Как раз в тот момент, когда Малахов очень много времени отдавал работе с подростком, его неожиданно вызвали в Москву, в Министерство обороны. Гвардеец заволновался: «Зачем бы это?» Но там его радушно встретили и вручили орден Славы III степени.

— А теперь, пожалуйста, расскажите о своем фронтовом пути, — попросил Малахова один из генералов.

— Извините, товарищ генерал, может, вы сомневаетесь в чем? — смутился бывший воин.

— Нет, нет, Борис Федорович! Вы заслужили награду, и в вашей солдатской доблести мы нисколько не сомневаемся. Просто хотим уточнить некоторые детали.

Преодолев застенчивость, Малахов начал свой рассказ.

На фронт он ушел восемнадцатилетним юношей из Юрюзани и после короткой подготовки под Москвой был назначен командиром минометного расчета. Боевое крещение получил при обороне Кавказа, воевал под Воронежем, освобождал Харьков, участвовал в боях за Днепр...

В этом месте его рассказ прервал генерал. Он попросил гвардейца рассказать о боях за Днепр в деталях.

— Вот вам карта.

Борис Малахов взял в руки карандаш и начал осторожно водить им по карте, воскрешая события более чем двадцатилетней давности.

...Это было южнее Кременчуга. Холодной осенней ночью вместе со своей частью подошел он к скалистому, почти отвесному берегу Днепра, только что оставленному гитлеровцами. Спешно окапываясь на другом берегу, фашисты вели яростный заградительный огонь, пытаясь помешать нашей переправе. Днепр был похож на кипящий котел: снаряды поднимали высокие столбы воды, а черное небо разрывали вспышки ракет... В таких условиях переправляться почти невозможно. Но врагу нельзя давать передышку. Иначе он может закрепиться, тогда его будет выбить куда труднее. И командир 307-го стрелкового полка послал вперед восемнадцать смельчаков во главе с гвардии старшиной Борисом Малаховым.

Спущены на воду понтоны. И на первом из них — старшина. Снаряды ложатся рядом. Но гвардейцы бесстрашно прокладывают путь к противоположному берегу. Двести... Сто пятьдесят... Сто метров остается до песчаной отмели. Один из снарядов попадает прямо в понтон. Но теперь уже не страшно: до берега рукой подать... Остаток ночи воины усиленно зарывались в землю.

Фашисты заметили их рано утром и открыли ураганный огонь. А потом пустили танки. Гвардейцы мужественно отбивались. Шестнадцать танковых атак выдержали они в этом героическом, неравном поединке. На поле боя фашисты оставили подбитыми шесть танков, один бронетранспортер и десятки солдат и офицеров. Понесли потери и малаховцы: из восемнадцати осталось в живых только шесть. Сам командир чудом уцелел в этой смертельной схватке с врагом...

Малахов рассказывал так, словно события той грозной ночи происходили только вчера. Он волновался, заново переживая прошлое, а слушавшие его одобрительно кивали головами, что-то записывали.

Вскоре Борис Федорович снова был вызван в Москву. Только теперь уже в Кремль, где ему вручили орден Ленина и Золотую Звезду Героя. Оказывается, еще в феврале 1944 года Малахову было присвоено звание Героя Советского Союза, однако из-за ошибки писаря, перепутавшего имя и отчество героя, Золотая Звезда более двадцати лет ждала своего законного владельца.

«Так вот, оказывается, зачем ездил в Москву дядя Боря!» — думал ошеломленный Толя Мартемьянов, когда впервые увидел на милицейском мундире Бориса Федоровича Звезду. И ему даже как-то неудобно стало, что он доставил много беспокойства такому человеку. И конечно, он не преминул спросить у старшего лейтенанта, за что он получил Звезду Героя. И, когда Малахов рассказал, Толик поинтересовался:

— А вы были ранены?

— Был, Толя, и очень тяжело. Но это произошло намного позже, когда мы били фашистов на территории Венгрии. Во мне до сих пор сидит пять осколков. Один даже недалеко от сердца.

— Дядя Боря, а вам когда-нибудь было страшно?

— Бывало, конечно, но пойми, дружок, мы же бились за правду, за свою страну, за то, чтобы вам жилось хорошо, — потому и не боялись... И сейчас за это продолжаем воевать, понимаешь?..

Каждое слово, как доброе семя, западало в душу подростка. Он не только отошел от компании своих бывших дружков, но и стал хорошим помощником участкового уполномоченного. Теперь Толю Мартемьянова знают в Челябинске как одного из лучших шоферов...

Да, коммунист Малахов и сегодня ведет бой за счастье советских людей, за то, чтобы их жизнь не омрачали ни тучи, ни облачка. И недаром рядом с наградами, полученными за мужество в боях против гитлеровских захватчиков, рядом с Золотой Звездой по праву занимает свое место и медаль «За боевые заслуги», которой отмечен его самоотверженный труд в милиции. Как сказал поэт, «из одного металла льют медаль за бой, медаль за труд».

А труд Бориса Малахова — это и есть постоянный бой.

«Неплохо. Совсем неплохо». Он внимательно осмотрел себя в ресторанном зеркале. На него в упор глядел двойник: парень в солдатской форме. Худой. Плечистый. Коротко остриженный.

«Итак, «Маскарад». Действие первое. Драма Михаила Юрьевича Лермонтова. На дуэли, гады, убили. А ведь хороший был человек. Ты тоже, Костя, неплохой человек. Светлая у тебя голова, Костя. В колонии тебе так и говорил Митя-бухгалтер: «С вашей головой, Константин Ефимович, в Москве, в Министерстве финансов сидеть». Сиди, Митя, да меня вспоминай. Небось таскают тебя сейчас к оперу. Вызнают, не говорил ли о побеге. Ведь рядом на нарах спали. И сказал бы, может, чего, а не знаешь...

Да, быстро я обернулся в Ташкенте. И билет успел купить до Москвы. И на толкучку сходить за солдатской формой. Гимнастерка, правда, немного коротковата. Ладно, сойдет. Кирзачи начищены. В бляхе перекатывается солнце. Подворотничок свежий. Едет солдат домой. Отслужил, оттрубил свое. Врагу такой службы не пожелаешь. Нет, врешь, врагу пожелаешь...»

Выбритый, аккуратный солдат сел за стол. Свернутую шинель положил налево от себя, на стул у вагонного окна.

— Товарищ официант. Шесть пива, сыр и гуляш. Нет, водки не надо.

«Главное, на станции не соваться. Военные патрули — народ серьезный. От них не открутишься. Так что сиди, Костя, тихо, как мышь. Пей пиво. Сколько же вы, Константин Ефимович, светлая ваша голова, пива не пили? Давайте посчитаем. Три года восемь месяцев и одиннадцать дней. Задержались вы в колонии, задержались», — подумал он и опять ухмыльнулся.

Парень в солдатской форме пил пиво. Неторопливо, с удовольствием жевал сыр. Дымил «Памиром». Ладный такой парень с серыми глазами. Свернутая шинель лежала рядом. Из правого кармана шинели выглядывал краешек газеты. Непорядок, солдат. Он заметил белый клочок. Засунул его дальше в карман. Через бумагу ладонь почувствовала твердую рубчатую рукоять.

«Лежи, «Макаров», до поры. Отдыхай. Жди настоящего дела.

Водки не надо. Охота выпить, но держись, Костя. Свое возьмешь потом. Помнишь, как говорил тебе Седой: «Губит нас, Костя, на свободе глупость. Как вырвемся из колонии, как уйдем от проволоки — так и начинаем гулять. Нипочем нам все, коли уйти сумели. Один раз живем. Деньги просадим, а душа, конечно, горит. Вот и идешь на дело, самое мертвое. Прешь сломя голову, как бычок. И снова КПЗ и суд, снова сосны пиляешь. Запомни, Костя, не так надо. Рискуй. Но с умом. Нет дела без риска. Но чтобы на всю жизнь. Чтобы потом как сыр в масле...»

Знал Седой, что почем и что по скольку. Всю жизнь по колониям да тюрьмам. Эх, Седой, Седой. Загибаешься ты сейчас на больничной койке под серым зэковским одеялом. Инфаркт у тебя. И вряд ли встанешь. Так и сдохнешь за решеткой. А я ушел. По твоему плану ушел. Тебе он все равно ни к чему. А мне жить. Пожить мне еще охота. Ведь и не жил толком. Детдом, колония, тюрьма...»

— Здесь свободно?

— Садитесь.