– Мы уже потеряли целый батальон, пять сотен солдат, – взорвался командующий Десятой пехотной. – Черт побери, лейтенант, это уже поражение, как вы не понимаете?! Пятьсот человек сгинули в этой степи за какой-то час! За все время иракской кампании мы не несли таких потерь! И у русских хватит снарядов и горючего, чтобы наши потери возросли десятикратно. У нас нет единой обороны, чтобы остановить их танки, а все атаки штурмовиков подобны булавочным уколам – могут разозлить русских еще больше, но никогда не остановят!

Мэтью Камински чувствовал страх перед неизбежностью. Он просчитался, и теперь пожинал плоды своей ошибки. Наверное, это начала сказываться накопившаяся за минувшие бессонные часы усталость, побороть которую ни в силах уже были ни крепчайший, точно деготь, кофе, ни стимуляторы, которые генерал глотал горстями, не задумываясь о последствиях. Мысли, прежде стремительные, теперь словно пробирались сквозь какую-то паутину, вязкое желе, скорость реакции замедлилась, решения уже не приходили сами собой, требовалось прилагать все большие усилия, чтобы просто понимать, о чем докладывают многочисленные помощники. И враг каким-то шестым чувством смог ощутить этот надлом, воспользовавшись слабостью Камински немедленно.

Противник действовал решительно, нагло, не считаясь с потерями. Русские, оставляя за своей спиной шлейф подбитых или просто израсходовавших запас топлива танков и бронемашин, находились в полутора сотнях миль от границы, и между ними и штабом в Тбилиси не было ничего, кроме разбросанных на огромном пространстве между Каспием и Черным морем батальонов, сил которых не могло хватить ни на то, чтобы остановить удар врага, ни даже чтобы хоть немного замедлить его наступление, дав драгоценное время.

– Авиация должна постоянно находиться над колоннами русских танков, – приказал Камински. – Если они выйдут к границе, то едва ли теперь остановятся. Они дойдут до Тбилиси, будь я проклят! Мы разбудили спящего великана, и нужно прикончить ублюдка как можно быстрее, пока он не проснулся окончательно и не раздавил нас в лепешку!

Генерал Камински чувствовал страх, и едва мог скрывать это. Но сильнее, чем страх, был стыд, сжигавший сердце командира, не сумевшего спасти своих солдат. Пять сотен разом оборвавшихся жизней – слишком большая цена, которую пришлось заплатить за свою ошибку. Там, в степях, бойцы легкой пехоты сражались честно, не думая о том, чтобы отступать, хотя и не могли не понимать, что шансов на победу в таком бою, при таком соотношении сил, не может быть ни малейших. Они надеялись, что их командир не бросит своих людей, надеялись на помощь до последнего, но помощь пришла слишком поздно.

– Генерал, сэр, – офицер связи оторвался от монитора, взглянув на командующего дивизией, вокруг которого. Кажется, в эти минуты вертелся весь мир, словно вокруг земной оси. – Сэр, на связи командующий Третьим бронекавалерийским полком!

Главный монитор в штабе группировки зиял чернотой – штаб генерала Хоупа только-только успел перебраться через Терек, и у командира полка хватало забот, чтобы наладить прямую видеосвязь с Тбилиси.

– Элайджа, как обстановка? – Генерал Камински обращался в пустоту, но знал, что каждое его слово слышат за сотни миль отсюда. – У нас тут возникли некоторые проблемы, русские развивают наступление, и мы пока не можем сдержать их, несмотря на все усилия.

Мэтью Камински старался придать своему голосу побольше бодрости, как было принято в стране, что стала для его родителей, бежавших перед прошлой большой войной через Атлантику, новой родиной. Да уж, здесь даже о смерти собственной матушки сообщали со сверкающей улыбкой, чтобы, не приведи Господь, не омрачить день своего собеседника. Но сейчас, стоило подумать о сотнях раздавленных русскими танками солдат, которые навеки останутся в гнилых степях, весь этикет летел к чертям, обнажая истинные чувства.

– Русские прут вперед, точно лишились рассудка все сразу. Противник на удивление быстро смог восстановить управление своими войсками. Кажется, сброшенные нашими парнями бомбы чаще ложились на пустые палаточные городки, когда войска уже были на марше. Мы разгромили их авиацию, но наземные части русских идут вперед, сметая любые заслоны, так быстро, что мы не можем навести на них свои вертолеты и штурмовики. Все наши надежды сейчас на ваш полк, Элайджа. Это наш козырь, самое мощное подразделение на театре военных действий, единственное, имеющее тяжелое вооружение. И я намерен немедленно вытащить этот джокер из рукава!

– Вы всерьез полагаете, что мой полк сможет разгромить три чертовы дивизии русских, которые мчатся на нас, точно бульдозер, потерявший управление?!

В эти самые минуты генерал Элайджа Натаниэл Хоуп, высунувшись по пояс из люка машины управления М577А1, наблюдал, как по соединившему берега быстрого Терека мосту переправляются многочисленные "Хаммеры" и тяжелые грузовики подразделений обеспечения его полка. Автомобили, приглушенно фырча моторами, двигались медленно, будто пробуя путь на ощупь, приманиваемые регулировщиками, призывно махавшими с правого берега светящимися в вечернем сумраке жезлами.

Изначально вся операция, во всяком случае, здесь, на южном направлении, основывалась на скорости. Невозможно было скрытно, не привлекая внимания разведки врага, сосредоточить возле русских границ силы, сопоставимые с теми, которыми располагали сами русские, и потому, как только был дан зеленый свет "Доблестному удару", единственным козырем наступавших стала внезапность, да еще господство в воздухе. Бронекавалерийский полк, выполняя совершенно не свойственные ему задачи, из разведывательного подразделения превратившись в главную ударную силу на всем театре военных действий, оказался на острие атаки, прокладывая путь легкой пехоте, ринувшейся через предгорья Кавказа и южнорусские степи к городам, переправам, военным базам ошеломленного врага. И в тот час, когда противник пришел в себя, силы полка, разделенного на роты и взводы, оказались рассеяны по огромной территории, и собрать их воедино быстро не смог бы, наверное, и сам Господь Бог.

– Мой штаб сейчас находится как раз на направлении главного удара, и мы вряд ли сможем выстоять под этим ударом, Мэтью! Против русской механизированной дивизии у меня один разведывательный батальон, еще легкая пехота, но этого мало, чертовски мало! А все остальные силы по вашему приказу, Мэтью, еще раньше были приданы пехотным подразделениям, и сейчас уже ушли далеко на север, чтобы стать добычей проклятых русских!

– Да, я понимаю, но ведь противник еще далеко, вы можете успеть подготовиться к бою, организовать оборону, Элайджа. А в обороне даже один батальон может стоить целого полка. Все не так плохо, нужно лишь держать себя в руках, не поддаваться панике. Нам всем сейчас нелегко, но мы должны переломить хребет русским ублюдкам, покончив с этой чертовой резней раз и навсегда!

Командующий южной ударной группировкой чувствовал, что настает решающий час. Русские показали зубы, но это был бросок смертельно раненого зверя. Они лишились тыла, лишились баз снабжения, и наступательный порыв должен был вот-вот выдохнуться. Противник прибыл на границу для участия в маневрах, и едва ли тащил на себе боеприпасов и топлива для затяжной войны, а тыловые базы теперь были недоступны, после того, как точно сброшенные бомбы обрушили мосты через Волгу и Дон.

Все закончится через пару часов. Танки просто встанут посреди степи, так что на эти бесполезные глыбы металла будет жалко тратить дорогущие ракеты. Силы врага, хоть и казался он грозным, почти непобедимым, были на исходе, нужно только вымотать его, сдержать, заставить совершить лишнее усилие, расходуя боеприпасы и топливо. Но как раз для этого в распоряжении самого генерала Камински сил попросту не оставалось.

– Займите позиции, соберите всех, кто есть, Элайджа, – настаивал командующий Десятой пехотной, которому приходилось сейчас, быть может, стократ тяжелее, чем любому из его офицеров, чем самому Хоупу, наблюдая с безопасного расстояния, как погибают его бойцы. – Вы должны сковать действия противника, стянуть к себе его силы. Мы поможем авиацией, не сомневайтесь! Да ни один русский танк просто не доберется до ваших позиций, его уничтожат намного раньше!