Молодые! Алексей вдруг вспомнил восхищенно-испуганные взгляды, которые порой встречал, вылезая из своей клетушки. Правда, никто из молодых сотрудников с доверительными беседами к нему не лез. Но ведь практика Михаила Борисовича Красова принята на вооружение многими деятелями института. Взять того же доктора Анчарова. Сколько помощников трудилось над его диссертацией! А кто из этих «добровольных» помощников успел за это время защитить свои собственные? Да никто! Анчаров скажет: «Нет удобного случая!» — и все молчат. Как же Алексей и Ярослав не подумали об этих молчальниках? Конечно, уйти сейчас из института — отступление!
— Хорошо, — сказал Алексей. — Завтра мы попробуем взять наши заявления обратно. — И встал.
— «Попробуем! Попробуем!» — передразнил Кириллов. — Да ладно уж, Аника-воин, иди. Я тоже попробую тут кое с кем поговорить… Правда, надежда невелика, не очень-то я маракую в теории ядерной физики, чтобы утверждать, будто вы и есть те самые гении, которые нужны нашему институту, но уж если такие зубры, как Богатырев и Тропинин, вам помогали, значит, у вас тут — он постучал костяшками пальцев по своему широкому лбу, — что-то есть! Завтра после разговора с Иваном Александровичем заходи. Не так страшен черт, как его малюют!
Алексей вышел. Не то чтобы у него стало легко на сердце. Это только в песенке поется: «Легко на сердце от песни веселой!» А его песенка почти что спета. И угораздило же их забыть, что они не так уж одиноки! Останься они в институте, вопрос о неправильной практике Красова можно было бы поставить на ученом совете. И повторить. И еще раз повторить. Как тот древнеримский сенатор, который каждую речь начинал с напоминания римлянам: «Карфаген должен быть разрушен!» — а потом уж переходил к вопросам рабовладения или там сокрытия доходов римскими богачами. И, глядишь, Красову пришлось бы самому спуститься в «преисподнюю», чтобы доказать, что он еще что-то умеет…
А Кириллов сидел, поглядывая на телефон, и раздумывал, имеет ли он право вызвать «спасательную команду». Пожара вроде бы незаметно, дыма тоже нет, а меж тем и Алексей — божий человек, и Яр Ярыч вот-вот задохнутся… Как ни кинь, а кого-то звать надо, если и не «пожарников», так хоть «доброго доктора»…
А «доктор» по всей видимости, есть только один…
Кириллов влюбился в физические машины и принялся их создавать в те времена, когда все физики знали друг друга если не в лицо, так по имени. И учителем его, молодого инженера, стал профессор Богатырев. Сначала они работали над проектом взрывающегося устройства, и среди учеников Богатырева Кириллов отметил молодого Гиреева, потом Кириллов помогал Богатыреву монтировать машины по разрушению атомного ядра в Дубне — эта работа была ему больше по сердцу, тут начиналась добрая наука познания ядра для мирных целей, а потом и Гиреев стал профессором и создателем нового института.
Еще в те давние годы товарищи и коллеги приметили у Кириллова ту любовь к людям, заинтересованность их делами и заботами, которая невольно привлекает сердца. И Кириллов попутно со своей прямой работой стал все чаще заниматься партийными делами: сначала в своей лаборатории, а потом и в целом институте. Правда, ученые дела не поддавались его контролю: слишком уж сложными они были, — но людей-то он видел, понимал их надежды и тяготы…
А уж если говорить об экспериментаторах и теоретиках, которые постоянно искали помощи и совета у инженера Кириллова, сами создали проекты новых машин и исследовательских устройств, так Кириллов просто любил их. Они как бы подтверждали право Кириллова жить и работать, ведь это для их пытливого ума созданы все машины, которыми управляет Кириллов, а порой сам и строит их. Всякий новый вопрос в физике требует решения или подтверждения догадок при помощи этих мощных машин и приборов, создавать которые научился Кириллов.
В институт к Гирееву Кириллов напросился сам. Объединенный ядерный в Дубне был на полном ходу, а у Гиреева все начиналось с самого начала. И приятно было приложить руки к новому делу.
Правда, для этого перехода пришлось даже поссориться с Богатыревым, но Кириллов не без умысла напомнил Богатыреву, что Гиреев его, Богатырева, ученик и не грех бы этому ученику помочь на первых порах. И Богатырев отпустил, а Гиреев просто обрадовался. А когда создавали партийную организацию в новом институте, сам назвал в числе первых имя Кириллова как опытного партийного руководителя. И стал Кириллов опять секретарем партбюро…
Конечно, ничего не скажешь, Гиреев покруче характером и к людям построже, но тут-то и нужен добрый советчик. И пока у Кириллова с Гиреевым столкновений не было. Это вот сейчас Кириллов сидит и раздумывает, а чем бы помочь молодым физикам, над которыми грянул гром божий.
Что гром такой грянет, Кириллов давно догадывался. Он видел, как это случалось и в других местах, не только в гиреевском институте. И в науке встречаются хитрые люди: один выйдет в поле с сошкой, а семеро уже поджидают урожая с ложкой. А у Чудакова или у Горячева урожай всегда выдавался добрый. При таком иному лодырю и кормиться приятнее. Тому же Крохмалеву. Или даже самому милейшему Михаилу Борисовичу Красову.
Михаил Борисович, конечно, уже настроил Гиреева против молодых супротивников. А если Гиреев размахнется, то может крепко ударить. Как же, подрыв авторитета! Или, скажем, непослушание. Формулировочки Михаил Борисович умеет сочинять складные. Подкинет товарищу Гирееву одну такую, да еще с ядовитой ухмылочкой, тот и трахнет! И даже не задумается: а почему, мол, трахнуть надо этих молодых, а не вас, милейший Михаил Борисович, когда именно вы довели их до белого каления? Потом, может, и пожалеет, что вот этак бездумно ударил, но будет уже поздно…
Размышления эти были неприятны, но, к сожалению, у секретаря парторганизации далеко не все дела приятны. И Кириллов сердито потянулся к телефону.
Он вызвал Дубну и долго ждал, пока разыскивали Богатырева. Лицо у него было мрачное, так что заглядывавшие в его маленький кабинетик люди быстро закрывали дверь, боясь помешать этому мрачному раздумью. Но когда Богатырев наконец подошел к телефону, заговорил секретарь спокойно, как о чем-то давно им обоим известном:
— Ну, Павел Михайлович, завтра наших мальчишек поведут на заклание. По-видимому, похороны назначены по первому разряду. И если вы не вмешаетесь, все так и случится. Я, конечно, понимаю, что вставать в шесть утра и мчаться сломя голову в Москву после тяжелой рабочей ночи не очень приятно, да жалко ведь ребятишек! А приехать надо пораньше, пока наш Иван Александрович не наломает дров. Я бы на вашем месте сейчас позвонил ему, напросился с визитом с утра пораньше, а уж там поговорил, как бог на душу положит. Ну, ну, я так и думал. Недаром же и поработал рядом с вами, и повоевал под вашим началом! У меня все. — И, положив трубку, вздохнул свободно, откровенно.
Итак, «пожарная команда» вызвана. Можно было и отдохнуть.
А вот не отдыхалось.
Он вышел из кабинета и медленно направился в машинный зал.
Зал был пуст, двери приоткрыты, только за столиком сидел дежурный. Кириллов машинально вынул из карманов металлические предметы, положил перед дежурным.
— Что-нибудь забыли в зале или новый опыт готовите? — спросил дежурный.
— Именно забыл! — непонятно ответил секретарь и прошел в массивные двери под зеленый сигнал.
В зале он остановился у тех приборов, на которых так недавно молодые физики увидели и зафиксировали античастицы. Их опыт был красивым. Да они все делали красиво. А для этого надо не только понимать свое дело, но и любить его. У тех, кто хоть и понимает, но не очень любит это самое дело, почти ничего не получается. Возьмем того же Кроху или Подобнова. Даже и самого Михаила Борисовича. Да и опасно подолгу сидеть в этом зале. Не потому ли Михаил Борисович давно уже не заглядывает сюда? А молодые ничего не боятся. Они согласны даже на риск. И уже по одному этому правы в своем споре. Почему они должны отдавать на растерзание свои работы? И с какой стати молодые прометеи должны отдавать на растерзание свою печень? И Михаил Борисович не такой уж орел, чтобы от него нельзя было отмахнуться. И если завтра «пожарная команда» ничего не сделает, тогда Кириллов сам пойдет в президиум академии и доложит там свое мнение, а нет, так он в другие учреждения вхож. Это он только в угоду своеобразному местничеству, чтобы не выносить сор из избы, постучался к Богатыреву. А может быть, правильнее как раз вымести весь сор? И спросить товарища Гиреева: как же это он не замечает, как захламлен дом, в котором он живет?
