Сгустки бесстрастной смерти, выброшенные потоком пороховых газов, мчались к одной единственной точке, о которой самим артиллеристам было известно немногое, лишь координаты на карте како-то безымянной высоты. Выпущенные прямой наводкой из танковых пушек стадвадцатипятимиллиметровые осколочно-фугасные снаряды несли смерть, но пикировавшие из поднебесья с протяжным воем не оставляли людям ни единого шанса – от них невозможно было укрыться в окопах, да и сила взрывов была такова, что от сотрясения земли схлапывались, точно пасти, любые траншеи, погребая доверившихся им солдат.

Орудия гаубиц, романтично прозванных "Гвоздиками", отрывисто ухали, вышвыривая в пустоту очередную порцию смерти, почти двадцать два килограмма разрушительной мощи, сжатые в конус снаряда калибром сто двадцать два миллиметра. Удар следовал за ударом, сметая позиции врага, разрушая, стирая в порошок оборонительные позиции, зарывая с таким трудом выкопанные траншеи, а вместе с ними – и защитников этих окопов. Возвышавшийся над степью холм стал похож в эти минуты на извергающийся вулкан, окутавшись клубами дыма, в которых мелькали всполохи пламени.

Гаубицы захлебывались собственным огнем, расстреливая боекомплект по неподвижной мишени, так, как расчетам редко приходилось делать даже во время учений на привычных полигонах. Огненный вал снова и снова накатывал на высоту, перемалывая в порошок все, что находилось на ней. Но это было только начало.

– Полк, слушай мою команду, – произнес из чрева командно-штабной машины полковник Белявский, которого в этот миг слышал каждый экипаж, каждый танк или бронемашина, готовые всей своей мощью обрушиться на врага. – Атака! Первый и четвертый батальоны – в первый эшелон, третий батальон – во второй! Цель – высота сто пятнадцать. Давайте, парни! Полный вперед! Уничтожьте их!

Единый лязгающий сталью, пышущий жаром работающих на полных оборотах двигателей поток распался на ручьи батальонных колонн, по-прежнему направлявшихся на юг. Гусеничные ленты сминали вставшие во весь рост степные травы, а то, что оставалось, опаляли раскаленные клубы выхлопных газов. Боевые машины мчались по равнине, следуя за огненным валом, чтобы, прикрываясь им, словно щитом, ворваться на позиции ошеломленного врага.

Командир пехотной роты орал, до хрипоты сорвав голос, но не был уверен, что его отчаянные крики, полные обреченности призывы о помощи кто-нибудь слышит. И, тем не менее, он вновь и вновь повторял одни и те же слова, поднеся ко рту микрофон полевой радиостанции:

– Атакованы превосходящими силами противника в квадрате Браво-десять! По нам ведет огонь тяжелая артиллерия! Выведено из строя не менее половины батальона! Нам не продержаться здесь, мы все погибнем! Прошу помощи, нужна поддержка с воздуха!

Возможно, рация просто вышла из строя, после того, как ее накрыла взрывная волна, а возможно, сам офицер был контужен, и не слышал ответа. Он просто продолжал кричать, упорно повторяя одно и тоже и, кажется, заглушая даже рев взрывов, не смолкавший над тем, что оставалось от позиций батальона легкой пехоты, так отчаянно вставшего на пути русской армады. Капитан не знал, жив ли кто-то из его командиров, вообще хоть кто-то из офицеров, как не знал, сколько еще суждено оставаться в живых ему самому, и от чего он примет смерть, от направленной недрогнувшей рукой пули, или слепо летящего осколка выпущенного вслепую за десяток миль снаряда.

– Нужно отступать, – надсадно закричал в лицо командиру боец с нашивками сержанта, по лицу которого текла кровь, а форма оказалась испачкана в грязи и, кажется, все в той же крови, возможно, чужой. – Прикажите отступать! Нас всех здесь прикончат!

– Мы останемся здесь, и будем сражаться, пока можем держать орудие в руках! Нам некуда бежать, сержант, так что, черт возьми, остается только погибнуть, как настоящим мужчинам!

Бежать никто не собирался. Четыре десятка оглушенных, растерянных, в большинстве своем раненых, хотя и не тяжело, солдат, все, что осталось от роты легкой пехоты, оставались в окопах. Сжимаясь на дне полуосыпавшихся траншей, бойцы мечтали только об одном – когда же смолкнет свист сыплющихся из поднебесья снарядов и грохот взрывов, когда же, наконец, перестанет раскалываться небо над их головами и земля под их ногами. Они были готовы сражаться, хотя бы потому, что иного выхода не оставалось, но вся решимость, вся выучка – ничто, если враг находится в десятке миль, в полной безопасности, где-то за горизонтом, посылая снаряд за снарядом и уверенно, с какой-то кровожадной неторопливостью перемалывая жалкие остатки подготовленной в такой спешке обороны.

Страшный гул пульсировал над позициями погибавшего батальона, словно траурный набат. Над вершиной холма пылал огненный вихрь, жадно подиравший человеческие жизни. И из самого сердца этого адского пекла мчались над степными просторами, тревожа радиоэфир, отчаянные призывы о помощи.

Батальонные колонны распались на клинья ротных колонн, но острия их по-прежнему были направлены в сторону врага. Следовавший в первом эшелоне танковый батальон выдвинулся вперед, словно танкисты хотели собой прикрыть следовавших шаг в шаг позади них мотострелков. Мощные Т-90, выбрасывая из-под гусениц сухие комья земли, мчались к возвышавшемуся над степью холму, механикам-водителям не было нужды пользоваться компасами и навигационной аппаратурой – столб дыма, вонзавшийся в небосвод, был лучшим ориентиром, какой можно было представить.

– Атакуем с ходу, – приказал командир батальона. – Вести беглый огонь! Вперед!

Рев мощных танковых дизелей сливался с рыком двигателей боевых машин пехоты, следовавших во второй линии, точно легковооруженные лучники, сопровождавшие закованных с ног до головы в стальные латы рыцарей. Волна брони захлестывала холм, и тем, кто защищал его, оставалось только умереть.

– Огонь!

С дистанции чуть менее двух километров танковые пушки послали в сторону вражеских позиций первые снаряды, и холм словно увенчала корона, каждый зубчик которой был одним из множества взрывов, вгрызшихся в земную твердь.

– Огонь! Огонь! Огонь, – кричал командир батальона, видя, как перед его боевыми машинами встает сплошная стена взрывов. – Предельная плотность огня! Вперед!!!

Громовой голос гаубиц смолк в тот миг, когда танки уже взбирались по склонам вверх, туда, где, вжавшись в землю, закопавшись в нее, насколько возможно глубоко, их ждал враг. В победе никто не сомневался, но неведома еще была ее цена.

Хриплые крики, перемежавшиеся треском помех, звучали в полной тишине, неожиданно опустившейся на штаб группировки в Тбилиси. Все, кто был здесь, под брезентовым полотнищем тента, умолкли, слушая, как просит о помощи командир погибавшей под ударами русского молота пехотной роты. Никто не верил, что горстка легковооруженных солдат сможет выстоять перед той мощью, что обратил против них враг, пусть это будет хоть полк, хоть целая дивизия. Но там верили, что их не бросят, и потому были готовы сражаться до конца.

– Им необходима поддержка с воздуха, – произнес, прервав молчание, генерал Камински. – Иначе наших парней намотают на гусеницы чертовы русские танки. Направьте в этот квадрат все, что у нас есть, всю авиацию, черт возьми! Мы их не оставим!

– На подходе эскадрилья истребителей F-16C "Файтинг Фалкон", – без запинки сообщил офицер с нашивками Военно-воздушных Сил США, в котором в эти минуты воплотились многочисленные американские авиабазы, раскиданные по всей Турции. – Они будут в указанном квадрате через считанные минуты. Мы прикроем наших парней, генерал, сэр!

– Сделайте это, и вас, как и ваших пилотов, нация назовет героями!

Все, что мог сейчас Мэтью Камински, так это наблюдать с безопасного удаления за тем, как гибнут, ощутив на себе мощь ударов вовсе не разгромленной, не деморализованной русской армии, американские солдаты. Сердце боевого генерала пронзала боль, он и прежде видел, как умирают его бойцы, как они уходят за ворота базы, чтобы вернуться с извилистых багдадских улиц в пластиковой обертке. И теперь, когда он мог еще что-то сделать, спасти хотя бы одного человека, он был готов сам мчаться в эти русские степи, если бы это только могло что-нибудь изменить.