Крох бросился поднимать крышку. Алексей чуть тронул клавиши — инструмент оказался отличный, истинно «консерваторский», и вот неробкая мелодия протанцевала по клавишам и заполнила комнату.

Ярослав с удивлением смотрел на третьекурсника. Горячев словно бы вырос, хотя сидел на низеньком вращающемся стульчике. Его лицо, похожее в профиль на зубцы пилы, крупногубое и длинноносое, стало значительным, как будто тени подчеркнули каждый изгиб.

И вот даже шепот стих, музыка властно овладела всеми присутствующими, хотя многие, наверно, как и сам Ярослав, слушали ее только по воскресеньям, через радиоприемники, и уж совсем не знали, что ж такое играет студент. Впрочем, нашлись и знатоки: Бронислава Григорьевна с восторгом сказала:

— Божественно! Это Рахманинов!

Нонна строго взглянула на мать, и Чудаков так и не узнал, чем же Алексей Горячев увлек своих слушателей.

Алексей закончил игру грозным аккордом, встал и, сколько его ни упрашивали, больше не подошел к инструменту. Но если он хотел добиться, чтобы его приняли как своего, то достиг большего. Уже и Михаил Борисович поглядывал на него с несомненным уважением, уже и Нонна отошла от Кроха и заговорила с Алексеем на профессиональном языке музыкантов, который был столь же непонятен Чудакову, как любой незнакомый язык.

Воспользовавшись этой внезапной развязкой, Чудаков подошел к профессору, поблагодарил за прием, кивнул Аннушке и вышел в коридор, надеясь скрыться, так сказать, по-английски. Но музыка что-то нарушила в непринужденном веселье, все сразу принялись откланиваться, торопиться, кто-то кого-то просил подвезти, кто-то уславливался о встрече в следующую субботу. Очарование кончилось.

Нет, очарование осталось…

Оно проникало в сознание Чудакова медленно, однако Ярославу все чаще хотелось увидеться с Алексеем, поспорить с ним, послушать его. Постепенно он стал своим человеком в доме Алексея, где старый учитель физики — с таким же, как у Алексея, лицом, похожим в профиль па зубцы пилы, только большой, какой плотники пилят бревна на тес, — доживал свой век, потеряв веру в свои знания. Тяжелое доживание!

И в доме Чудакова Алексей тоже постепенно становился своим. Этому предшествовали долгие споры с Аннушкой, даже ревность Аннушки: выяснилось, что новая дружба требует не меньше сил и времени, чем любовь.

Зато «информация», которую так любил собирать Чудаков, оказывалась все полнее и полнее. И можно было ставить самый главный вопрос: как этот юноша, от природы, казалось бы, приспособленный только к музыке, болезненный, даже хилый, как этот юноша вдруг проник в совершенно иную область, в которой все было так зыбко, неустойчиво, где еще только познавались новые законы природы, а ошибка могла стать последней в жизни, как у минера во время войны.

А ведь было в юности Алексея Горячева время, когда он жил тихо и мирно, во всем подражая своему отцу. У отца был спокойный и постоянный мир, и старый учитель с совершенной точностью отвечал своим десятиклассникам, как этот мир устроен, если они были достаточно любознательны, чтобы задавать такие вопросы.

Все, видимо, началось со взрыва атомных бомб над Хиросимой и Нагасаки. Не эти ли взрывы вдруг перевернули мироощущение многих взрослых, а юношей, только что начавших изучать вечный, постоянный, неизменный мир, толкнули толпами в новую науку — атомную физику, в новый мир, который именно им надлежало теперь приводить в порядок, открывая новые законы взамен низвергнутых? В сущности, все революции делают молодые, а разве новая наука не сломала все старые представления о физическом мире вокруг нас?

До сих пор мир был неделим и неразрушаем. Хитроумная природа построила его из мельчайших кирпичиков-атомов. И каждый атом представлял некую копию видимого мира. В каждом атоме находилось ядро, подобное солнцу нашей Галактики, а вокруг этого ядра двигались электроны, похожие, в сущности, на ничтожно малые планеты. И каждый вдумчивый человек мог понять и представить, что от малого до великого один шаг.

Отец Алексея так и не примирился с крушением этого уютного мира. Он был странным человеком. Он просто перешел преподавать в восьмые классы, где школьники изучают классические законы механики. Он был упрям и считал, что если факты нарушают покой души, лучше этих фактов просто не замечать. Испытывая страх, как и все люди Земли, перед атомной, а позже водородной бомбой, он практически остался верен уютному и целостному миру неделимого атома.

Алексей родился в 1933 году, когда несколько ученых уже сделали все необходимое, чтобы ядерная физика стала реальностью. Правда, эти ученые были, в сущности, одиночками, и каждый из них с трудом усваивал идеи другого. Еще в меньшей степени представляли они будущее своей науки.

В 1945 году Алексею исполнилось двенадцать лет. Грибообразное облако атомного взрыва, разрушившего Хиросиму, словно бы повисло и над его школой в Краснопресненском районе.

Незадолго до этого Алексей, хрупкий, длиннорукий мальчик со светлыми волосами, причесанными на косой пробор, вдруг осознал, что в его мир вошла музыка. Не та, с которой он еле справлялся, отбивая длинными пальцами бесконечные упражнения на пианино, а другая, могучая, высокая музыка Баха и Бетховена, Чайковского и Мусоргского.

На осенних экзаменах в подготовительном классе музыкальной школы Алеша Горячев был признан одним из самых талантливых абитуриентов. И хотя ему было уже двенадцать, а настоящие музыканты, как известно, в пять или шесть лет являются вундеркиндами — смотри биографические издания из серии «Жизнь замечательных людей», — Алешу Горячева приняли в музыкальное училище.

И вдруг шестого августа, когда он с восторгом переживал каникулы перед полной переменой своей жизни, где-то далеко над японским городом распустилось гибельное облако атомного взрыва, какого еще не случалось на Земле, и тень этого облака легла на весь Алешин мир и на все его ощущения и надежды.

Дома отец, перечитывая в десятый раз скупое газетное сообщение, тяжко вздыхал. Алеша сидел за столом и вслушивался в комментарии отца. Трудно было представить, что одна бомба уничтожила целый город со всеми школами, концертными залами, учениками и учителями, музыкантами, композиторами. Как фамилия того японского дирижера, который приезжал в Москву незадолго до войны? Алеша в свои двенадцать лет знал довольно много о прославленных дирижерах современности. Но сейчас не мог вспомнить фамилию японца.

Отец сидел в кресле, вздыхал и снова упирался взглядом в газетное сообщение. Вдруг Алеша спросил:

— Значит, атом делится?

— Выходит, что да, — хмуро ответил отец.

— А разве ты этого не знал?

— И не желаю знать! — ответил отец.

— Но вот тут говорятся о Марии Кюри-Склодовской, о самом Кюри, об их зяте, об Эйнштейне, о Ферми, ведь они все физики?

— Убийцы они, а не физики! — грубо ответил отец. — Выпустили духа из бутылки, а попробуй его теперь загнать обратно!

И то, что отец сказал такое об уважаемых ученых, показало сыну все величие и безмерный ужас нового открытия…

Газеты были полны высказываний ученых и очевидцев, показаний участников самого страшного преступления, направленного против ничего не подозревавших мирных людей, вся вина которых заключалась в том, что они подчинялись своим властям. Впрочем, среди погибших были и боровшиеся против властей: ведь от бомбы погибли и те, кто бастовал, кто устраивал заговоры, сидел в тюрьмах. Не было меры наказания, и не было ни снисхождения, ни пощады. Президент Соединенных Штатов Америки Трумэн узурпировал функции самого мстительного из богов — Иеговы и низвел огонь небесный на Хиросиму и Нагасаки, как некогда, согласно библейским преданиям, сам Иегова низвел огонь небесный на Содом и Гоморру.

Больше же всего потрясла мальчика высказанная кем-то из иностранных ученых идея о возможности возникновения неуправляемой ядерной реакции как следствия всех этих бессмысленных взрывов.