«Да поможет нам аллах!» — прошептал он запекшимися губами, прикидывая, что еще можно будет бросить в бой, если укрепления русских окажутся мощными, а силы их значительными.

Когда белые ракеты, сердито шипя и свистя, осветили местность, а барабаны неистово зарокотали тревогу, подпоручик Суровов находился на батарее капитана Стрельцова, куда зашел, чтобы одолжить на роту осьмушку махорки. Ночь была беспокойной, и к утру его подчиненные затянулись последними самокрутками. Он не успел взять эту осьмушку и побежал в роту, которая находилась в сотне шагов от артиллерийских позиций. Гренадеры, послушные воле батальонного командира, уже становились в ружье. Строились они поротно, быстро, но не суетливо. Подпоручик Сурйвов занял свое место, ожидая нового приказания. Барабаны гремели неумолчно, тревога невольно заползала в душу каждого, но думать о том, что будет тут через час, полчаса, четверть часа, как-то не хотелось. Игнат понимал, что турки пойдут напролом, что сегодня они поставят на карту все и что им, русским, надо будет удержать противника, даже если для этого придется лечь костьми.

Роты, батальоны, полки, дивизии заняли позиции и приготовились к решительной схватке. Рота Суровова расположилась в удобной траншее первой линии и видела перед собой долину, где, кажется, не только яблоку — иголке упасть негде: до такой степени она уплотнена людьми. Вся эта лавина угрожающе двинулась на русские позиции. Позади Игнат услышал грохот орудийных залпов. Пушкари Стрельцова били метко, шрапнель осыпала ряды наступающих, а они шли и шли. Гренадеры тоже открыли огонь: турки были рядом и бить их сподручно — кто же не попадет с близкого расстояния в огромную стенку!

Но турки шли неудержимо. Остановиться они уже не могли: на передних напирала тугая и огромная тьма, исчисляемая десятками тысяч человек. Вот из тысяч глоток выдохнулось громоподобное «алла». Через минуту-другую вся эта масса скатилась в траншеи, занятые гренадерами. Все перемешалось, никакие команды теперь не были нужны: каждый действовал, как мог. Суровов схватил ружье и, благо была сила, одного, приноравливаясь к обстановке, ткнул в лицо прикладом, двух других приколол штыком. Все меньше становилось своих в траншей, все больше и больше виделось красных фесок и свирепых лиц. Обезумев от крови и чуждых его уху криков «алла», придя и сам в дикую ярость, Игнат колол с остервенением, отбиваясь от турецких штыков и пятясь назад. Он уже не видел гренадеров, перед ним были только турки.

Плохо пришлось и артиллеристам, еще несколько миНут назад обдававшим врага жаркой шрапнелью. Траншеи были рядом, противник захватил их, лавиной хлынул на земляную батарею. Стрельцов приказал бить в упор. Это не остановило турок. Стрелять уже было нельзя, и артиллеристы схватили то, что оказалось под руками. Один из бойцов взялся, за увесистый банник, другой за лопату, третий изготовился к бою штыком. Стрельцов выхватил шашку, понимая, что ею не защитишься и что им придется погибать под этой ужасной лавиной, вопившей «алла» и готовой подмять все, что встретится на пути. Артиллеристы не стали ждать, когда их прикончат на своих же позициях, и ринулись сами на врага. Они колола штыками и валились под ударами турецких штыков, били лопатами и падали, оглушенные прикладами турецких ружей. Стрельцов не успел ударить саблей вырвавшегося вперед турка, кай рядом с ним вдруг появился здоровенный солдат с банником.

— Поберегитесь, ваше благородие! — закричал он, подняв над головой свое странное оружие. — Я их сейчас утюжить буду!

Бил он со злой свирепостью, то тыкая банником, то взяв его за конец, обводил вокруг себя, сокрушая тех, кто оназался рядом.

— Назад, назад, ваше благородие! — хрипло выдавливал он, — Я их!..

Он оглянулся, увидел, что капитану ничто не угрожает, схватил банник за коцец и побежал ко второй линии. В траншею он спрыгнул вместе со Стрельцовым.

Подпоручик Суровов потерял почти всю свою роту. Во всяком случае, в траншее второй линии он не увидел ни одного из своих подчиненных.

Стрельцов и Суровов долго наблюдали густые, словно нетронутые, хотя и остановившиеся, колонны турок. Позади второй линии русских позиций шли свои приготовления. Малороссийский, Самогитский, Московский и Астраханский полки, не обращая внимания на артиллерийский огонь противника, завершали построение, чтобы начать решительную контратаку. Они сознавали, что делать это надо быстро, иначе турки сомнут и их, прорвут очередную линию русской обороны и вырвутся из окружения. А это было бы равносильно их победе и новому поражению русской армии под Плевной.

Суровов и Стрельцов услышали за своей спиной тяжелый топот ног. Свежие войска со штыками наперевес Шли в атаку. В их рядах выделялись своей формой гренадеры. Еще не остывшие от боя, Суровов и Стрельцов влились в ряды наступавших.

Первая цепь противника вскинула ружья и ощетинилась штыками, воздух разорвало неистовое «алла». Турки оказались готовы к тому, чтобы подняться навстречу свежим силам русских и повторить свой отчаянный натиск.

Колонны русских, не уставая кричать «ура», шли на сближение с противником. Потрепанные сибирцы успели перестроиться на ходу. Это ничего, что из полка составился батальон, а из батальона небольшое подразделение. Они примкнули к малорос-сийцам и тоже кричали «ура», пусть хриплое и осипшее, зато достаточно злое, пугающее своей яростью.

Игнат Суровов шел в нервом ряду, изготовив ружье для штыкового боя. Позади вышагивал артиллерийский капитан Стрельцов, сменивший шашку на винтовку. Теперь они волею переменчивой ратной судьбы превратились в обыкновенных рядовых.

Русские и турки подвинулись друг к другу вплотную. И тогда снова все перемешалось и перепуталось: «ура» с «алла», русская брань с бранью турецкой; русские шапки и кепи валялись на земле рядом с красными турецкими фесками. Игнат воевал давно, но такой злости не замечал никогда. Кололи нещадно, били прикладами немилосердно. Игнат заметил молоденького офицерика, нацелившегося штыком в разгоряченного Стрельцова, и одним ударом уложил его наземь. Стрельцов ткнул штыком пожилого, но сильного турка, Готовившегося сразить Игната своим кривым ятаганом. Игнат даже не помнил, когда разодрали его правую щеку, он лишь изредка смахивал рукой кровь и устремлялся в очередную схватку. Разгорячился до такой степени, что не заметил, как вместе с пятившимися назад турками ворвался в траншеи, оставленные этим утром. До своей покинутой батареи добрался и Кирилл Стрельцов, обрадовавшись орудиям, как живым существам.

В половине одиннадцатого турки оторвались от наступавших на расстояние ближнего ружейного выстрела. С этого места они и открыли огонь, не жалея боеприпасов.

Захват первых линий русской обороны вселил некоторую надежду на успех. Гази-Осман-паша носился на быстром арабском коне от бригады к бригаде и, обнажив сверкающую золотом саблю, звал вперед. Сомнения, еще полчаса назад царившие в его душе, постепенно уступали место уверенности: еще все может случиться, не исключен и прорыв из этой проклятой аллахом Плевны! Он без бинокля и подзорной трубы замечал строившиеся на высотах русские резервы, мог угадать своим точным глазом, что они значительно превосходят его силы.

И все же он был обязан заставить себя поверить в то, что удача возможна, а если аллах не дарует ее, то после смелого боя и горечь плена не будет такой позорной.

Между тем маневр неприятеля не заставил себя ждать, русские двинулись на отнятые у них позиции, совсем близко от Осман-паши началось свирепое побоище. Он слышал боевые крики, порой ему казалось, что «алла» звучит сильнее, чем «ура». И он едва сдержал свой порыв броситься в гущу схватки, чтобы увлечь за собой правоверных. И хорошо сделал, что не поддался этому: русские выбили турок из своих траншей и продолжали яростный нажим. Гази-Осман-паша отрядил из резерва два батальона, чтобы помочь тем, кто оказался в критическом положении. Но этих сил было слишком мало, чтобы сдержать русских. Остатки турецких батальонов бежали к речке, стремясь попасть на мост и за рекой Вит найти спасение.