По наступающим ударила Стальная батарея. Но турки шли. Шли, топча убитых, шли, словно не слыша грохота гранат и свиста шрапнели, шли, не обращая внимания па раненых и умирающих.

Батарея усилила огонь. Гранаты теперь падали часто, и всякая находила хорошую цель, поражая не одного, не двух, а десятки рвущихся вперед турок. Удар артиллеристов оказался отрезвляющим: турки сначала замялись, затем остановились. попятились, а потом и побежали, оставляя новых убитых и раненых, втаптывая их в землю.

На зеленой седловине зачернело множество трупов, а валявшиеся фески напоминали кровавые брызги.

Но вот турецким начальникам, видимо, беспощадными мерами удалось остановить бегущих, заставить их подчиняться командам. Колонны, перестроившись, возобновили свой марш к вершине Святого Николая. И хотя Стальная, а вместе с ней теперь Центральная и Круглая батареи не жалели гранат, турки двигались вперед, подбадривая себя воинственными криками. На этот раз они прошли еще дальше, но в это мгновение грохнул такой взрыв, что в ушах у Шелонина загудело и защемило от боли. Там, где были колонны, поднялись черные султаны земли и дыма и полыхнуло бледное, но широкое пламя.

— Фугасы, — пояснил Неболюбов, — наши успели заложить. Молодцы!

Турки, было, отхлынули назад, но снова остановились перед примчавшимся откуда-то всадником. Он вздыбил коня и показывал рукой в сторону вершины Святого Николая.

— Наверное, сам Сулейман-паша, — высказал предположение Егор, — вон как послушались!

Турки и впрямь повиновались всаднику. Они с воплями ринулись в сторону русских позиций, спотыкаясь о трупы, падая в воронки и снова поднимаясь, часто и невпопад стреляя. Орудия грохотали с той и другой стороны неумолчно, и если на вершине люди были хоть чем-то укрыты, то на откосе, внизу, они представляли прекрасные мишени для метких артиллеристов. Всадник продолжал гарцевать на своей красивой лошади и показывать рукой в сторону русских. Очередной удар картечью сбросил его с лошади и поверг на землю; он так и остался лежать, теперь уже позади тех, кого призывал идти вперед.

— Это не Сулейман, — разочарованно проговорил Неболюбов, — за Сулейманом прибежали бы с носилками. А этого бросили, как дворнягу. Мулла какой-нибудь!

Наиболее прыткие из турецких солдат, преодолев картечный ливень, уже ползли на вершину.

— За мной! — хрипло закричал Бородин и бросился им навстречу.

Рота устремилась за своим командиром. Первым бежал Шелонин, но его обогнал Неболюбов с таким страшным лицом, какого еще не доводилось видеть Шелонину. Иван всадил свой штык в первого солдата, а второго ударил прикладом по голове. Колол и Егор, сплевывая и чертыхаясь. Колола вся рота, и до тех пор, пока турки не повернули обратно и не скатились кубарем с крутого обрыва.

— Я, Ваня, думал, что колю не турка, а своего судебного пристава, — устало проговорил Неболюбов, вытирая окровавлен-

ный штык о траву и дико озираясь. — Попадись он мне сейчас — вогнал бы ему в пузо и не пожалел бы!

С вершины, куда только мог достать глаз, были видны вражеские колонны. Их было так много, что Шелонин с сомнением подумал: не одолеть! Вон сколько набили, а они идут и идут!..

Рожок вдали призвал к новому наступлению, и колонны, будто ничего не потеряв, зашагали к крутому скату. Что думали турки, ступая по трупам павших? Иди они не умеют думать? Или им нельзя думать ни о чем другом, как только о наступлении? Колонны были опять густы, крики «алла» неистовы, а лица турок еще злее и свирепее.

В эти минуты на вершине стали рваться гранаты, да так часто, что их разрывы слились в один протяжный и оглушающий гул. Бородин прилег рядом с Шелониным и смотрел в даль, теперь уже скрытую молочным дымом разрывов. Справа и слева послышались стоны, и тут же прозвучали торопливые команды: «Люди, носилки!», «Подобрать раненого!». Кто-то тоскливо взывал о помощи, а кто-то громко ругался… За спиной они услышали знакомые болгарские голоса и немало обрадовались подмоге.

Иван с любопытством и сочувствием разглядывал болгарских ополченцев. Он уже знал, что они геройски дрались под Эски-Загрой и понесли там большие потери. Многие были перевязаны бинтами, потемневшими от крови. Один из болгар нес под мышкой темный предмет и, отвечая на немые вопросы русских, отказал, крутя головой: «Подарок турци». Шелонин догадался, что это какое-то боевое устройство, предназначенное для противника. Ополченец хорошо запомнился Ивану своими темными, с проседью, усами. Они были так длинны, что казалось странным, почему не сгибаются книзу. «Если намочит дождь обязательно опустятся!» — улыбнулся Шелонин.

Болгары шли и шли: кое-кто из них прихрамывал, другие на ходу поправляли и перебинтовывали окровавленные повязки. Ивану показалось, что у всех болгар одинаковое выражение лица — грустное и решительное. «Для них это не только вершина, — подумал Шелонин, — для них это, может, дверь в свой собственный дом! Врагу эту дверь отворять нельзя!»

Левее занимала позицию рота Брянского полка — это хорошо и кстати.

А турки словно не желали замечать огромные потери и лез-ли на вершину, как будто там был сам святой Николай и они хотели взять его живым. Рядом с Шелониным уже находилось немало раненых. Понимая обстановку, они даже не требовали помощи, а, наоборот, сами, кто как мог, помогали отражать атаки. «Ура» они кричали негромко, но стреляли и кололи усердно, подчас до тех пор, пока сами не оказывались на штыках.

Когда казалось, уже не устоять, навстречу туркам поднялся усатый болгарин. Словно обезумев от ярости, он ринулся в их ряды, вздернув над головой черный дымящийся предмет. Турки не успели попятиться, как в их гуще произошел оглушительный взрыв, принесший им большие потери.

— Подорвал фугас, молодец! — похвалил Бородин.

— Погиб и сам, жаль человека, — негромко отозвался Шелонин.

В новую вылазку Иван отправился вместе с Егором Неболю-бовым. Низко пригнувшись, они побежали по узкому выступу и схоронились за камнями. Противника они били с недалекого расстояния. Бородин похвалил подчиненных за находчивость, но дал совет излишне не рисковать: сражению не видно конца, и будет дорог каждый смелый, нетронутый пулей человек.

Девять раз ходили турки в атаку, и все они были отражены. Лишь с появлением на темном небе узкого серпика луны враг угомонился, точно этот бледный месяц призвал к миру и покою.

«Что же принесет день грядущий?» — думал каждый из тех, кому довелось отбиваться в это кровавое число — девятое августа 1877 года.

Солнце поднималось большим раскаленным шаром. Оно уже пятый день, с тех пор как стало таким жарким, не доставляло людям радости. Да и не только людям — вся природа словно готовилась к умиранию. Свернулись листья на деревьях, пожухла трава, накалились камни. Воздух как в бане, и от него некуда спрятаться. Бежать в низину, где стоят турецкие таборы? Залезть под камень, к которому нельзя прикоснуться? Это было вчера, а сегодня раскаленный шар грозится поднять температуру еще выше. Вчера вместе с ранеными уносили и пораженных солнечным ударом. Все это повторится и сегодня…

И жажда, жажда такая, что губы потрескались и кровоточат, язык и нёбо высохли, трудно говорить. Больше суток прошло с тех пор, как ротный распорядился выдать по глотку воды. Шелонину кажется, что, принеси сейчас ведро, он один осушит его до дна. Мучается сам, страдает за других, особенно за раненых, которые всю ночь просили пить. Не просили — молили слезно, утверждая, что они умрут, если не получат хотя вы глоток любой воды. Воды нет для питья, нет и для ухода за ранеными. Вода есть где-то внизу, но до нее надо добираться под пулями. Много смельчаков ушли за водой, а сколько их вернулось? Хотя бы с пустыми руками?

— Умирают раненые, срочно нужна вода. Найдутся ли среди вас охотники? — Это спрашивает ротный Бородин, только что подошедший к группе своих подчиненных, притаившихся за высокими горячими камнями под засохшими ветками темного бука. Подпоручик бледен, у него тоже кровоточат губы, и с трудом срываются слова. Он угрюмо смотрит на солдат и ждет ответа.