— Нет, как языческое жертвоприношение.

— От меня теперь ваша зачетка не зависит.

— Но мои знания зависят, — жалобно сказал Алеша.

— Я никогда не был силен в физике и математике, — холодно ответил Павел Николаевич.

— А я все еще слаб в музыке…

Это неожиданное признание вернуло Графтову всю его доброту. Но понять своего ученика он так и не смог. Однако побоялся спрашивать, зачем ему теперь музыка. Просто отодвинул немудрые дары Алеши, раскинул на пианино ноты Дебюсси, сказал:

— В прошлый раз мы остановились на творчестве «Могучей кучки». Теперь вам предстоит великое удовольствие понять экспрессионистскую музыку французов. Надеюсь, что в середине года мы сможем перейти к испанцам с их новой экстраполяцией музыки как духовного начала и с полным отрицанием чувственного. Прошу начинать!

Лицо его побледнело от волнения, он склонил голову, словно подставляя ухо под ливень звуков. И когда длинные Алешины пальцы заметались по клавишам, Павел Николаевич закачался в такт, вытягивая жилистую шею, теребя развязавшиеся концы шнурка-галстука, будто наблюдал, успевает ли догнать эти быстрые звуки его ученик.

Алексей делал все как надо. И доброе, благостное чувство постепенно все отчетливее проступало на лице Павла Николаевича. Он снова поверил в своего ученика.

О святители новейшей физики, как давно все это было! Как быстро канули в прошлое наивная юность, любопытствующая молодость, чреда открытий и время откровений!

Вот о чем думал Ярослав Чудаков, лежа в своем «кабинете» на диване и прислушиваясь к журчанию голосов на кухне: там Аннушка кормила Ярослава Маленького. На статью Ивана Александровича Гиреева Аннушка взглянула только мельком, подала газету мужу и сказала довольно иронически:

— На-ка вот почитай, какой ты знаменитый! — И пошла на кухню, где шестилетний Ярослав Маленький громко и настойчиво требовал ее внимания.

Ярослав Большой потянулся было к ней — он тоже жаждал ласки и ревновал Аннушку к Ярославу Маленькому, но тут его взгляд упал на развернутую газету, уловил знакомое имя автора, и рука сама собой схватила газетный лист.

Да, это было признание!

Такую информацию нельзя держать при себе. Ярослав позвонил Горячеву.

Теперь лежать на диване стало еще приятнее. Можно и помечтать!

Тут, очень кстати, раздался звонок Михаила Борисовича, приглашавшего внезапно прославившихся своих учеников на маленький домашний раут. Нет, что ни говори, а статья — это вещь!

Самому Чудакову ничто не мешало идти прямой дорогой открытий. Вот даже и Гиреев признает, что Чудаков Я. Я. и Алексей Фаддеевич Горячев находятся на пороге славы. Занятно все-таки, что Иван Александрович учинил в статье свою маленькую месть за сердитый характер Чудакова, — не назвал по имени и отчеству, как Горячева. Умные люди тоже не свободны от недостатков.

Ярослав лежал и благодушно поглядывал на чисто промытые окна, на протертые стеллажи с книгами — во всем чувствовалась рука Аннушки, даже цветы успела полить, на каждом листке блестят капли, — и хвалил себя. Он уже остепенившийся физик. Дело не в степенности походки и важности поведения, а в научной степени. Ныне он кандидат наук, без пяти минут доктор. Михаил Борисович утверждает, что докторскую можно будет защитить к осени, когда оппоненты съедутся из отпусков…

Подумал он и о Горячеве.

Алексей изменился меньше.

Он по-прежнему делит себя между физикой и музыкой. Нет на него грозы поэтов — инженера Полетаева. Этот доказал бы, что физик не имеет права заниматься музыкой. И пришлось бы Алеше Горячеву отказаться от Берлиоза под страхом смерти на костре. Правда, Алеша ныне занимается уже не Берлиозом, а испанцами и американцами. Последний раз он играл Аннушке и Ярославу Гершвина: что-то похожее, как показалось Ярославу, на грохот уличного движения в часы «пик». Но когда Ярослав проговорился о своем впечатлении, Алексей мгновенно захлопнул крышку рояля и посмотрел с таким презрением, что если бы глаза убивали, Ярослав тут же упал бы мертвым.

Но и он остепенился, тоже кандидат физико-математических наук. И его имя встречается в научной литературе не только в сносках, набранных петитом внизу страницы, но и в тексте статей по современным проблемам физики. В последней обзорной статье о новейших достижениях физики элементарных частиц, опубликованной в ведущем американском журнале, русские авторы упоминаются двадцать шесть раз. В одиннадцати случаях это коллектив: А. Горячев и Я. Чудаков. Это надо понимать!

Так что еще вопрос, прав ли товарищ Полетаев, разделяя физиков и лириков. Ярослав, например, вполне доволен, что Алексей Горячев в свободное время играет па рояле. Пути открытий неисповедимы. Ньютону для открытия закона притяжения потребовалось заниматься между делом садоводством. Ну а Горячеву, как видно, для лучшего течения мысли нужно, чтобы под руками был рояль. Но только бы он не играл Гершвина. Под такую музыку, пожалуй, не предложишь стройной теории атомного ядра. Все так и останется в том хаотическом состоянии, в какое привели ныне физики это самое ядро.

Подумать только, когда Чудаков и Горячев начали работать в институте, с ядром все было более или менее в порядке: состоит из протонов и нейтронов. А теперь стараниями десятков ученых, среди которых не последнее место занимают Горячев и Чудаков, открыто еще полсотни новых частиц материи! Вот и множественность частиц ядра, о которой когда-то задумывался третьекурсник Горячев. Ну, а нынешнее открытие? Сам Иван Александрович похвалил их за обнаружение ро-мезонов.

Тут Ярослав еще раз перечитал статью Гиреева. При втором чтении статья уже не производила того впечатления. Нет, право, доведись Чудакову писать такую статью, он нашел бы куда более пылкие и восторженные слова, чтобы прославить молодых физиков! И об открытии ро-мезонов сказано всего две фразы. Что из них можно вычитать? Разве что десяток специалистов поймут всю важность этого сообщения…

Чудаков потянулся к телефону, чтобы поделиться своими сомнениями с Алексеем, как вдруг тот позвонил сам. И первые же слова Алексея о статье какого-то Ф. Моргана, открывшего те же самые ро-мезоны и уже успевшего сообщить о своем открытии всему миру, стряхнули с Чудакова все его благодушие. Аннушка и спросить ничего не успела, как Ярослав натянул брюки, накинул пиджак и пролетел мимо нее и Ярослава Маленького, едва успев крикнуть:

— Я к Алексею. Вернусь не скоро!

Итак, приоритет открытия потерян. Случилось то самое, чего он так боялся, когда Крохмалев вдруг развернул свою «критическую» деятельность, требуя все новых проверок. А теперь он будет каяться в своих сомнениях, извиняться за задержку публикации.

Ярославу стало душно, хотя вокруг текло свежее майское утро, улицы, обильно политые только что прошедшими машинами с серебряными крыльями струй, были похожи па впадающие одна в другую реки, пенсионеры и дети выходили из тенистых дворов на солнышко. Ничего этого Чудаков не замечал. Он со злостью подумал о том, что Михаил Борисович, видно, еще не знает о статье. Иначе зачем бы ему приглашать обкраденных открывателей на свой раут?

Он прошел в следующий подъезд и поднялся к Горячеву.

Через десять минут Чудаков и Горячев вместе читали злополучную статью Ф. Моргана. Собственно, читал и переводил Алексей, а Чудаков проверял выкладки и формулы. Сомнений быть не могло: речь шла именно об открытых ими ро-мезонах, хотя Морган именовал их по-своему — меонами.

— Да, порядочную свинью подложил нам наш Михаил Борисович! — брезгливо сказал Чудаков, откладывая карандаш и бумагу.

— А при чем здесь Михаил Борисович? Ведь это Крох утверждал, что при его проверке эксперимента ро-мезоны не наблюдались.

— Крох мог наблюдать что угодно после того, как я отказался включить его в число соавторов…

— Что ты говоришь? А какое отношение он имеет к нашей работе? — Неприятно удивленный Алексей откинулся на стуле, тараща глаза на Чудакова. — Почему ты ничего мне не сказал?