Алексей просто-напросто забыл об их заговоре. Тем более что во вторник он статью не закончил и в среду тоже.

Ему почему-то перестали нравиться сложноподчиненные предложения, в которых на одно русское слово приходилось полдесятка иностранных, а формулы, обильно уснащавшие статью, не казались доходчивыми. И он усердно вычерчивал фразу за фразой и придумывал новые, хотя эти новые, в сущности, ничем не отличались от зачеркнутых.

Михаил Борисович звонил по три раза в день. В среду он окончательно рассердился.

— Что вы там делаете? — раздраженно спросил он.

— Читаю словарь Ушакова.

— Оставьте ваши шутки, Алексей Фаддеевич!

— Мне не до шуток! Просто хотелось, чтобы статья была понятной!

— Вы же не детский писатель, а ученый!

— Хорошо! — устало ответил он.

После этого сочинение пошло быстрее. В самом деле, он пишет не для детей! А если дети захотят понять, чем он занимается, пусть окончат физический факультет университета. Хотя и окончившие не всегда понимают друг друга. Вот, например, Крохмалев и Подобнов…

Мысли о Крохмалеве и Подобнове не очень помогали писать, но все-таки в четверг перед концом работы он уже был в вычислительном отделе, у Нонны, своего редактора.

Нонна встретила его на пороге: собиралась уходить. Алексей окинул ее рассеянным взглядом — платье серебристого цвета, модные туфельки, тоже серебряные, пышно взбитые волосы — и удивленно сказал:

— А вы сегодня очень хороши!

— Да что вы? — Она усмехнулась. — А мне казалось, что наши молодые ученые видят красоту только в одном существе женского рода — физике.

— Ну, не совсем так. Некоторые даже женятся! — не очень ловко парировал он.

Ему было трудно разговаривать с Нонной. Нонна постоянно менялась. Во время опытов она показала себя прекрасным товарищем и держалась свободно. Ей очень подходила роль помощника, весьма чутко реагирующего на все перемены в настроении и обстановке, умеющего принять шутку, когда ты в состоянии пошутить, подбадривающего, если тобой овладевает уныние. По-видимому, этой черте характера она научилась у Бахтиярова: экспериментаторы постоянно переходят от надежды к отчаянию, а Бахтияров был руководителем очень большого эксперимента и уж, наверное, отвечал на все перемены в настроении своих помощников с чуткостью музыкального инструмента. Вот она и научилась быть доброй, скромной, сильной, научилась верить в победу или хотя бы показывать, что верит в нее.

Но сейчас в этом серебряном одеянии Алексей ее не узнавал. Так и казалось, что за каждым ее словом стоит другой смысл. А может, он снова подпадает под ее власть? «Ну, уж этого-то не будет!» — подумал он.

Они вышли из института. И тут Алексей заметил, что все мужчины, идущие навстречу, внимательно оглядывают Нонну и оборачиваются ей вслед. А женщины, мгновенно оценив Нонну, переводят глаза на него самого, и во взглядах их сквозит удивление: кто, мол, ты такой при ней?

И еще больше рассердился. Теперь уже на себя. Худой, узкоплечий, с утомленным лицом, в самом деле, какой же он спутник для этой надменной красивой женщины, отлично сознающей свою привлекательность? Он искоса посмотрел на спутницу и вспомнил, как сам был готов гнаться за нею хоть на край света…

Алексей даже обрадовался, когда они дошли до знакомого дома. Он и теперь редко заглядывал сюда… Но то, что он сейчас войдет в этот дом, совсем не повторение пройденного. Больше никаких страданий! Он будет насмешливым и равнодушным… И посмотрел на Нонну, возившуюся с ключом, с некоторым подозрением: зачем она пригласила его? Прочитать статью можно было и в институте…

— Ужинать мы пойдем позже в ближайший ресторан. Все наше хозяйство на даче. А пока давайте вашу рукопись! — приказала Нонна.

И Алексей, только что клявшийся быть с нею насмешливым и равнодушным, торопливо (слишком торопливо!) вынул из папки свою работу.

— Не дышите мне в затылок, пока я стану изучать ваше гениальное произведение, я этого не люблю! — строго предупредила она. — Лучше всего садитесь на диван, оттуда вы не сможете подсматривать за мной и считать страницы.

Он послушно уселся на диван. С этой позиции он видел ее только в профиль. И опять забыл все свои обещания.

Вот Нонна поджала губы (какую же я напорол там чепуху?), вот рука ее потянулась за карандашом, (а ведь она обещала ничего не трогать!), вот она вычеркнула что-то и надписала меж строк (надо тотчас же встать, взять рукопись и уйти!).

Но уйти он не мог. И сидел, как казнимый.

— А хоть половину ваших формул нельзя вычеркнуть? — невинно спросила Нонна.

— Вы с ума сошли! — встревоженно закричал Алексей.

Ее карандаш опять забегал по бумаге.

— Подумать только, все ученые мира специально учатся писать популярные статьи, а наши — чем темнее, тем лучше! — скучным голосом сказала она. — Неужели вы в состоянии читать то, что пишет Кроха?

— Кроха давно ничего не пишет, он только подписывает. А авторы подписанных им работ иногда высказывают оригинальные мысли.

— А эту работу он тоже подпишет?

— Только через мой труп!

— Тогда мне скоро придется проливать слезы.

— Вы можете обойтись без насмешек? — вскипел он.

Нонна подняла глаза от листа, задумчиво посмотрела на него, сказала даже как бы с материнским участием:

— Боже мой, какой же вы еще несмышленыш, Алеша! Недаром Кроха называет вас «дитя природы»!

Им внезапно овладела подозрительность, почти такая же, которую он так не любил в Чудакове. Ярослав всегда жаждал полной информации. Но мир, в котором существуют Кроха и Подобнов, опасен, если не знаешь, чего от них ждать. И требовательно спросил:

— Что вы знаете о намерениях Крохмалева?

— Разве дело в Крохе? — с оттенком усталости и недовольства в голосе сказала она. — Кроха так испугался ваших анти-ро-мезонов, что написал бы донос, если бы знал, куда писать. В святую инквизицию? Но она под рукою папы римского! — совсем словами Крохи и с его интонацией произнесла Нонна. И вдруг словно испугалась чего-то. Во всяком случае, заговорила о другом и чересчур взволнованно: — А вы знаете, Алеша, я даже не ожидала, что вы можете написать так ясно и отчетливо! И ведь всего каких-то шесть страничек! Если бы не формулы, которые торчат, как частокол, чтобы любопытный прохожий не пробрался в ваш сад красноречия, такую статью поняли бы и дети!

«Дались им эти дети!» — со злостью подумал он. Но было ясно: больше она ничего не скажет о Крохе, если даже и знает что-то еще.

Между тем Нонна аккуратно сколола листы и подала рукопись автору. Он машинально заглянул на ту страницу, где она что-то черкала. Смотри, пожалуйста, прирожденный редактор — ухитрилась так сократить, что слов стало меньше, а мыслей больше!

— А сейчас ужинать! — с удовольствием пропела Нонна. Она торопливо покинула Алексея, и он снова подумал: «Боится, что я вернусь к разговору о ее предостережении. Но что может предпринять Кроха?»

Думать за Кроху он не умел. Существуют такие люди, от которых можно ждать чего угодно, но думать за них? Да пропади они пропадом! Это Чудаков умеет представлять их мысли и даже предугадывать поступки, так пусть он этим и занимается! А у Алексея достаточно своих хлопот…

И сразу стало легче жить. Вот сейчас они пойдут в ресторан, поужинают, может быть, даже потанцуют. Неужели, он не заслужил отдыха? А неприятности, если они предназначены, придут своим чередом.

Он спрятал статью в портфель и закрыл замок. И этот металлический щелчок как будто начисто отгородил его от всех тревог. Конечно, выпускать джина из бутылки опасно, но если ты можешь загнать его туда обратно…

Вошла Нонна, ставшая словно еще красивей, и он чуть не забыл свой портфель на диване. Но она успела превратиться в такого заботливого товарища, что тут же напомнила о том, что ждет ротозеев, теряющих важные, пусть и не совсем официальные документы. Он прижал портфель к груди, хотя, честно говоря, не портфель хотелось ему прижимать сейчас, и вежливо пропустил очаровательную спутницу вперед, в дверь, которая закрылась с тем же металлическим щелканьем, которое как будто начисто отгораживало их обоих от всяческих забот и неприятных мыслей.