— Врешь, — сердито говорил Степка, — ты на пасху водки не пил.

Однажды Кузьма пропал на целых трое суток, и Степка решил, что квартирант уже больше не вернется.

Тетя Нюша заводила к ним в эти вечера по нескольку раз и, оглядев все углы, начинала петь.

А когда Кузьма вернулся, Степка не успел рта открыть, как пришла тетя Нюша и сердито задала все Степкины вопросы:

— Ты где был?

— Гулял с товарищами на Ларинке.

— Врешь ты, — сказала тетя Нюша и заплакала.

— Врет он, тетя, ей-богу, врет, — сказал Степка.

— Слышь, Нюшка, — сказал Кузьма, — я ведь тебя не спрашиваю, как ты там гуляешь.

— Ты меня хлебом не кормишь, — ответила тетя Нюша и сразу перестала плакать. Потом она совсем сердито спросила: — Ты мне скажи, к кому ты ходишь?

— Знаешь, Нюшка, — добродушно сказал Кузьма, — иди ты к черту, пока я тебе глупостей не наговорил.

— Нет, ты скажи, куда ходишь? — так же сердито, как Нюша, спросил Степка.

Мать усмехнулась.

— Вы что от него хотите? Живет человек, как хочет.

— Верно, Ольга Ивановна, — сказал Кузьма. — Чего они человека мучают?

И вдруг, повернувшись к Степке, сказал:

— Ваше благородие, что я такое видел только… Крепильщик у нас один, старичок тагильский с Урала… Камень у него есть… белый камень, как слеза, просвечивается, а на солнце огнем горит. Я, как посмотрел, подумал: вот бы Степану этот камень…

— Кузьма… — замирающим голосом сказал Степка.

— Ладно, ладно, уж добуду тебе его, — сказал Кузьма и рассмеялся.

Весь вечер Степка был возбужден. Он сидел перед домом и рассказывал соседским детям о том, что видел в лесу на пасху. Даже Мишка Пахарь подошел послушать.

Все, что Степка знал о медведях, разбойниках, ежах, — все это он собрал вместе и выложил в своем рассказе. Слушатели были потрясены. Только Верка, ездившая в прошлом году в деревню, сказала:

— Врет он. У нас какой большой лес, и ничего такого не было.

— Брешет, поганый, — подтвердил Мишка Пахарь.

Степка сердито посмотрел на них.

— Собака брешет, — сказал он.

— И ты брешешь, — спокойно сказал Мишка Пахарь.

— Он сам хуже собаки, — добавила Верка.

— Молчи ты, — сказал Алешка. Он во всем подпевал Степке.

Верка пожевала губами и вдруг плюнула на Алешку.

Алешка вытер рукавом лицо, зевнул, показывая этим, что гнаться за Веркой ниже его достоинства, и погрозил ей кулаком.

— Ладно, приди только, я из тебя печень выйму.

Верка стояла уже у дверей своей квартиры и смеялась.

— Сироты, глазуновские дети, тьфу на вас!

В это время из-за дома вышел Пашка Бутов, сын Степана Степановича, владельца дома. Он послушал немного и начал красться к Верке, поносившей мальчишек.

— Верка! — крикнул Мишка Пахарь, но Пашка уже ухватил ее за шею.

Верка начала притоптывать и орать, а Степка и Алешка побежали изо всех сил через двор к ней. Мишка Пахарь кинулся вслед за ними спасать сестру. У Мишки Пахаря была особенность: слабый и худенький, он лез в драку, совершенно не раздумывая о силах противника.

— Пусти ее! — сказал он.

Завязалась драка. Степка налетел на Мишку Пахаря так неожиданно, что Мишка упал на землю.

А Пашка, которому было все равно кого бить, лупил одновременно Алешку и Верку. Тетя Нюша стояла в окне и смеялась.

— Молодец, Степа, молодец!

Тогда открылось второе окно, и Пахариха, Мишкина мать, закричала:

— Это ты Степку учишь моих детей калечить?

И она кинулась вниз по лестнице во двор. А вслед ей бежала Степкина мать…

Через полчаса мальчики снова сидели на ступеньках, и Степка рассказывал им о чудесном камне. Неуверенно, оглядываясь, подошла Верка. Степка оглядел ее рассеянными глазами и, похлопав рукой по ступеньке, подвинулся, освобождая место. Верка вздохнула и села рядом с Алешкой.

— Если только правда, — сказал Пашка, — я его куплю.

— Не продам я, — ответил Степка.

— Не продаст он, хоть сорок рублей дай, — подтвердил Алешка.

— Зачем ему продавать? — сказала Верка.

Утром мать не пошла на работу: ее перевели в ночную смену. Она заставила Степку чистить картошку. Нож был большой, а картошки маленькие; Степка скоблил их и думал про вчерашний разговор с Пашкой: неужели Пашка откупит камень у Кузьмы? Наверно, с таким ножиком Кузьма ходит разбойничать. Эх! Дело с картошкой подвигалось плохо.

Мать громыхала около печи и сердито бормотала:

— Рабочим антрацит дают. Заставить бы их антрацитом топить, самим небось жирный уголек подвозят.

Потом она подошла к Степке.

— Ты что, барчук, до завтрева думаешь картошку чистить? — спросила она, заглянув в миску, и забрала у Степки нож. Картофелины так и запрыгали, как белые скользкие лягушки.

Степка побежал во двор. До гудка было еще много времени, и он решил пойти к заводу, чтобы встретить Кузьму у самой проходной.

— Постой, постой, — крикнула из окна мать, — по воду сходи!

Степку охватила злость: мать мешала ему с утра; и, желая ей чем-нибудь надосадить, он сказал:

— В лавке с тебя смеются, что ты с тетей Нюшей за квартиранта дерешься.

— А пускай их смеются, — равнодушно сказала мать.

По дороге к колодцу Степка встретил Мишку Пахаря. Мишка показал ему тарантула, сидевшего в банке. Когда тарантулу бросали муху, он высоко подпрыгивал, хватал ее и подминал под себя. Степке было страшно подносить палец к стеклу: казалось, паук вот-вот ухватит его своими рыжими лапами. А Мишка Пахарь, который ничего не боялся, всовывал руку в банку, щелкал паука по спине.

Степка смотрел с восторгом на Мишку, и тот, опьяненный своим бесстрашием, спросил:

— Хочешь, я его в рот возьму?

Степка принес воду. Мать сердито сказала:

— Ты куда это пропал? Вот подожди, выгоню тебя на улицу, будешь в собачьей будке спать.

Степка представил себе, как будет лежать со старым, седым Тузиком, положив голову на лапы; пройдет прохожий, и они начнут лаять. Степка тявкнул по-собачьи. Мать удивленно посмотрела на него и хлопнула его ладонью по затылку.

— Получайте, Степан Артемьич, — сказала она.

Когда Кузьма пришел с работы, Степка кинулся к нему и спросил:

— Камень принес?

— Камень? — переспросил Кузьма. — Принес.

Он долго рылся в кармане, и когда нетерпение Степки дошло до предела, Кузьма вытащил руку и показал Степке кукиш.

— Вот он, — сказал Кузьма.

— Нет, вправду? — спросил Степка и побледнел.

Степка запомнил свое унижение и не шел на мировую. Видно, и Кузьме было нелегко: в первый вечер он нарочно сел перед Нюшкиным окном и запел песню, желая показать Степке, что ему наплевать на их разлад, пусть Степка дуется на него хоть год.

На следующий день Пашка спросил:

— А камень твой где?

— Есть, — отвечал Степка.

— Не продашь?

— Нет.

— Ну, покажи только, — нежно говорил Пашка, сжимая Степкины пальцы.

— Не хочу, — кривясь от боли, сказал Степка.

— Двугривенный?

— Нет.

— Сорок?

— Не покажу.

Пашка дал Степке пинка, норовя попасть носком ботинка в копчик.

— Ты скажи — нету? Я тебя трогать не буду.

— Есть, — всхлипывая, отвечал Степка. — Вот Алешка видел.

Тогда Пашка схватил Алешку за ухо, и верный Степкин друг жалобно закричал:

— Есть, ей-богу, есть…

— Давай убьем его, — предложил Степка.

Но Алешка испугался и отказался наотрез.

Вечером, когда мать ушла на работу, произошел страшный случай: повесилась боковская старуха.

Во дворе давно удивлялись, какой Боков неукротимый.

— Старый ведь уже, идол, — говорили о нем.

Он бил жену даже трезвый, бил молча, стиснув зубы, точно не ей, а ему было больно. Бокиха убегала прятаться к соседям, а муж ходил по квартирам искать ее. Он открывал дверь и, вытягивая жилистую шею, оглядывал комнату.

Рассказывали, что Боков двадцать лет работал в шлаковой камере, под печами, где ни один рабочий не выдерживал больше месяца.