— А вы что, собираетесь воевать с ними дальше?

— На попятный не собираюсь.

Гиреев внимательно посмотрел в его побагровевшее лицо. Пожал плечами. Прошел из конца в конец кабинета, снова остановился напротив.

— А я считал вас умнее!

Красов насупился. Он понимал, что переборщил в своей ярости. Да и ярость эта наполовину была напускной. Дочь все равно ушла. Более того, она заговорила. Этакая Валаамова ослица, изрекающая чужие премудрости. Держать дочь при себе просто опасно. То же самое, что держать в собственной крепости соглядатая из чужого лагеря. Так Михаил Борисович и сказал жене. И жена согласилась. Хотя бы внешне она на стороне мужа. Потом, конечно, она побежит с визитом в тот лагерь: посол голого короля. Но сделает это тайно. И все будет прилично и благопристойно. И какое у Гиреева право вмешиваться в его семейные дела?

Он так взвинтил себя, что готов был вскочить и хлопнуть дверью. Но Гиреев оказался предусмотрительнее: встал спиной к двери, словно решил не выпускать его отсюда, и заговорил медленно, повелительно, как говорил всегда, передавая не терпящие отлагательства решения:

— Вот что, дорогой Михаил Борисович, до сих пор я смотрел сквозь пальцы на ваши схватки с молодежью. Однако ж пора понять, что не всякую лошадку можно оседлать, иная и сбросит… А уж если ваши лошадки заартачились…

— Ну, это мы еще посмотрим! — ядовито сказал Красов. — Не думаю, чтобы все академики стали на вашу точку зрения! — Он смотрел на Ивана Александровича с нескрываемым превосходством.

— Позвольте уж мне закончить! — насмешливо продолжил Иван Александрович. — Как раз об этом я и хотел с вами поговорить. Вы отлично знаете, что и высшие учебные заведения, и научно-исследовательские институты у нас отличные. И выдающихся ученых, в том числе и молодых, у нас предостаточно. И многие из этих  м о л о д ы х, — подчеркнул он, — известны не только у нас, но и за рубежом. А вот организация работы в наших научных институтах, подбор кадров, расстановка сил, экономическое и моральное стимулирование зачастую оставляют желать лучшего. А ведь задача-то у государства одна: сделать научную работу самой производительной сферой общественного труда. Число научных работников у нас в стране непрерывно растет. Что же, вы так и будете всю приходящую в науку молодежь держать в должности младших научных сотрудников? Вот уже и очередной съезд партии готовится, а уж на нем-то о роли науки в таком высокоорганизованном государстве, как наше, речь пойдет непременно…

— Так что же, — несколько сбавляя тон, но все так же зло, спросил Михаил Борисович, — вы советуете мне уйти с дороги и уступить место моей милой дочери и богоданному зятьку?

— В ваши семейные дела, дорогой Михаил Борисович, я вмешиваться не собираюсь. Но, как вы понимаете, институт, которым я руковожу, обязан работать. И кое-что искать и находить. Судя по всему, время ваших открытий и находок ушло в прошлое. Но вы воспитали отличную смену. И я убежден, что смена эта понимает вашу роль в их воспитании. Но теперь они достаточно выросли, чтобы мы могли доверять им. А вы в отместку за их плохое, с вашей точки зрения, поведение лишили их возможности работать. Это уже просто антигосударственно!

— А вы считаете, они правильно поступили? — возмущенно выкрикнул Красов.

— Погодите, погодите! — Гиреев досадливо помахал рукой. — Еще древние говорили: если Зевс захочет кого-нибудь наказать, он отнимает у него разум! Оставьте в покое ваше самолюбие! Они должны работать, чтобы оплатить нашу с вами заботу об их обучении! Поэтому я решил выделить из вашей лаборатории особую группу: пусть она будет называться Экспериментальной лабораторией ядерных проблем. Временно исполняющим обязанности начальника я предполагаю назначить Горячева. Техническим руководителем назначим Чудакова. Все лаборатории института передадут в эту лабораторию необходимых им работников по их списку. Кажется, из вашей лаборатории они никого и не возьмут, так что это отпочкование не помешает вашей работе. Но подчиняться новая лаборатория будет непосредственно мне…

— А как же мы?.. — ни с того ни с сего пробормотал Красов.

— Я предлагал вам поискать новое поприще для приложения сил… Но вы умный человек и, вероятно, быстро найдете себе других учеников… У меня все. Есть возражения?

— Н-нет…

— Ну, что же, как говорится, с богом! Попрошу лишь учесть, что машинное время на ускорителе должно выделяться по первому требованию новой лаборатории. Кстати, чем там занимается сейчас Крохмалев? Проверкой опыта Горячева и Чудакова? Можете сообщить ему, что проверка проведена в лаборатории профессора Богатырева. Результаты отличные. Экспозиция опыта передана в Институт металлов: там разрабатывается практический метод бомбардировки античастицами сверхлегких сплавов…

Красов поднялся, толкнув стол. Звякнула ложка в нетронутом стакане. В глазах было темно. Но вот луч света прорезал эту странную темноту, и он увидел спасительную дверь. Гиреев в некотором замешательстве смотрел, как Михаил Борисович удалялся из кабинета, неверно ставя ноги. Но голову он держал по-прежнему высоко.

Прошло довольно много времени, пока мои случайные записи выстроились в законченную историю обескрыленной Ники и превратились наконец в повесть.

Не следует, конечно, думать, будто я только и делал, что сидел за письменным столом. Нет, для того, чтобы повесть  о ж и л а, мне понадобилось познакомиться не только с героями, но и с местом действия, проникнуть в суть научных исследований моих действующих лиц и прежде всего в душу человека…

Конечно, бывая в институте, я не очень откровенничал о том, что задумал и делаю, но, кажется, Михаил Борисович Красов, с которым мне пришлось по необходимости познакомиться, догадывался о цели моих частых посещений. Во всяком случае, мне скоро перестали давать пропуск в «преисподнюю» под тем предлогом, что идет монтаж нового оборудования, а после этого прекратились и личные собеседования, так как он постоянно оказывался занят, а Иван Александрович Гиреев слишком часто бывал в отъезде.

Однако впечатления и записи в моих блокнотах остались, как остались и дружеские связи со многими работниками института. Я просто перекочевал со всеми моими недоуменными вопросами сначала в другой институт, потом в третий, пытаясь как можно глубже изучить взволновавшую меня проблему  с т а н о в л е н и я  ученого. Я уже понял, что откровенность моих друзей не понравилась товарищу Красову и его немногим последователям и что вполне возможны некие «административные меры». Меня-то они, может, и не коснутся, а вот на тех, кто делится со мной своими мыслями, могут нечаянно обрушиться. И я поторопился окончить свою работу, а затем уехал в командировку. Остальное я узнал позже.

Вот тогда-то и произошло нечто неожиданное.

Как только рукопись легла на стол редактора, раздался телефонный звонок из одной научной инстанции.

«Нам стало известно, — говорили на том конце провода, — что редакция предполагает опубликовать повесть о работниках науки. Намерение весьма похвальное, тем более что о людях науки пишут мало. И мы хотели бы ознакомиться с повестью, чтобы помочь автору избежать ошибок, которые могут оказаться в произведении, так как автор не специалист в данной области…»

Такого рода рецензирование порой проводится при выпуске популярной литературы, рассказывающей о том или ином научном открытии.

Но повесть… Ведь автор писал не о науке, а о людях, творящих науку! Впрочем, редактор поблагодарил отзывчивого товарища и согласился, что такая помощь может быть полезной…

Как я уже говорил, узнал я об этом значительно позже. В это время я находился в Средней Азии, где произошла в то время крупнейшая горная катастрофа. В верховьях реки Зеравшан обвалилась огромная гора и перекрыла русло реки естественной плотиной в двести пятьдесят метров высоты. А на реке Зеравшан стоят и питаются водами этой реки некоторые крупные города Средней Азии и ирригационная сеть колхозов и совхозов. И вот люди сотворили подвиг, потрясший мое воображение: они в две недели ликвидировали катастрофу и выпустили реку на волю. Об этом подвиге и собрался я написать свою новую повесть.