«Красов чего-то боится!» — подумал Алексей.

Никаких внешних причин для боязни как будто не было. Уже давно в институт не наведывались проверочные комиссии. Деньги отпускались своевременно и в достаточном количестве: их с избытком хватало даже на постоянные солидные премии почти каждому сотруднику лаборатории в размере его месячного оклада. Работы печатались. Одних работ Горячева и Чудакова в соавторстве чуть ли не со всеми сотрудниками лаборатории вышло за последний год около десятка. Больше того, почти все работы докладывались на международных конференциях. Вот и Алексея удостоили наконец заграничной командировки в Женеву. Правда, в роли основного соавтора и докладчика выступает всегда Крохмалев, а Чудаков почему-то ни разу не побывал на столь высоких ассамблеях. Но Ярослав, кажется, и не рвется туда. Во всяком случае, никакого беспокойства или претензий с его стороны нет. Но что же тогда беспокоит Шефа? Что?

Он спустился к Чудакову.

Предупредительные сигналы опасности были выключены — вместо красных маяков горели зеленые: ускоритель не работал. Но Горячев, прежде чем войти в зал, предусмотрительно снял с руки часы, пошарил по карманам и извлек из них ключи от квартиры, перочинный ножик и забытый в кармане гвоздь. Вчера пытался повесить на стенку купленный в магазине на Ленинском проспекте эстамп — на оранжевом фоне лимон и цветы в вазе, — но бетонные плиты, из которых сложен дом, оказались непробиваемыми. А гвоздь Алексей по рассеянности сунул в карман, и хорошо еще, что обнаружил сейчас. Магнитное поле ускорителя так велико, что стоит приблизиться к этим установкам — и такой вот забытый гвоздь немедленно зашевелится в кармане… Был же у них в институте случай, когда один из посетителей упал возле ускорителя в обморок. Оказалось, осколок мины, оставшийся в легком со времен войны, сдвинулся под воздействием магнита и нажал на артерию…

Выложив все свое металлическое хозяйство на столик дежурного, Алексей прошел в машинный зал.

Конечно, Чудаков опять что-то настраивал. Алексея каждый раз поражал внешний вид приятеля. Даже здесь, в святая святых института, на своем рабочем месте, где десятки людей подчинялись каждому его жесту, Чудаков был гораздо более похож на взъерошенного подростка, нежели на молодого ученого. Черный вихор над его смуглым лбом торчал, как всегда, воинственно, маленькие цепкие руки непрерывно двигались, будто искали точку опоры.

Возле Ярослава топтался молчаливый и внешне неуклюжий Валька Коваль, ныне уже техник-лаборант, влюбленный и в Чудакова и в ускоритель, неизвестно, в кого больше. Этот рыжеволосый детина с простодушным лицом и руками фокусника — так они были ловки и удачливы — улавливал желания Чудакова даже не по словам и жестам, а по выражению лица. Вот Чудаков скосил глаза на счетчик Черенкова, и Валька, чуть притронувшись к талям, повернул аппарат, и, как видно, именно на столько градусов, на сколько требовалось Чудакову. Чудаков покосился на пузырьковую камеру — толстостенный металлический ящик с боковыми стеклами, — и Коваль поспешно перебрал кнопки манипулятора, — тяжелое сооружение начало вращаться, и вот уже камера встала боком прямо под дуло коллиматора, из которого в нужную минуту вырвется тонкий пучок протонов и пройдет через входной фланец камеры, чтобы, соударяясь с атомами рабочей жидкости, оставить свой след в виде тонкой прерывистой цепочки пузырьков.

Уже много лет работает Алексей в этом институте, но каждый день разглядывает мощные машины и аппараты с неослабным вниманием. Ведь они созданы только для того, чтобы обнаружить невидимое! И сам ускоритель — круглое сооружение в шесть метров высотой и в десятки метров в диаметре, снабженное мощнейшими магнитами, в котором невидимые частицы приобретают огромную скорость, — все еще поражает его воображение. А частицы? Вот они ускорились по спирали за три миллионных доли секунды, получили энергию, достаточную для того, чтобы пробить эти толстые бетонные плиты и чугунные ограждения, прорезали, подобно световому лучу, мрак пузырьковой камеры и дали знать о себе вспышками сцинтилляционных счетчиков, импульсами тока на выходе фотоумножителей. Вот они уловлены, сфотографированы, их путь зафиксирован от рождения до гибели, хотя весь этот процесс порою длится миллионную долю секунды… Как же не гордиться тебе, человек, делом рук твоих!

Эти возвышенные мысли никогда не оставляли Алексея, едва он спускался в святая святых института, как он именовал про себя машинный зал. А вот Чудаков, который день за днем ловил эти частицы, ничем не восхищался и самый зал, в котором расположен ускоритель, называл не иначе, как «преисподней». Да посмеивался над «романтизмом» Алексея, отвечая на его вопросы, продиктованные наивным восхищением:

— Мы хоть имеем дело с материальными и вполне ощутимыми приборами, а вот как вы, теоретики, угадываете в разрушенном ядре не только те частицы, которые мы видим, но и такие, о которых мы и не догадываемся? — И взглядывал лукаво прищуренным глазом на Алексея, так что тот поневоле смущался. И, довольный, небрежно прибавлял: — Впрочем, часто ли у вас это получается?

Но сегодня Чудаков был мрачен, Коваль вообще походил на гробовщика, и Алексей понял: все, что происходило наверху, уже донеслось сюда в виде отдаленного грома. И как бы ни пощелкивали счетчики, сколько бы доказательств существования вновь открытых частиц ни получили Чудаков и Коваль, в сущности, они лишь проверяют открытие Ф. Моргана, тогда как это Ф. Морган должен был проверять их открытие.

— Послушай, Ярослав, ты говорил, что в «Вестнике» физического института ГДР было упоминание о наличии следов ро-мезонов в нашем фотоматериале?

— Собираются отстаивать приоритет? Не поздно ли? — сердито спросил Чудаков.

— Михаил Борисович просит отыскать эту ссылку, — не ввязываясь в спор, сообщил Алексей.

— Одиннадцатый номер «Вестника». Впрочем, фотокопии у меня, кажется, здесь, в столе.

— Но одиннадцатый номер — это ноябрь! У них же «Вестник» ежемесячный.

— Ну и что? Кроха и сам Шеф так крепко зажали нашу статью, что мы опоздали с публикацией на полгода.

— Но если «Вестник» ссылался на нашу работу…

— А, теперь это меня уже не интересует! Пусть думают те, кто сидит наверху. — И совершенно непоследовательно спросил: — Слушай, Алексей, ты как-то говорил, что нужно искать анти-ро-мезоны. Ты еще не отбросил эту мысль?

Алексей с удивлением взглянул на друга. Тот настороженно ждал. Нечаянно Алексей перевел взгляд на Коваля и поразился, как изменилось у техника выражение лица: он стал похож на доброго пса, застывшего в стойке. И Алексей понял: эти чудотворцы уже удовлетворились первой победой, насытились ею. Им хочется продолжать поиск, но в другом направлении. Ярослав все еще выжидательно молчал.

— Я подумаю…

— Понимаешь, нам нужны не раздумья, а теоретические оценки. Расчеты нам нужны: интенсивность, энергия, предполагаемый угол рождения, угол аннигиляции… Тут, — Ярослав осторожно, с какой-то странной боязливостью указал на пузырьковую камеру, окруженную фотообъективами, — тут какая-то чертовщина дает явный эффект. Может быть, это и есть отрицательные анти-ро-мезоны, а возможно, это какие-то совсем иные частицы. Ночью мы проявим фотографии, но если бы ты посчитал сегодня… — Голос его стал умильным, как будто он уже собрался на охоту и только от Алексея зависело, будет ли у Чудакова заряженное ружье.

А Горячев в это время думал, что для получения нужных оценок придется идти к счетной машине, а там теперь Нонна… Чудаков этого еще не знает, да и говорить ему об этом незачем. Пусть скажет кто-нибудь другой, но идти туда Алексею придется самому. Алексей поморщился, словно у него заныл зуб, сказал:

— Хорошо, я пересчитаю все снова…

— Только ты не откладывай, пожалуйста! — заторопился Ярослав. — Я вас, теоретиков, знаю. Вам подавай вдохновение! А у меня материал горит. Ты знаешь, сколько фотографий за эту неделю мы сделали? Около двадцати тысяч!