Обыватель знает: милиция обязана его беречь. Но он до сих пор не взял в толк мысли об элементарной взаимной вежливости.

Пономарев мне сказал: «Нам не нервы, а арматуру какую-то вместо них надо иметь». Действительно, у многих ли хватило бы терпения изо дня в день делать одно и то же: тащить из грязи пьяницу, разнимать драчунов, идти в ночь по следу преступника, недосыпать, распутывая очередную кражу, беспокоиться о вышедшем из тюрьмы, короче — очищать общество от дурного, грязного, не теряя при этом чистой веры в светлое назначение человека? Как это сказал Пономарев? «О человеке всегда хорошо думаешь».

Немногие способны на такой подвиг.

Но что же влечет туда этих простых парней и мужчин? Деньги? «Ну, кто идет в милицию за хорошей зарплатой, из того ничего не выйдет», — заметил как-то Пономарев. Да, зарплата в милиции в среднем такая же, как у рабочего, шофера, врача, учителя. Малое образование? Чепуха это. В милиции сейчас тысячи людей с высшим образованием, не говоря уже о среднем. У Григория — среднее. Отсутствие профессии? «Я училище военно-морской авиации в армии кончил, да и вообще профессию имею — гидронаблюдатель. Потом ведь и переучиться мог бы, на заводах курсов всяких полно».

— Ну, а отчего же ты, Григорий, выбрал милицию?

— Много причин, да это ведь про то, как жизнь понимаю, рассказывать надо. Длинный разговор. А может, это у меня по наследству? Отец мой двадцать семь лет в милиции проработал...

Я должен рассказать об этой семейной эстафете, об отце и сыне.

Вот как шли они по жизни.

О т е ц. Павел Елизарович и сам не упомнит, в каких деревеньках, починках, дальних зимовьях перебывал тогда, в начале тридцатых. На разные участки посылали в ту пору его, коммуниста. Был двадцатипятитысячником в Башкирии. Заготовлял сено в пермских лесах — для лошадей, что тянули бесчисленные телеги и сани на лесоразработках, углежжении, на Магнитке и Уралмаше. Мерз сам, голодал. Колхоз свой создавал — начинал с бочки керосина, с трех плугов да огромного общественного точила. Всякого лиха хватил человек. И вдруг в тридцать восьмом ему сказали: надо милицию укрепить хорошими людьми, очень важный участок...

Так и стал неожиданно Павел Пономарев милиционером. Самым что ни на есть рядовым. Вручили ему бог весть какой системы огромных размеров наган с переломным стволом, с ним и метался он по кунгурским городским окраинам, лесам да заимкам, вылавливая хулиганов и бандитов.

С ы н. Гриша учился. Надо сказать, неважно учился. Потому что в каких только таежных далях он не жил, мотаясь за отцом, без конца меняя школы, порой добираясь до них из глухомани пешком или на лыжах — по нескольку километров. А тут еще тайга, полная всякого интереса. Мальчонкой ходил со взрослыми «сидеть гусей», рыбу промышлять, саранки выкапывать. Про отца знал мало. Уходил отец всегда чуть свет, приходил ночью, а то и совсем не приходил. О себе не рассказывал. Все больше молчал. Он вообще молчаливый.

О т е ц. А милиционер из Павла Пономарева вышел добрый.

Раз ему сообщили: где-то в окрестных селах скрываются пять дезертиров. Из сосланных богачей и кулачья. Надо взять. Но осторожно: у всех пятерых — обрезы. Не спал, не отдыхал Павел. Выследил бандитов в деревне Малая Чайка, в старой баньке, за огородами. Идти за подмогой? Уйдут. Просить помощи у жителей деревни? Кто их знает, кому и кем приходятся те пятеро... Рассчитал просто: действовать внезапно. Подкрался к баньке, рванул дверь и с порога: «Руки!.. Назад...» Потом смеялся: «Не ждали. Когда влетел я, гляжу: они мед едят из кадушки! Руки, конечно, липкие, в меду, за оружие не сразу схватишься. Ну, а я обрезы к себе с полки сгреб, и всех их гуртом — шагом марш! Так и взял»...

Раз пришел Павел с дежурства, а в окно стучат.. Жил он тогда с семьей в Кунгуре, около кожкомбината, а там клуб, и в нем хулиган один остервенел совсем. С трудом скрутил его Павел...

С ы н. Вот в тот раз пришел отец домой с огромным, расплывшимся синяком. А улица, ребятня все шумела, пересказывая потом, как храбро брал вчера милиционер опасного, почти обезумевшего дебошира.

Гриша тогда спросил отца: «А он тебя мог убить?» — «Не мог. Народ же кругом был». — «А почему тот народ сразу его не арестовал? Почему за тобой прибежали?» — «Ну, видишь... Люди, они ведь что ж, они погулять пришли, отдохнуть там, в клубе-то. Не всякому хочется с бандитом связываться. Ну, а мы, милиция, мы хороших людей от плохих охранять обязаны. Да ты, словом, спи, мал еще, не поймешь...»

Но Гриша понял. Он ведь как считал? В школе говорили: с тех пор, как прогнали царя и буржуев, в стране живут рабочие и крестьяне, и делить им нечего, они друг другу только добро делают. Вон и в песне поется: «Как один человек, весь советский народ...» А все же, выходит, есть плохие люди, которые не хотят жить, как все?

И Гриша первый раз пошел тогда в милицию — посмотреть, где же работает его отец? На лавках сидели какие-то дядьки и тетки, лущили семечки. Гриша спросил: «Это и есть бандиты?» — «Нет, это за паспортами пришли, за справками разными, граждане это».

Часто ходил потом Гриша в отделение, потому что кроме всего прочего там стоял огромный бильярд и можно было забивать сколько хочешь шары в лузы. И можно было сколько хочешь стрелять на стрельбищах, где тренировались милиционеры. Тогда вся страна училась военному делу, и мальчишек со стрельбищ не выгоняли.

А потом кругом зазвучало одно непонятное, совсем незнакомое слово: «Халхин-Гол». И еще непонятнее: «самураи». Скоро Гриша узнал: отец где-то там, воюет со страшными самураями, на страшном, таинственном Халхин-Голе.

О т е ц. Атака отбита. Но связь с оврагом, где передовые окопы и блиндажи, прервана. Связиста Пономарева послали с приказом: наладить связь! Он подполз к переднему краю. Телефонист убит. Стонут несколько тяжелораненых. Соединил провода, и тотчас услышал голос командира полка: «Сейчас атака повторится. Во что бы то ни стало сдержать оборону!» — «Я здесь один! Я здесь один!.. Все остальные тяжело ранены...» — «Вы поняли приказ?» — видимо, командир ничего не расслышал. Павел метнулся к окопам. Собрал винтовки, гранаты, пулеметы. Расставил их по всей линии обороны. Спросил раненых: кто может стрелять? Смогли трое.

...Японцы шли цепью. Шатаясь, как пьяные. И Павел метался по окопам, от гнезда к гнезду, и строчил, строчил... Он не помнил, сколько часов продолжался бой.

За этот подвиг Пономареву вручили монгольский орден Красного Знамени.

А потом была та страшная героическая ночь. Троих — Пономарева (командир), Власова и Абросимова — послали в секрет. Шли в темень. В барханы. Потом залегли. И тотчас услышали глухой топот. Власов прополз вперед, вернулся, доложил: до полуроты японцев идут прямо на них, видно, заходят в тыл нашей пулеметной роте.

Павел приказал: «Беги назад, доложи командованию. Низиной беги, а то убьют! Скорее!».

Кругом темень, а барханы светятся. Два бойца на них — как две мишени. Крикнул Абросимову: «Снимай шинель, бросай на песок — и назад!». Но тот замешкался. Уже из темноты Павел увидел: по тому месту, где он был секунду назад, ударили выстрелы. Абросимов уткнулся в песок. Павел тотчас с фланга, из тьмы метнул гранаты в японскую цепь. Залег в стороне.

...Несколько раз ходили в атаку на пустую шинель и убитого Абросимова японцы. А Павел перебегал за барханами и опять, как тогда, с разных точек вел огонь. Прошли часы, пока враг, наверное, понял, что перед ним всего один боец. Это когда Павел, уже раненый, вырыл окопчик в песке и залег. Его засекли. Тонкими лучиками фонариков выискивали окопчик в ночи. Но точно бил по фонарикам пермский охотник! Фонарики гасли.

Ранило его тогда в бок. Он сам перевязал себя, теряя сознание. Хотелось пить. Но флягу пробил осколок. Решил уходить — и тотчас новое ранение: ступню раздробила разрывная пуля. Стало тихо. Выстрелы почему-то прекратились: наверное, японцы не рисковали идти вслепую, на верную смерть.