— Куда уж полнее! — сердито сказал Чудаков. — Сейчас приду!
Ну что ж, подождем три минуты. Идти Ярославу недалеко, со второго этажа соседнего подъезда…
Другой вопрос: может ли он чем-нибудь помочь Алексею?
И еще вопрос: а как отнесется сам товарищ Гиреев к тому, что так опоздал со своей хвалебной статьей? И кто во всем этом виноват?
2. ЗА ПРОМАХИ СЛЕДУЕТ НАКАЗЫВАТЬ
Иван Александрович Гиреев сидел один в домашнем своем кабинете и рассеянно барабанил пальцами по полированному столу. Развернутая газета лежала перед ним, и он, чуть-чуть отстраняясь по дальнозоркости, перечитывал отдельные абзацы статьи. Кое-что теперь, после ознакомления с работой Ф. Моргана, в его собственной статье выглядело упрощенно, бездоказательно, а главное, все запоздало: и дифирамбы молодым физикам, и описание открытия, сделанного этими молодыми людьми.
Ах, если бы он послушался редактора научного отдела газеты и написал статью хоть месяц назад! А он все отнекивался, ссылался на какие-то причины, однако ж написал! Значит, мог сделать это и не ссылаясь на неясные причины, а главное, без задержки!
Он мучительно поморщился, представляя лицо Горячева, когда тому пришлось чуть ли не через пять минут после панегирика его таланту читать сочинение Ф. Моргана. Вот уж действительно: «Бедному жениться — и ночь коротка!» А ведь эти ребятишки заслуживают куда большего, нежели куцая похвала в газетной статье, да еще если вслед за похвалой следует холодный душ из-за Атлантики! И работа их с ро-мезонами еще недостаточно оценена. Трудно сказать, что помешало Горячеву сразу поднять открытие на щит, но, по-видимому, кроме заметки, напечатанной на ротапринте, никаких реальных шагов к пропаганде открытия сделано не было.
Редактор научного отдела газеты тоже хорош! Подковырнул Ивана Александровича замечанием, где же, мол, ваши молодые таланты, а когда Иван Александрович разгорячился и принялся доказывать, что физика вообще наука молодых, вдруг заметил: «Однако ж вы их не очень выдвигаете!» И позже еще несколько раз названивал по телефону, а как-то даже язвительно пропел в трубку с ехидной хрипотцой: «Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет!» После этого Иван Александрович сдался и написал требуемую статью, а редактор еще неделю проманежил ее в разнообразных согласовательных инстанциях…
Между тем Иван Александрович уже видел практический путь применения новооткрытых частиц. Теоретическая физика обычно заглядывает в такие глубины вещества, где трудно предвидеть будущее того или иного открытия: может быть, оно тут же будет отринуто, а через какое-то время ляжет в основание стройной теории нового познания материальных изменений вещества. А может быть, его все признают и долго станут строить ложные теории на ложном фундаменте… Но то, что сделал Горячев, несомненно, победа. Если ро-мезоны нечто вроде цементирующих частиц, связывающих другие частицы ядра, то при бомбардировке ро-мезонами атомов металла можно было бы добиться такого изменения атомной структуры, когда прочность металла увеличилась бы в десятки и сотни раз. А именно таково последнее задание Академии наук, врученное некоторым научно-исследовательским институтам. Речь в нем идет по меньшей мере о металлах, из которых будут строиться космические корабли. Так, во всяком случае, прочитал это задание Иван Александрович. И именно корабли, а не просто спутники. И не одноместные, на каком взлетел недавно Юрий Гагарин, а крупные, пригодные, если понадобится, и для полета на Луну.
Ф. Морган, кажется, еще не сообразил практического значения своего открытия. Впрочем, если он даже о чем-то и подумал, то не обязательно станет делиться своими мыслями со всем миром. Там развитие науки зависит еще и от того, что именно в ы г о д н о разгласить ф и р м е. Морган принадлежит фирме «Дженерал электрик», а там в основном интересуются электрической сверхпроводимостью металлов.
Но почему же такое важное открытие так долго дожидалось общего признания? Неужели Горячев и Чудаков ничего не увидели за своим экспериментом?
Бывало, что Иван Александрович тоже долго дожидался признания какой-нибудь своей идеи. Но он хоть слышал возражения, споры, должен был доказывать свою правоту. А тут не было ни споров, ни возражений. Правда, кто-то из теоретического отдела, кажется Крохмалев, заявил, что эксперимент проведен не чисто, но после вторичной проверки умолк и он. И все-таки с публикацией результатов нового эксперимента задержались…
Иван Александрович становился, как говорится, на ноги в такие времена, когда в физике все было более чем зыбко. Точнее, перед ним была даже не поверхность, на которую можно было ступить, а жидкая среда. Швырнули тебя — и плыви. Не можешь держаться — поднимай руки и кричи: «Спасите! Я больше не буду!» И многие его сотоварищи, усомнившись в своей способности держаться на спасительной соломинке опыта, уходили из физики безвозвратно. А тут еще и общее недоверие к новым неожиданным выводам, теоретическим обобщениям, которые затрагивали всяческие незыблемые доктрины. Появлялось некое ощущение двойственности природы: одни законы — для обычного применения, а рядом — теория относительности, силлогизмы Дирака или Гейзенберга, никак к обычному миру не приложимые.
В те годы Иван Александрович интересовался трансурановыми элементами. Их было известно немного, но и эти немногие жили так недолго, что требовались неимоверные терпение и навык, чтобы уследить за их «рождением» и «смертью», то есть распадом на более устойчивые и, к сожалению для экспериментатора, совсем уже обычные минералы. Но были в этой системе распада признаки какой-то грозной силы, которые заставляли умолкнуть и философов и практиков или, наоборот, исторгали у тех и других неумеренные восторги перед таинственной силой, заложенной в атомном ядре. Именно тогда появились первые подсчеты: а что именно может дать человеку высвобожденная энергия атома?
А в том возрасте, в каком сейчас находится Алексей Горячев, самого Ивана Александровича застигла внезапно начавшаяся война. И он пошел на фронт.
На фронте он стал командиром разведроты. Сначала он думал, что это чистая случайность, такое странное совпадение: в мирной жизни быть разведчиком нового материального мира, на войне стать разведчиком вражеских позиций. Но однажды он нечаянно услышал разговор комдива с командиром полка, которому была придана его рота. В полковом блиндаже и при желании некуда было спрятаться для откровенного разговора, — землянка была разгорожена маскировочными халатами, повешенными на веревке, а уйти Гирееву было нельзя: полковник сам его вызвал. Комдив спросил:
— Ну, а как твой ученый?
— Порядок! — с очевидной усмешкой ответил командир полка. — Сами же говорили, если он поисковик в науке, так уж тут непременно себя окажет.
— И оказал?
— Лучше некуда! По трем разведанным точкам такой анализ выдает, куда там начальнику штаба!
Гиреев невольно усмехнулся простодушной похвале командира, но внезапно остро почувствовал: а ведь командир прав! И вспомнил: никогда он не мог быть достаточно спокойным. Ворвавшись в мир неустойчивых «элементарных» частиц, где все так зыбко и неясно, что трудно было заранее представить, что же получится из любого опыта, он приучил себя сохранять самообладание, держаться ровно, невозмутимо, отыскивать выход из любого положения. Там, в той довоенной физике, все было, как на войне. Перед тобой темнота и пустота, и из этой пустоты в любую минуту может прогреметь выстрел… Не так ли погибли Кюри, его жена и многие другие первооткрыватели? А что он увидел на войне? Примерно то же самое. Ты врываешься в населенный пункт, который грохочет навстречу тебе огнем. Каждый дом — дот, каждый переулок и забор — ловушка. Рвани на себя дверь квартиры, швырни гранату, прижми дверь плечом и, едва отгрохочет взрыв, снова распахни ее, дай веером очередь из автомата и беги к следующей двери.
Да, так оно и получалось во время опытов: смотри на счетчики, записывай показания приборов, но помни — пустота может выстрелить. В таких условиях умение быть спокойным очень воодушевляет помощников. И Иван Александрович знал, почему молодые физики любят работать с ним.
