— Вы давно заслужили ее! — ответила Нонна и медленно вышла из комнаты.

— Алеша, за что Нонна так тебя отличила? — спросил неугомонный Валька.

— Он заслужил эту награду! — суховато, но твердо остановил его Ярослав. И через мгновение: — Но где я мог ее видеть, эту Нику?

— По-моему, она стояла у Нонны в комнате, когда мы еще были студентами, — неловко ответил Алексей.

— Нет, не там… — Он задумался, глаза устремились куда-то за пределы комнаты, словно усилием воли он сделал стены прозрачными. — А, вспомнил! У Бахтиярова, в номере гостиницы. Он пригласил меня как-то перед отъездом в Ленинград, уговаривал перейти к нему на строительство… — Он взглянул острыми своими глазами на Алексея, но тот молчал.

«Не буду же я рассказывать тебе, как однажды Нонна обидела меня. Я несу это в себе один. Но если ты подумаешь, что это и на самом деле переходящий приз, я верну его Нонне. Пусть ищет достойнейшего…»

Ярослав бросил притворную возню с фотографиями, вернулся к столу и, не отрывая взгляда от Алексея, сердито сказал:

— Если ты вздумаешь вернуть подарок Нонне, я перестану с тобой разговаривать. Я вижу, о чем ты думаешь! А ты понимаешь, что вместе с этой статуэткой она вручила тебе все неисполненные мечты и надежды Бахтиярова? И не мне рассказывать, кто такой был Бахтияров!

— Бахтияров? Реакторщик? Это был каменный мужик! — невпопад брякнул Коваль. — Мне его ребята говорили…

— Валя! — мягко остановил его Чудаков. — Мы ведь так и не сняли с позиции счетчики Черенкова. А там Кроха собирался стрелять по ниобию…

— Будет сделано! — Валька шутя взял под козырек. Но все смотрел непонимающими глазами на обоих: ни дать ни взять щенок, столкнувшийся с непонятным миром. Алексей молча завернул статуэтку в бумагу.

Коваль пошел на ускоритель, сказал: «Похвастаться» — но Чудаков знал: поблагодарить добровольных помощников. Когда бы еще Чудаков с Валентином поймали эти сверхновые звезды, если бы не добровольцы, вместе с ними налаживавшие аппаратуру, дежурившие возле нее, волновавшиеся вместе с ними. И Чудаков спокойно ждал первых посетителей своей необычной выставки.

Сначала пришли наладчики, монтажники, вакуумщики из «преисподней». Им так редко удавалось увидеть результаты своей работы! А Коваль на сей раз не пожалел слов.

И сейчас они задумчиво стояли вдоль стен, медленно переходили от снимка к снимку, ища самые затейливые, внимательно всматривались в странные рисунки взрывающихся анти-ро-мезонных звезд, как будто наблюдали рождение новых миров.

Потом пришли вычислители: этих взбудоражила Нонна. До сих пор им не было никакого дела до того, что́ вычисляют теоретики и экспериментаторы на их машинах. С равным достоинством они вручали ответы машин и водопроводчикам, рассчитывавшим систему водоснабжения новых районов столицы, и автотранспортникам, решавшим проблему встречных перевозок, и строителям космических кораблей, уточнявшим трассу полета ракеты к Венере… Вычислительный отдел выполнял сотни разных заданий, и все они были одинаково важны. Но сегодня они пришли в полном составе, потому что им тоже хотелось увидеть загадочные частицы антивещества, послушать, что говорят самые заядлые фантасты института о других мирах, которые могут состоять целиком из этого самого антивещества, и что произойдет, если наш мир и тот, другой — антимир — сблизятся между собою…

— Аннигиляция!

— Взрыв!

— Взаимное уничтожение!

— Перестаньте пророчествовать! — воскликнул Алексей. — Еще испугаете кого-нибудь из начальства!

Но его и на самом деле раздражала эта сенсация. Посетители «выставки» мешали работать, а Михаил Борисович уже объявился в институте и немедленно разыскал Алексея по телефону: надо было срочно написать статью об открытии, оснастив ее всеми необходимыми теоретическими выкладками. Михаил Борисович уже не упоминал даже об одном дне отдыха. Теоретические расчеты должны быть готовы к среде.

А Алексею еще надо посоветоваться с Чудаковым: о чем можно говорить, а что пока придержать. И Алексей готов был выгнать зрителей. Но слух о «выставке» распространялся, и им, авторам, уже невозможно было сбежать от своей затеи.

Неожиданно пришли теоретики, предводимые Крохой и Подобновым. Анчарова не было. Кроха долго разглядывал снимки, потом мрачно сказал:

— Папа римский должен прислать благодарность нашим открывателям!

Коваль, чистосердечнее всех наслаждавшийся эффектом «выставки», ошарашенно спросил:

— Почему папа римский? За что?

— А как же, наши советские физики — Чудаков и Горячев — наконец ясно указали, где находится местожительство господа бога и где помещается рай. В антимире!

Послышался смех. Но Кроха не смеялся. Не смеялся и Подобнов. Они оглядели всех презрительным взглядом, как будто заранее сговорились, как им действовать, и торжественно вышли…

— Ну, теперь они нам выдадут за идеалистические концепции в физике! — с некоторой досадой сказал Чудаков. Он, кажется, уже сожалел, что вздумал дразнить гусей.

Коваль немедленно позлорадствовал:

— Вполне бетонно! Запретят произносить такие слова, как «антивещество», «античастицы», «антимир», и будь здоров! И никаких тебе больше снимков! Получишь только один: кающегося грешника в разодранном рубище и с посыпанной пеплом главой. Это когда ты придешь к Крохе признавать свои ошибки. Уж этот-то снимок я сделаю «на отлично»!

Чудаков с недоброй усмешкой подумал, что Коваль даже и не представляет, как быстро могут сбыться его пророчества. Валентин может и позлорадствовать и поиздеваться над Крохой. Но он никогда не полезет в драку. И с одинаковым усердием будет готовить и проводить эксперименты и по точным выкладкам Алексея, и по шатким предположениям Крохмалева. Кроха, наверно, уже сидит у Михаила Борисовича и доказывает ему свои евангельские истины…

В это время снова вошла Нонна.

Она оглядела нередеющую толпу зрителей и невинно сказала:

— А мне показалось, что обеденный перерыв окончился!

Сконфуженные посетители попятились к выходу.

Когда последний из них осторожно закрыл за собой дверь, Нонна произнесла совсем другим тоном:

— Ну, мальчики, кажется, мы напрасно поторопились с этим праздником!

— А что случилось? — недоверчиво спросил Чудаков.

— Я зашла к отцу, чтобы взять ключ от машины, и застала там Крохмалева и Подобнова. Кроха пустил в ход все: идеализм, разрушение основных законов диалектического материализма, солипсизм и еще какие-то слова, которые я могла бы понять только с философским словарем в руках. Одним словом, ощущение такое, как если бы мы открыли выставку картин, не состоя членами МОССХ. Знаете, как пишут бесталанные художники о таких выставках: «Кто разрешил?», «На каком основании?». Крохмалев вспомнил и о том, что теоретических обоснований феномена еще нет, а выставка уже есть… Отец проворчал что-то о том, что дал задание Горячеву к среде сдать статью со всеми формулами, и тут я сбежала. Алеша, где эта ваша статья?

Она подошла к столу и оглядела разбросанные бумаги. Алексей неловко прикрыл исчерканный лист газетой.

— Уже начали? — Она небрежно отбросила газету и просмотрела наброски статьи. — Боже мой, какой деревянный язык! Почему вы, товарищи ученые, не умеете писать по-русски? Надо же сочинить такое: «Спонтанное деление лябильных частиц…»

— Это не любовное письмо! — сурово сказал Алексей, отбирая черновики.

— А разве вы умеете сочинять любовные письма? — невинно спросила она. — Я что-то не помню за вами такого греха…

— Бросьте вы перешучиваться! — сердито приказал Чудаков. — Валентин, снимай выставку! А ты, Алексей, успеешь к среде?

— Конечно, нет!

— Ну, так и не торопись! Мы же не имеем еще полной информации о том, что у них горит? Пока ты будешь сочинять статью в том духе, как нравится Нонне, мы с нею успеем кое-что разузнать… Вы мне поможете, Нонна? — прямо спросил он. — И — о, чудо! — эта своенравная, упрямая женщина покорно сказала:

— Попробую!

После этого Алексею ничего больше не оставалось, как забрать черновики и подняться к себе. Нонна, Коваль и Чудаков остались совещаться.