Ноги Шелонина вдруг стали куда-то проваливаться, хотя он и взобрался на толстое бревно. Или это не бревно? Он нагнулся, потрогал руками. Бревно. Сколько же лет пролежало оно в этом дремучем лесу! Он с силой рванул ногу, и бревно распалось на части. Ступил на землю, споткнулся о камень, упал в колючий куп шиповника. Почувствовал на щеке теплый ручеек крови, смахнул ее рукой, выругался.

А кругом было как в сказке. Листва едва шелестела, словно дремала. Выстрелы напоминали глухие раскаты грома. И только маленький ручеек звонко подавал голос. Где-то вскрикнула испуганная птица и тотчас умолкла. Застрекотал потревоженный кузнечик.

— А где же турки? Хоть бы одна бусурманская душа! — удивленно спросил Сергей Верещагин, появившийся, как привидение, из-за толстого бука. Пиджак у него расстегнут. Пуговиц на белой рубашке уже давно нет, и теперь, при свете проглянувшей из-за облаков луны, виднеется обнаженная, заросшая волосами грудь. Небольшая бороденка его взлохмачена, в ней застряли обрывки листьев, трава, кусочки коры. Наверное, продирался сквозь дремучие дебри…

— Убежал турок, как пить дать, убежал! — заключил Шелонин.

Верещагин затряс головой и хрипло выдавил:

— С такой выгодной позиции турки не побегут, их еще придется выбивать!

Сказал — и снова исчез в диких зарослях шиповника.

— Шальной, — тихо сказал ему вслед Неболюбов.

Путь становился более крутым, а шиповник гуще: сваленные деревья ощетинились заостренными, похожими на рога сучьями. Темень не рассеивалась, а густела и походила на деготь. Не Бедаком надо было назвать эту гору, а Бедой. Но что поделаешь, если, как сказал ротный Бородин, у них все упованье на темноту: артиллерия не поддержит в таком трудном месте, казаков или гусар в обход не пошлешь. А на горе, слышно, тысячи две турок. Не дай бог, если они обнаружат наступающих и откроют огонь: и ружья у них лучше, и пушки они успели поднять. Всех расстреляют, никто не вернется в Габрово.

А в Габрово вернуться желательно. На краю города, когда рота уже двигалась к Шипке, Иван встретил Елену Христову.

Она очень торопилась домой, жила ожиданием встречи с родными, но это не помешало ей сбегать к чужим людям и принести букетик пахучих цветов. «Чтобы живым вернуться!» — произнесла она с улыбкой, протягивая цветы. Их Иван хранит в кармашке: помялись и завяли цветочки, но пахнут так же хорошо, как и в ту минуту…

Лес неожиданно кончился, и рота вышла на опушку. Громады гор были так высоки, что едва не касались звезд, которые показались ДТелонину хотя и неяркими, но очень близкими: стоит взобраться на эти темные махины, чтобы дотянуться до мерцающих светлячков рукой.

Шелонин уже прикинул, что сейчас будет команда на отдых, но где-то впереди грохнул резкий и отрывистый выстрел, мощным эхом отозвавшийся в близких и дальних горах.

— Турки! — обеспокоенно проговорил Егор, — Заметили они нас!

— Теперь в штыки пойдем! — отозвался глухой голос.

Выстрел явился как бы сигналом; не прошло и двух минут, как на вершине затрещали сотни винтовок, а над головой засвистели пули. Неболюбов не выдержал, сорвался с места, крикнул: «Вперед!» — и помчался к вершине. За ним семенил Шелонин, потом поднялось еще человек десять, Но остальные не двинулись с места, они словно приросли к этой земле, покрытой мягкой атласной травой и усеянной яркими цветами.

— Ура-а-а! — закричал Неболюбов громким и словно надорванным голосом. «Ура» повторил и Шелонин. Из леса к ним подбежало еще несколько десятков человек. Они смотрели на вершину освещаемую сотнями огоньков-выстрелов, исступленно кричали «ура» и не знали, что делать дальше: идти в штыки или повернуть назад и укрыться за толстыми буковыми деревьями. Между тем отставшие солдаты вышли на опушку

— Ко мне! — закричал Бородин, размахивая обнаженной саблей.

Он выждал, когда его окружит вся рота. Подпоручик тяжело дышал, взгляд был суров. Освети его сейчас полная луна, все бы увидели, что Бородин до крайности бледен.

— За мной! Ура-а-а!!! — прохрипел он срывающимся голосом.

Рота закричала «ура» вразнобой и побежала вслед за своим командиром. Уже начало понемногу светать, и Шелонин отчетливо увцдел перед собой гряду камней, над которыми продолжали вспыхивать яркие огоньки выстрелов. Пули угрожающе свистели над его головой, но ни одна из них пока не задела. Он видел спину подпоручика Бородина и его шашку, сверкающую при вспышках выстрелов. Страха уже не было. Ему вдруг захотелось настоящего дела. Шелонин сноровисто перемахнул через каменную гряду и увидел двух турок, все еще целившихся в сторону лесной опушки, от которой бежало много людей. Иван с силой ударил ближайшего к нему турка и проколол его штыком. Штык не встретил сопротивления и вошел словно в подушку. Для верности он ударил еще раз. И тут заметил, что другой турок переводит ружье в его сторону. Он вот-вот прикончит его своим выстрелом. Иван трахнул штыком по Пибоди. В то же мгновение ружье турка выстрелило, и пуля высекла искру в камне, лежавшем неподалеку от ног Шелони-яа. Иван подскочил к турку и с яростью всадил в него штык. Схватив ружье, побежал к вершине, за которую должен начаться бой.

Он увидел Занятые ротой два редута, но третий, левый, все еще яростно огрызался ружейным огнем и не позволял приблизиться. Егор стоял рядом с подпоручиком и смотрел на ощетинившийся редут. «Никак не можем понять, — пояснил он Ивану, — кто там: наши или турки? Должно быть, наши!..»

— За мной! — прежним хрипловатым голосом воскликнул Бородин и, не вкладывая саблю в ножны, бросился к редуту.

— Балясный, я Бородин! — крикнул он своему однокашнику, который должен был подоспеть с другой стороны и занять этот редут.

Балясный не ответил. Ответили турки — частым и прицельным огнем. Бородин приказал залечь и ждать новой команды. Он не успел прийти к верному решению, как на той стороне редута, совсем близко от него, раздалось дружное «ура». Тотчас на редут высыпало несколько десятков, русских стрелков, все еще кричавших «ура» и звавших сюда своих товарищей, наступавших справа. Среди этих неистово кричавших Шелонин заметил человека в штатском. Он размахивал ружьем, как палкой, и что-то кричал, разъяренный и возбужденный недавней схваткой.

Бородин, Неболюбов, Шелонин — все, кто лежали сейчас перед редутом, поднялись и побежали вперед; и хотя уже не надо было кричать «ура», они продолжали ободрять себя этими воинственными кликами. Иван рассмотрел, что лицо штатского в крови, что приклад и штык его ружья тоже в крови. Штатский вдруг с силой приложил ружье к ноге и громко, молодцевато крикнул, обращаясь к подпоручику Бородину:

— Бесчинный Верещагин заколол двух турок, а одного ухлопал прикладом!

— Прекрасно, бесчинный Верещагин! — улыбнулся Бородин и протянул Сергею руку. — Много вы тут наколотили!

— Много, — подтвердил Верещагин.

Турок было навалено действительно много. Шелонин пробовал пересчитать, дошел до полсотни и махнул рукой: пусть другие считают!

— Жарко им было! — сказал Егор.

— Что заслужили, то и получили! — быстро отозвался Шелонин.

Казалось, все предвещало удачу: и удобные позиции, основательно подготовленные турками, и новые подкрепления, состоявшие из свежих, нетронутых сил, и доставленные на вершину тысячи патронов, и даже ласкающее взор нежное голубое небо, украшенное причудливыми рисунками белых облаков. Подпоручик Бородин, явно довольный первым, хотя и нелегким успехом, ходил по турецкому редуту и добродушно наставлял, как вести себя дальше, если туркам вздумается лезть на свое бывшее укрепление.

Пока что слышались одиночные выстрелы, и Шелонин, в силу своей военной неопытности, полагал, что турки просто дурачатся или пытаются нагнать страх, сами насмерть перепуганные дерзкой вылазкой русских. Вдруг за каменным бруствером шлепнулся снаряд. Иван едва успел спрятать голову, как громыхнул разрыв и по камням со свистом ударили осколки. Это, вероятно, была пристрелка, так как минут через пять турецкая батарея стала бить залпами, осыпая площадь тысячами осколков. Выглядывая в перерывах между залпами из своего укрытия, Шелонин заметил множество красных фесок, мелькавших в ближайшем кустарнике.