредил, даже штрафа не взял. Ему бы сейчас поскорее в машину и — бога молить, что дешево отделался, что инспектор покладистый попался. А он стоит...

— Товарищ лейтенант, — заискивающе сказал водитель, — у меня что-то с тормозами, вы бы посмотрели, все-таки специалист. А то, неровен час, расшибусь. Я заплачу, сколько нужно. Посмотрите, пожалуйста.

— Это можно, — кивнул инспектор, — только никакой платы не нужно.

Он любил машины нежно и преданно, как отец коней. Еще юношей Георгий начал работать водителем троллейбуса в Кутаиси. Из троллейбусного парка и ушел в милицию шофером-милиционером. Потом стал инспектором РУД, одновременно учился заочно в институте, получил диплом инженера-механика. Автомобили были его страстью. Он готов был часами копаться в двигателях, перебирать коробки скоростей, вытачивать на токарном станке какую-либо деталь вместо пришедшей в негодность.

— Ну-ну, посмотрим, что у вас тут стряслось. — Он шагнул к «Волге». — Запомните, дорогой товарищ, первое правило: если хотите, чтобы машина вам хорошо служила, любите ее больше, чем свой сон. Оторвите от отдыха лишний час и отдайте этот час ей. У одного русского поэта — он танкистом на войне был — есть такие замечательные стихи: «Проверь мотор и люк открой: пускай машина остывает. Мы все перенесем с тобой: мы люди, а она стальная...» Здорово сказано, правда?

— Да, да, очень хорошо, — поддакнул хозяин «Волги». — Так вы посмотрите получше, я за ценой не постою...

Георгий не терпел суетливых людей. А еще больше — тех, кто вот так разбрасывался деньгами и посулами.

— Сказал, посмотрю, значит, посмотрю, — грубовато отрезал Георгий. — Сейчас машины пропущу и займусь.

— Я же спешу, товарищ лейтенант, сделайте побыстрее! Всех машин не переждать, их вон сколько ходит!