Из дождя и тумана выныривали все новые темные и цветные фигуры. Алексей торопливо открыл дверь и пропустил Нонну.

Он еще увидел ее у зеркала, возле которого обычно прихорашивались женщины, работавшие в институте. Нонна провела расческой по волосам, отчего они вскипели золотой пеной.

«Как в хорошем электрофоре!» — привычно прокомментировал Алексей.

И ушла, словно растаяла в толпе, спускавшейся в цокольный этаж, в святая святых института. Там находились все экспериментальные установки. Алексей вздохнул и пошел к себе — на четвертый этаж. Он принадлежал к числу небожителей — теоретиков.

Медленно шел он по лестнице и раздумывал. Их пути снова скрестились. Конечно, Нонна отделена от Алексея несколькими этажами с мощными перекрытиями, блиндированной дверью, бетонной защитой, но эта защита не может остановить Алексея. Она рассчитана лишь на задержку проникающих лучей.

Вот он опустится сейчас на стул, обложится вычислениями и таблицами, а думать станет о ней. И она почувствует беспокойство, еще не понимая, откуда оно происходит. Существует такая наука — телепатия. Не заняться ли Алексею этой наукой, чтобы передать свои чувства и мысли Нонне сквозь все стены и защитные барьеры?

Он так и сделал. Опустился на стул и замер, думая о Нонне. Но телепатия сработала не в ту сторону. Над столом вспыхнула сигнальная лампочка, и по селектору послышался голос Михаила Борисовича:

— Алексей Фаддеевич? Спуститесь ко мне, пожалуйста.

— Иду.

Михаил Борисович ходил по просторному кабинету мягкой походкой тигра. И по тому, как легко он поворачивался, натыкаясь на пустые гладкие стены, Алексей понял: тигр рассержен. В благодушном настроении Михаил Борисович двигался медленнее, ступал тверже, у стены останавливался, словно недоумевая, откуда тут взялось это препятствие. Искоса взглянув на стол, Алексей сразу заметил одну из причин, выведших Михаила Борисовича из себя, об остальных Алексей мог только догадываться: на столе лежал такой же номер журнала, какой прислал вчера Алексею Гиреев.

Михаил Борисович вдруг остановился среди комнаты, спросил:

— Вы видели Нонну?

«Неужели и это одна из причин? Может быть, Нонне не следовало идти в институт, в котором на одном из руководящих постов работает отец?»

— Да, Михаил Борисович.

— Как вам она показалась? — В его голосе слышалось беспокойство.

— Мы перебросились всего двумя-тремя словами. Но, по-моему, у нее очень решительное настроение.

— Вот-вот! Чересчур решительное! — с досадой сказал Михаил Борисович. — И я и мать просили ее повременить, отдохнуть, а она преподнесла нам направление из института вычислительной техники и в тот же день отправилась оформляться. И пожалуйста, она уже сотрудник!

— Но вы же знали, что она учится… — нерешительно сказал Алексей.

— Что значит знал? Вы помните русские пословицы? Хотя это Чудаков щеголяет ими. Так вот, есть и такая среди них: «Пока баба с печки летит, она семьдесят семь дум передумает». Но я никак не предполагал, что она станет сотрудником нашего вычислительного отдела.

— А почему это вас так расстраивает? Простите за вопрос…

— Задавайте, задавайте! Я скоро открою тут справочное бюро и стану выглядывать из окошка, как кукушка из часов. Иван Александрович спрашивает, Крох спрашивает, даже вы спросили… А что я должен отвечать?

Алексей представил Михаила Борисовича в окошечке старинных часов и невольно улыбнулся. Крупный нос делал его похожим на птицу, но, конечно, не на кукушку. Скорее на орла.

— Скажите, чтобы они обращались прямо к Нонне Михайловне, — сочувственно посоветовал он. — Она найдет, что ответить.

— Советы, советы… — проворчал Михаил Борисович, сел к столу и развернул злополучную книжку журнала. Ока раскрылась на статье Ф. Моргана, значит, статья была уже неоднократно прочитана. Михаил Борисович уткнулся в нее носом и помрачнел еще больше.

— А не можете ли вы дать совет еще и Ярославу Ярославовичу? — вдруг сказал он.

— Какой? — настороженно спросил Алексей.

— А такой: чтобы он не задерживал открытия, принадлежащие коллективу института.

— Простите, но в задержке публикации виноват скорее Крохмалев. Ведь это он тянул: сначала одно замечание, потом другое, третье… и наконец заявил, что сам проверил наши результаты и никаких ро-мезонов не нашел.

— Если автор уверен в своем открытии, он публикует результаты опыта независимо от каких бы то ни было критических замечаний! — назидательно произнес Шеф. Затем, немного помолчав, продолжил вдруг с некоторым возмущением: — Или вы хотите лишить Сергея Семеновича права участвовать в свободной творческой дискуссии?

— При чем здесь «свободная творческая дискуссия»? — возмутился, в свою очередь, Горячев. — Во-первых, Крохмалев утверждает, что производил проверку эксперимента по вашему поручению. Во-вторых, ему почему-то так не понравились эти ро-мезоны, что он не поленился написать объяснение, будто эксперимент проведен «нечисто». А на общепринятом языке «нечистый эксперимент» — это почти фальсификация!

— Ну, вы явно преувеличиваете, — недовольно проворчал Шеф.

— А вы знаете, что Крохмалев отправил все материалы эксперимента в ГДР?

— Зачем?

— Вероятно, для того, чтобы мы не смогли ничего доказать.

— Какое нелепое предположение!

— Но это не пошло ему на пользу, — не обращая внимания на реплику, продолжал Алексей. — Коллеги из ГДР сообщают, что на этом фотоматериале они обнаружили ро-мезоны. Немецкий «Вестник» опубликовал сообщение со ссылкой на нашу работу.

— Почему же мне ничего не известно об этой публикации? Или хотите сказать, что Сергей Семенович…

— Сергей Семенович вовсе не ошибался. Он видел наши частицы. Он просто отомстил за то, что Чудаков отказался включить его в список авторов этой работы.

— Какие же основания у вас имеются, молодой человек, чтобы делать такие серьезные выводы? — строго сказал Шеф.

— Крохмалев прямо потребовал, чтобы Чудаков включил его в список соавторов. — Алексей почему-то не решился сказать о требовании включить и самого Шефа. — Чудаков сообщил, что это было у него на квартире. Крохмалев приходил к нему, и разговор шел с глазу на глаз.

Михаил Борисович провел рукой по волосам, по лбу и с каким-то странным облегчением сказал:

— Чудаков наверняка что-нибудь не так понял. И вообще, вы же знаете его склонность все преувеличивать!

— Что же, надо включать магнитофон, когда кто-нибудь из коллег приходит в гости?

— А хотя бы и так! — обрезал Михаил Борисович. Но он быстро взял себя в руки и продолжал уже мягким, убеждающим голосом: — И вообще, дорогой Алексей Фаддеевич, зачем вы проявляете такой нездоровый интерес к проблемам, для понимания которых у вас нет ни опыта, ни призвания? Жизнь так сложна, что вы только запутаетесь в них и наживете себе массу неприятностей. Занимайтесь лучше своей теоретической физикой. У вас впереди блестящая карьера, если вы будете достаточно терпеливым и осторожным. А политикой пусть занимаются другие. Вот и Крохмалев, будь он вашим соавтором, по крайней мере, не упустил бы открытия из своих рук. Какая вам, в конце концов, разница, сколько у вас будет соавторов? Важно, что это сделано в нашем институте! И что вы наваливаетесь на Крохмалева? Крохмалев, Анчаров, Подобнов — старейшие сотрудники нашей лаборатории. Разве они не участвовали в вашем воспитании, в подготовке молодежи к научной работе? Вы просто оплачиваете свой долг!

— И в порядке оплаты долга я и Чудаков должны приписывать их имена к нашим работам? — не унимался Горячев, хотя уже не чувствовал той решительности и уверенности, которая была у него до начала разговора.

— Ну, уважаемый Алексей Фаддеевич, предоставьте уж мне решать, кому и сколько листиков от общего лаврового венка вручать при окончательной оценке работы, а пока отыщите мне эту ссылку «Вестника». Надо немедленно ликвидировать недоразумение.

— Хорошо, я спрошу у Чудакова, — покорно ответил Алексей.

— Опять этот Чудаков! Плохого консультанта вы себе выбрали. Не доведет вас до добра эта дружба! — услышал он, закрывая за собой дверь.