Вот и сейчас разведчики любили ходить с ним на поиск.
После битвы под Курском Гирееву воевать не пришлось. Его отыскали в тыловом госпитале с простреленным легким. Суровое предписание одного из безвестных отделов Совета Труда и Обороны приказывало капитану И. А. Гирееву «по выздоровлении немедленно явиться в город Н., воинская часть №… в распоряжение майора Богатырева…». Только фамилия Богатырева и могла осветить хоть что-то в этом непонятном предписании, не то чтобы луч прожектора, но все-таки лучик, пусть хоть и от карманного фонаря. До войны какой-то Богатырев занимался в Ленинграде физикой атомного ядра… Но при чем тут физика, если враг не отполз еще и до Днепра?
Впрочем, война пришла в ту стадию, когда образованный капитан (Гиреев до войны окончил два института и имел звание доцента) должен был предполагать, что вопли гитлеровцев о «тайном оружии» могут иметь какую-то подоплеку. Советское ракетное оружие оказалось полной неожиданностью для гитлеровцев, но вот уже над Лондоном появились «Фау-1» и «Фау-2», и если они не летали над Россией, то скорее всего только потому, что слишком велика была страна и далеко отстояли от стартовых площадок важнейшие ее города. А в Англии снаряд, видимо, окупал себя хоть паникой среди населения…
Едва залечив простреленную грудь, капитан Гиреев явился в город Н.
Его удивило, что о воинской части майора Богатырева никто в комендатуре не знал. Гиреева заносило все выше и выше, сначала к коменданту города, потом в обком партии, потом к первому секретарю обкома, и только тут он встретил своего будущего командира. Дело было поставлено так, что сам первый секретарь обкома познакомил безвестного капитана Гиреева с не менее безвестным майором Богатыревым да еще спросил: «Именно этот капитан вас интересовал?» А когда Богатырев ответил: «Да!» — то присутствовавший при этом свидании четвертый человек в штатском костюме быстро устроил Гирееву настоящий допрос и все время сверял его ответы с какими-то бумагами у себя в папке, даже имя и отчество жены спросил, и где Гиреев жил до войны, и какие у него были адреса по крайней мере в трех городах, где Гиреев работал в довоенные годы. Тогда ядерная физика была не в почете, и Гирееву приходилось часто менять место работы — то трудиться в лаборатории, то занимать вакантную должность преподавателя в каком-нибудь институте. Наконец все формальности были соблюдены, тот же штатский товарищ выдал Гирееву какой-то странный документ-пропуск, на котором ничего, кроме фотографии и фамилии владельца, не было, после чего строго предупредил, что отныне до последующих указаний Гиреев поступает в распоряжение майора… Когда они с Богатыревым вышли из обкома, Гиреев довольно нервно спросил:
— Павел Михайлович, скажите, пожалуйста, что тут происходит?
Богатырев был русоволос, бледен какой-то «кабинетной» бледностью, но Гиреев понимал, что такая же бледность возникает и при долгой работе в лабораториях. Но Богатырев был едва ли старше возрастом, только в плечах пошире да, может, поспокойнее, и Гиреев считал, что вправе задать своему новому начальнику любой вопрос. И Богатырев ответил:
— Это не тут происходит.
— Что же и где?
— Где-то в Германии.
— Но при чем тут мы?
— Так уж получилось. — Богатырев вздохнул. — Вы ведь занимались трансурановыми элементами?
— Да… Но я не понимаю…
— Нам стало известно, что немцы работают над проектом атомной бомбы…
Он сказал это так же спокойно, как сказал бы, наверно: «Мессершмитт запустил новую серию самолетов…» И Гиреев, у которого вдруг захолонуло сердце, подумал: «Черт, он, наверно, думает об этой бомбе не первый месяц! А я? Я не могу…»
Но Богатырев был не так прост, каким казался с первого взгляда. Гиреев еще ничего не успел сказать, как Богатырев сухо заметил:
— Вы, вероятно, готовы признаться мне, что у вас душа не лежит к такому эксперименту? Можете успокоиться: я сам узнал об этом несколько недель назад. Так что придется через «не могу»! Пойдемте-ка ко мне, я вам кое-что покажу…
Да, люди, которые в эти страшные дни находились «где-то за линией фронта», сделали невозможное. Они сумели проникнуть в святая святых гитлеровского рейха. Сначала о проекте «А» были только неясные упоминания. Но потом эти люди каким-то образом связали этот «проект» с одновременным исчезновением из оккупированных фашистами стран десятков ученых, не то арестованных, не то выкраденных гестаповцами, выяснили, чем эти ученые занимались до войны, и перечень «исчезнувших» зазвучал подобно набату. Многие физики, проживавшие в Германии, после прихода фашизма к власти выехали или просто сбежали за границу. Среди них было немало и таких, кто занимался физикой атомного ядра. Теперь фашисты «импортировали» из покоренных стран именно ядерщиков…
В последних донесениях разведчиков сообщалось, что в фашистском рейхе организован центр не то по созданию, не то по производству «нового оружия» и что там, в этом «центре», находятся многие из исчезнувших физиков. Наверно, среди разведчиков были и такие люди, которые уверенно разбирались в новой физике ядра, потому что они обнаружили завод «тяжелой воды» в Норвегии, сообщили об открытии новых шахт в Австрии, где заключенные и военнопленные добывали урановые руды…
— Что вы скажете теперь? — спросил Богатырев, укладывая прочитанные Гиреевым бумаги в сейф.
— Они не пойдут на это! — растерянно сказал Гиреев.
— Пойдут! — сухо ответил Богатырев.
— Но они же отказались от использования ядовитых газов! — ухватился Гиреев за последний довод, как за спасительную соломинку.
— Да, потому что посчитали: Германия заселена даже плотнее, чем Франция или Англия, не говоря уже о России. Войну они сразу планировали на два фронта. А достигнуть Берлина самолет может и со стороны Москвы и со стороны Лондона. Просто они учитывали закон возмездия. А газы они используют… — Он снова открыл сейф и вынул снизу черную папку. То были сообщения разведчиков о созданных фашистами «лагерях смерти».
Может быть, именно эти сообщения больше всего воздействовали на молодого офицера. Когда он возвращал папку Богатыреву, лицо у него было белое, как будто он сам прошел через ад лагерей и стоял перед дверями газовой камеры. Он с трудом проговорил:
— Я согласен.
— Имейте в виду, если они успеют ее сделать, то испробуют на нас… — тихо сказал Богатырев. Потом, помолчав, добавил: — Наши союзники тоже разрабатывают этот «проект», но нас они не информируют…
— Не информируют? — Гиреев сломал спичку, пытаясь прикурить, и смял в пепельнице незажженную папиросу. Он не мог оторвать взгляда от непроницаемого лица майора. — Но это означает только одно…
— Да, — подтвердил Богатырев то, что не осмелился сказать его новый подчиненный.
Гиреев почувствовал, как у него на спине дернулась кожа, словно в комнату ворвался декабрьский мороз. О чем они думают там, за океаном? Он знал кое-что о прошлых надеждах этих людей, ставших волей судеб союзниками. Не они ли считали, что лучше подождать, пока немцы и русские истребят друг друга, чтобы затем наверняка диктовать свою волю миру? Но представить себе, что эти люди принимают все человечество за кроликов, приспособленных лишь для проведения опытов над ними? Газовые камеры… Атомные бомбы…
Он встал и повторил, как присягу:
— Я согласен!
Позже Иван Александрович старался не вспоминать о своем торжественном заявлении. Тогда он полагал, что слово его прозвучит, подобно заклинанию: «Сезам, откройся!» — и он тут же вступит в общество чародеев. На самом деле все произошло далеко не так. Даже совсем не так.
Он получил назначение в один из институтов далеко на востоке. В подвалах местного университета раскопал эвакуированное оборудование одного из расформированных в начале войны научных центров. Людей для решения поставленной перед ним задачи пришлось выбирать среди инвалидов войны и студентов старших курсов. И тут-то Гирееву понадобились все умение администратора, сила духа, настойчивость, которые раньше требовались для проведения собственно эксперимента. Оказалось, что хозяйственные дела и заботы чуть ли не сложнее научных.
