Из дневника В.И. Воротникова:
«5 февраля 1986 г. Кремль. До заседания Политбюро. В «Ореховой комнате» Горбачёв возмущался тем, что некоторые помощники воздействовали и на К.У. Черненко. Болезнь развила у него мнительность, ему подбрасывали сплетни. А ведь мы делали всё, чтобы честно рассматривать и решать проблемы. Готовили материалы на Политбюро. О председательстве я узнавал иногда за 15 минут до начала заседания. Все переживали. Вот вместе с Виталием Ивановичем ходили по моему кабинету и обсуждали, как быть. Но выдержали, успокоились. Все так работали.
Потом Горбачёв обратился к публикации А. Бовина в журнале «Новое время» (редактор В. Игнатенко) «Л.И. Брежнев. При жизни памятник». Поднял всё. Разные пакости. А ведь сам Бовин был основным составителем речей и книг Брежнева. Ведь он пользовался покровительством Леонида Ильича. Допускал всяческие выходки, будучи в подпитии. Вообще, институт помощников пользовался попустительством генсека. Александров-Агентов командовал, запретить или нет фильм, менторски указывал всем, в том числе и секретарям ЦК. Голиков пьянствовал, аморально вёл себя».
Остаётся восхититься непревзойдённым чутьём Бовина и Игнатенко: в начале 1986 года публичной критики Брежнева ещё не было, именно они открыли эру очернения деятеля, которому ещё недавно истово служили. Игнатенко получил Ленинскую премию за создание кинофильма «Повесть о коммунисте», в котором превозносились заслуги Леонида Ильича, и Брежнев взял его в аппарат ЦК. Горбачёв удалил Игнатенко из ЦК КПСС за близость к Брежневу, но непотопляемый Виталий Никитич мгновенно перестроился, предавая анафеме бывшего хозяина. Даже Горбачёв, прочитав статью в «Новом времени», которым руководил удалённый из ЦК Игнатенко, возмутился чёрной неблагодарностью. Впрочем, это не помешало Михаилу Сергеевичу вскоре назначить Игнатенко своим пресс-секретарём.
В.А. Медведев:
— Приход к руководству Черненко после быстрой кончины Андропова с нескрываемой радостью и оживлением восприняли те силы в партии, которые были взращены в брежневские времена. Это вполне устраивало когорту престарелых руководителей, возглавлявших региональные и ведомственные епархии, ибо создавалась гарантия невмешательства в их дела, возникновения своего рода «охранных» зон, свободных от критики.
Все, правда, понимали, что дни Черненко сочтены, но может быть, слишком далеко не заглядывали вперёд и молчаливо исходили из того, что на смену Черненко придёт примерно такой же руководитель. Острословы приписывали правящей геронтократии девиз — «умрём все генеральными секретарями».
В этой обстановке к Горбачёву со стороны его коллег по Политбюро сложилось настороженное отношение, ибо чувствовалось, что он, пожалуй, единственный из них, кто не захочет мириться с сохранением вотчин и зон, свободных от критики, атмосферой застойности при внешнем благополучии. К тому же, безусловно, Андропов ему доверял, поддерживал и выдвигал его, при Андропове фактически Горбачёв вёл многие дела.
Е. Чазов:
— В феврале 1984 года на Пленуме ЦК, как всегда единогласно, Генеральным секретарём был избран Черненко. Вместе со всеми голосовал и я. Думаю, что впервые голосовал вопреки своему мнению и своим убеждениям и поэтому мучительно переживал свою, в худшем понимании этого слова, «интеллигентность», а может быть, и трусость. Всё-таки почему на Пленуме ЦК я не встал и не сказал, что Черненко тяжело болен и не сможет работать в полную силу, да и век его, как Генерального секретаря, будет недолог? Меня сдерживали не политические мотивы, как Устинова или Тихонова, не опасения, что во главе партии станет не Горбачёв, а Громыко, а именно наша русская «интеллигентная скромность», если так можно назвать это состояние. Да, с позиции политического и общественного деятеля я должен был это сделать. А с позиций врача и просто человека, хорошо знающего Черненко, находившегося с ним в добрых отношениях, вправе ли я был пренебречь клятвой Гиппократа и выдать самое сокровенное моего больного — состояние его здоровья? Тем более что у нас нет никаких правил или законов, касающихся гласности этого вопроса. Да и вообще, как я буду смотреть в глаза сидящему здесь же в зале Черненко, говоря о том, что его болезнь неизлечима и её прогноз очень плохой. Он знает о тяжести болезни, мы предупредили его о том, что он должен ограничить свою активность. И его долг — отказаться от этой должности.
И ещё. Весь состав Политбюро знал о состоянии здоровья Черненко. Но никто из его членов не решился по-товарищески рекомендовать ему воздержаться от выдвижения на пост Генерального секретаря ЦК КПСС. Никто даже не задал вопроса о его самочувствии. Я, как и весь состав ЦК, считал, что, предлагая Пленуму кандидатуру Черненко, Политбюро взвесило все «за» и «против», трезво оценило всю ситуацию, связанную с его избранием. Хотя многое говорило о том, что в те времена принципиальные вопросы в Политбюро решались не всем его составом, а узкой группой старейших его членов, которые навязывали своё решение всем остальным.
На второй день мы, как обычно, были на даче Черненко. Дом старой постройки с большими комнатами, высокими потолками, несколько мрачноватый внутри, хотя мрачность и пытались несколько скрасить картинами талантливого художника Б.В. Щербакова, стоял в живописном месте на берегу Москвы-реки. До Черненко в этом доме жил Хрущёв, а после него — Подгорный. Мы довольно долго ждали возвращения Черненко с работы. Он приехал позднее, чем обещал, на пределе своих физических возможностей — бледный, с синими губами, задыхающийся даже при обычной ходьбе. Первое, что я ему сказал, войдя в спальню, где он нас ожидал: «Так вам в вашем состоянии работать нельзя. Вы себя губите. И зачем вы согласились занять эту тяжелейшую должность?» «Конечно, мне нелегко, — отвечал Черненко, — но товарищи настояли на моём избрании и мне отказаться было невозможно». Опять те же стереотипные ссылки на «товарищей», которые я уже слышал и от Брежнева, и от Андропова. Ссылки, которыми прикрывалась жажда власти и политические амбиции.
Надо сказать, что в первое время Черненко пытался продолжать курс, определённый Андроповым. Но мягкий, нерешительный и осторожный Черненко не мог противостоять ни Громыко, ни Устинову, ни Тихонову. Он не спешил, в отличие от Андропова, как можно быстрее утвердить себя лидером страны. Председателем Президиума Верховного Совета СССР он стал только через два месяца.
Встав во главе партии и государства, Черненко честно пытался выполнять роль лидера страны. Но это ему было не дано — и в силу отсутствия соответствующего таланта, широты знаний и взглядов, и в силу его характера. Но самое главное — это был тяжелобольной человек. С каждым днём его заболевание прогрессировало— нарастали склеротические изменения в лёгких, нарушалась нормальная проходимость бронхов за счёт появления в них бронхоэктазов, нарастала эмфизема. Всё это в конечном итоге приводило к перенапряжению сердца и сердечной слабости. Черненко с трудом ходил, одышка стала появляться у него даже в покое, нарастала общая слабость. Для того чтобы как-то поддерживать его состояние, мы были вынуждены и на даче, и в кабинете установить специальные кислородные аппараты. Мне было жалко Черненко. Добрый и мягкий человек, он попал в мясорубку политической борьбы и политических страстей, которые с каждым днём «добивали» его. Мы видели, с каким трудом, превозмогая себя, он нередко ездил на работу. Он всё чаще и чаще оставался дома и, так как и здесь его одолевали телефонными звонками, просил говорить, что он занят — с врачами, процедурами и т.д.
Из дневника В.И. Воротникова:
«3 января 1985 г. Политбюро. Перед заседанием ждём К.У. Черненко, как всегда, в «Ореховой комнате», примыкающей к приёмной Генерального секретаря и залу заседаний Политбюро. Входит Черненко, не стал, как обычно, садиться за круглый стол в «Ореховой», а сразу прошёл в зал заседаний. И, не здороваясь, как принято, за руку с секретарями ЦК, сел в кресло.
Ведёт заседание с трудом.
После Политбюро разговаривали с Горбачёвым. Настроение тяжёлое. Видно, и Пленум по техническому прогрессу придётся отложить. Как быть с предстоящим заседанием Политического Консультативного Комитета в Софии? Черненко ехать туда не сможет. Но продолжает готовиться!
8 января. Горбачёв вновь завёл разговор о Черненко. «Что же делать, смотри, какой состав Политбюро, где опора…» (Я с ним согласен. Но не понял тогда подтекста слов Михаила Сергеевича.)
9 января. Неожиданное сообщение о внеочередном заседании Политбюро. Приехал в Кремль. Собрались в кабинете Черненко, а не в зале заседаний. Были члены Политбюро и ещё несколько человек, по-моему, Долгих, Пономарёв и ещё кто-то (то есть не в полном составе).
Черненко сидел за длинным столом, в торце. Поздоровался не вставая. Затем сказал примерно следующее: «Есть необходимость обсудить положение. В последнее время я много передумал, пережил, вспомнил всю свою жизнь. Многие годы она шла рядом с вами. Но возникают вопросы, решение которых нельзя отложить. Вы прочитали записку Е.И. Чазова (её нам предварительно дали прочесть, это была короткая, примерно на две трети страницы записка о состоянии здоровья Черненко.) Я не могу сам единолично принимать решения. Думал, может, уйти?» Тихонов, Гришин, Громыко подали протестующие реплики: «Зачем торопиться? Надо подлечиться и всё». Черненко продолжал: «До слёз обидно. Так хочется работать. Но пусть скажет Евгений Иванович».
Чазов кратко подтвердил, что Константин Устинович нуждается в отпуске и серьёзном лечении. Нужна госпитализация, обследование. О поездке в Софию не может быть и речи.
Естественно, все члены Политбюро высказались за это. Решили, что руководству соцстран надо сообщить всё как есть, не вуалировать причину. Объяснить — в настоящее время К.У. Черненко приехать не может по состоянию здоровья, ему требуется лечение.
Что касается Пленума по техническому прогрессу — снять.
Заседание продолжалось около часа. Черненко очень устал. Попрощались с ним и разошлись. Настроение тягостное.
Дня через два Горбачёв в беседе вспомнил об этом Политбюро. Говорит, что Черненко в ЦКБ, ему стало чуть лучше.
12 января, в субботу вечером, мне позвонил Черненко. Говорил трудно, неразборчиво. Поинтересовался, как идут дела, как ликвидируются последствия морозов. Я коротко рассказал. Не дослушав, неожиданно поздравил с Новым годом (может, по старому стилю?), пожелал успехов. Я высказал взаимные пожелания, главное — здоровье. Вот и весь разговор.
22 января был у Горбачёва в ЦК. Обсуждали вопросы зимовки, состояние теплоснабжения. В ряде регионов продолжались сильные морозы. Он рассказал о беседе с Черненко (его по настоятельной просьбе отпустили из ЦКБ на дачу). «Волнуется, нервничает, что нездоровье угнетает, а дел много. Видимо, его «заводят»: так ли ведёт работу Горбачёв в отсутствие генсека». Говоря мне всё это, сам нервничал, спрашивал: «Ну, что они хотят? (Кто? Неизвестно.) Ведь ты же видишь, я, да и все мы работаем. Стараемся, чтобы было лучше, ни у кого нет никаких задних мыслей, стремления вырваться вперёд. Главная забота — «жила бы страна родная» (это было любимое выражение, так сказать, кредо Горбачёва).
В начале февраля Черненко несколько раз появлялся на работе, на короткое время. А 7 февраля даже вёл заседание Политбюро, на котором подвели итоги соревнования за 1984 год. Рассмотрели ход подготовки к севу. Записку Черненко с предложениями о развитии стран СЭВ. Но, по-моему, уже на другой день он опять был в ЦКБ.
13 февраля. Горбачёв на совещании с членами Политбюро информировал о реакции Запада на обстановку у нас. Там предвидят осложнения в связи с нездоровьем Черненко. Строят различные домыслы. Идёт спекуляция. Пытаются воздействовать на общественное мнение в стране. Необходимо сейчас проявлять сдержанность. Не дать повода для провокаций.
Состоялись встречи с избирателями кандидатов в депутаты Верховного Совета РСФСР: Горбачёва — 20 февраля, Тихонова — 21 февраля в Москве.
Встреча Черненко намечалась на 22 февраля. Но о его участии в этом собрании не могло быть и речи. Он находился в больнице. Собрание состоялось в зале Пленумов в Кремле. Вёл собрание секретарь МГК Гришин. Сказал речь. Несколько человек выступили. Я не помню, как решался вопрос об участии в этой встрече членов Политбюро. Но состав был определён, это точно. Кроме Гришина, там присутствовали: Горбачёв, Громыко, Лигачёв, Кузнецов, Зимянин. Я на этом собрании не был.
1 марта. Вечером была обстоятельная беседа в ЦК с Горбачёвым по проблемам экономического состояния страны и России. Говорили о необходимости коренных преобразований в сельском хозяйстве. Вновь и вновь Горбачёв возвращался к обстановке в Политбюро, сетовал на предвзятое отношение к его инициативам со стороны некоторых «старых членов Политбюро». Говорил о своём стремлении поддержать Черненко и т.п. Обо всём — эмоционально, повторял, что его главная забота — о стране, об авторитете партии, Политбюро».
