Долгополов еще не был у меня*, он придет и будет говорить много и долго — спасите нас, о неба херувимы! Будет он сегодня, по всей вероятности. Кстати сказать, жена у него* сердитая, некрасивая, пожилая, но каждые 9-10 месяцев она дарит мир новым младенцем. Нифонт советовал тебе оставить театр* — это совершенно зря; советовал, потому что язык во рту болтается.
Вчера не было от тебя письма, сегодня получил коротенькое, в котором ты пишешь о нездоровье*. Боже тебя сохрани, не болей, а то будешь бита своим строгим мужем.
Ну, деточка моя, бог да хранит тебя. Целую тебя и обнимаю. Будь здорова, весела, будь в духе.
Твой Antoine.
Вчера был нездоров, вял, а сегодня чувствую себя прекрасно.
Книппер-Чеховой О. Л., 16 января 1902*
3628. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
16 января 1902 г. Ялта.
16 янв.
Милый дусик, здравствуй! Завтра я именинник, честь имею вас поздравить. Сегодня был Долгополов, всё время молчал, но сидел долго.
Погода сегодня, как и вчера, расчудеснейшая, весенняя. Будь здорова, ангел мой, будь весела, не думай обо мне дурно — я ведь здоров. Люблю тебя отчаянно, дуся мой, попугайчик мой. Целую крепко.
Твой Antoine.
Пиши подробней о пьесе Горького*. Он был у меня сегодня, и прочесть ему я ничего не мог.
Чеховой М. П., 16 января 1902*
3629. М. П. ЧЕХОВОЙ
16 января 1902 г. Ялта.
Милая Маша, был печник, осматривал твою печь; он сказал, что она, т. е. печь, не повалится, что всё благополучно, а щели можно замазать.
Печник предлагает оштукатурить дом. Как ты думаешь насчет этого? Напиши.
Мать здорова, всё благополучно. Нового ничего нет. Будь здорова. Жму руку.
Твой А. Чехов.
16 янв. 1902.
На обороте:
Москва. Марии Павловне Чеховой.
Неглинный пр., д. Гонецкой.
Книппер-Чеховой О. Л., 19 января 1902*
3630. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
19 января 1902 г. Ялта.
19 янв.
Дусик мой, если я часто писал тебе о погоде*, то потому, что полагал, что это для тебя интересно. Прости, больше не буду. Затем еще ты сердишься, что я с тобой ничем не делюсь. Но чем делиться? Чем? У меня решительно нет ничего или по крайней мере кажется, что нет ничего. Новостей нет никаких, здоровье великолепно, не пишу. Третьего дня был у Толстого*.
Скажи Маше, чтобы она купила 5 фунтов клеверу и выслала при случае в Ялту. Это нужно Арсению.
Будь здорова и счастлива. Спасибо за письма.
Забыл написать: был у меня д-р Зевакин. Он живет и будет жить в Ялте.
Целую тебя много раз.
Твой Antoine.
Чеховой М. П., 19 января 1902*
3631. М. П. ЧЕХОВОЙ
19 января 1902 г. Ялта.
Милая Маша, мать волнуется, что ты ни слова не написала ей о своем приезде в Москву. Она велит написать тебе, что кухарка хороша, стряпает благополучно и со всеми живет ладно, так что ссор нет.
Купи 5 фунтов клеверу и пришли с кем-нибудь или, — если никого из едущих не встретишь, — привези сама в Великом посту.
Всё благополучно. Будь здорова.
Твой Antoine.
19 янв.
Пасмурно, идет дождь.
На обороте:
Москва. Марии Павловне Чеховой.
Неглинный пр., д. Гонецкой.
Алексееву К. С., 20 января 1902*
3632. К. С. АЛЕКСЕЕВУ (СТАНИСЛАВСКОМУ)
20 января 1902 г. Ялта.
20 янв. 1902.
Дорогой Константин Сергеевич, насколько мне известно (из писем), портреты писателей в Таганрогской библиотеке* повешены все рядком в одной большой раме. Вероятно, и Вас хотят посадить в такую же большую раму, а потому, мне кажется, лучше всего без хлопот послать фотографию обыкновенного кабинетного формата, без рамы. Если же окажется впоследствии, что рама нужна, то можно будет потом послать и раму.
Когда я читал «Мещан», то роль Нила казалась мне центральной. Это не мужик, не мастеровой, а новый человек, обынтеллигентившийся рабочий. В пьесе он недописан, как мне кажется, дописать его нетрудно и недолго, и жаль, ужасно жаль, что Горький лишен возможности бывать на репетициях*.
Кстати сказать, четвертый акт сделан плохо (кроме конца), и так как Горький лишен возможности бывать на репетициях, то непоправимо плохо.
Крепко жму Вам руку и шлю сердечный привет Вам и Марии Петровне*.
Ваш А. Чехов.
Книппер-Чеховой О. Л., 20 января 1902*
3633. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
20 января 1902 г. Ялта.
20 янв.
Какая ты глупая, дуся моя, какая дурёха! Что ты куксишь, о чем? Ты пишешь, что всё раздуто* и ты полное ничтожество, что твои письма надоели мне, что ты с ужасом чувствуешь, как суживается твоя жизнь и т. д. и т. д. Глупая ты! Я не писал тебе о будущей пьесе* не потому, что у меня нет веры в тебя, как ты пишешь, а потому что нет еще веры в пьесу. Она чуть-чуть забрезжила в мозгу, как самый ранний рассвет, и я еще сам не понимаю, какая она, что из нее выйдет, и меняется она каждый день. Если бы мы увиделись, то я рассказал бы тебе, а писать нельзя, потому что ничего не напишешь, а только наболтаешь разного вздора и потом охладеешь к сюжету. Ты грозишь в своем письме, что никогда не будешь спрашивать меня ни о чем, не будешь ни во что вмешиваться; но за что это, дуся моя? Нет, ты добрая у меня, ты сменишь гнев на милость, когда опять увидишь, как я тебя люблю, как ты близка мне, как я не могу жить без тебя, моей дурочки. Брось хандрить, брось! Засмейся! Мне дозволяется хандрить, ибо я живу в пустыне, я без дела, не вижу людей, бываю болен почти каждую неделю, а ты? Твоя жизнь как-никак все-таки полна.
Получил письмо от Константина Сергеевича*. Пишет много и мило. Намекает на то, что пьеса Горького, быть может, не пойдет в этом сезоне*. Пишет про Омона*, про «mesdames, ne vous décolletez pas trop»[4].
