— Пейзаж, — вырвался из задумчивости Густоволосый.

— Прошу дальше, — сказал Апостол.

Тут Женщину в больших, очках прорвало. Она начала говорить такими длинными фразами, что казалось, у них не будет конца. Она вдруг стала хвалить «Обнаженную», которую сама жестоко критиковала, объясняла, что для данного художника путь от абстрактного натюрморта к конкретному пейзажу является прогрессом, но только частичным, неполным, и Художник проявил в этой картине неуместный традиционализм. Апостол, слушая ее, держался намеренно прямо, чтобы не уснуть.

Густоволосый молодой человек не слушал Женщину в больших очках. Присматриваясь к Жене Художника, он вдруг вспомнил, что это та самая «Обнаженная», которая привлекала к себе внимание посетителей несколько лет тому назад. Конечно, она немного пополнела и повзрослела, но все еще хороша собой. Тут же он вспомнил свою некрасивую, глупую, вечно пересаливавшую суп жену. Чувство зависти к Художнику охватило его.

Женщина в огромных очках кончила говорить, Апостол, стряхнув одолевающий его сон, вежливо, но черство сказал Густоволосому:

— Прошу вас!

Густоволосый был человек добрый, к тому же воспитанный самой высоконравственной эпохой. Он подавил мелкобуржуазные чувства зависти и ревности к Художнику. Ему стало жаль красивую женщину, наверное, бедствующую с этим неудачником. Он стал горячо говорить о достоинствах картины, как вдруг опомнился, подумав, что старшие товарищи могут счесть его рутинером, и тоже ополчился на «Песчаный берег», полный пережитков традиционализма. В этом не было ничего личного. Просто в тот период времени Знатоки, хотевшие идти в ногу со временем, больше всего боялись прослыть традиционалистами и стремились к умеренному новаторству.

Последним говорил Апостол. Он сказал коротко, но жестко, что его огорчает в творчестве талантливого Художника повторение путей, уже пройденных другими.

Жена Художника не понимала половины из того, что говорили Знатоки, но чувствовала, что картина им не понравилась и вместе с другими будет стоять в мастерской, повернутая лицом к стене.

Она ничем не выдала себя, так же как Художник, который безразлично слушал ученые речи Знатоков. Но все-таки Женщина волновалась и невольно выпустила из своей руки ручку Дочери. Девочка, воспользовавшись этим, подбежала к Женщине с кукольным лицом и, вцепившись в ее платье, закричала:

— Тетенька, тетенька, посмотрите, какая там красивая белая кошка с желтыми глазами!

— Какая кошка? — рассердилась Женщина, высвобождая свое платье из рук ребенка. — Иди к маме!

Жена Художника, потрясенная всем этим, не могла встать со стула.

— Погодите, — вежливо, но неприятно сказал Апостол. — Иди ко мне, девочка.

Она смело подошла к этому дяденьке. Он погладил ее по голове, думая о своей внучке, с которой он сейчас с удовольствием провел бы время.

— Так, что ты говоришь, малышка? — спросил он так, будто не был главным Знатоком, а обыкновенным добрым дедушкой.

— Белая кошка с желтыми глазами, — повторила девочка. — Она там.

— Какая чушь! — возмутилась Женщина с кукольным лицом.

— Нет, не чушь! — строго сказал Апостол. — Интересно, что она видит там. Глаза ребенка очень важны для современной живописи. Об этом я сейчас пишу книгу. Идем, малышка.

Он взял девочку за руку и повел ее к картине. Женщина в больших очках и Густоволосый пошли за ними.

— Ну, показывай, где ты видишь белую кошку? — спросил Апостол.

— Вон там, — показала девочка.

Женщина с кукольным лицом сняла очки, и оказалось, что у нее красивый небольшой нос, приятный маленький рот и вообще вся она какая-то милая. Пристально глядя на то место картины, на которое указывала девочка, она видела, что это причудливое сочетание солнечного света и листьев, но странно, оно чем-то походило на ее любимую кошку Пусю, и как хорошо было бы сейчас лежать с Пусей на диване.

— Кошки, конечно, здесь нет, — сказал Апостол. — Это фантазия ребенка, но посмотрите, как современно прописаны листья, какой легкий мазок.

— Мазок легкий, — сказала Женщина, все еще не надев очки. — Думается, что автор стоит на пороге новаций и реалий, которые…

— Оставьте, пожалуйста, ваши реалии, — досадливо махнул рукой Апостол. — Ну, а вы что скажете? — обратился он к Густоволосому.

— Есть еще некоторый, незначительный традиционализм, который…

— Нет, нет, — раздраженно оборвал его Апостол, — никакого традиционализма.

Картина «На песчаном берегу» получила высокую оценку Знатоков. Художнику уплатили за нее столько, сколько он не получал ни за одно свое полотно.

Жена сказала ему:

— Я знаю, ты очень талантлив, но ведь и я чуть-чуть помогла тебе с этой картиной. Это я с трудом увезла тебя туда.

— Ты молодец, — обнял ее Художник, как обнимают своих жен бухгалтеры, инженеры, учителя, не думающие в это время о своих делах.

Отпустив Жену, он сказал:

— Конечно, ты помогла мне, но наша Дочка — еще больше.

— Теперь мы гульнем, — радовалась Жена. — Мы устроим пир, позовем твоих товарищей и моих подруг.

— Зови кого хочешь, — рассеянно сказал Художник.

— А потом скоро, совсем скоро, — радостно улыбалась Жена, — мы втроем поедем на Юг. Знаешь, я видела Черное море только в кино и на почтовых открытках.

— Черное море — это хорошо, — сказал Художник. — Это хорошо, но это потом. Через неделю я уеду на пейзажи на Дальний Север.

— Надолго? — спросила Жена.

— Думаю, что на полгода, не больше.

— На полгода, — повторила Жена и подумала: «Жаль, после того, как мы поженились, я не согласилась стать его натурщицей. Тогда мы все время были бы вместе. Хотя кто знает этих художников…»

Жил на свете Часовщик. Он был совсем не молод. Сверстники его давно отошли от дел и предавались разным пенсионным занятиям, а он все еще продолжал работать. Сколько раз жена, добрая, уютная старушка, говорила ему:

— Послушай, отец, не хватит ли тебе? Подумай о своем здоровье, живи, как живут люди.

Часовщик ласково обнимал ее.

— Умница ты моя, а самого главного не смыслишь: пока будут идти часы, которые я налаживаю, буду я жив, и пока я буду жить, будут идти часы.

Старший сын Часовщика, Философ, научно объяснил отцу:

— Будем размышлять конкретно: историческая аксиома бытия учит нас, что все имеет начало и имеет конец. Спорить с этим абсурдно.

Невестка Часовщика, жена Философа, дама с высшим юридическим, твердила свекру одно и то же:

— Извините, папа, может быть, я не имею права указывать вам, как старейшей единице нашей семейной коммуникации, но в своей практике я убедилась, что возраст не всегда является положительным фактором.

Такую тираду она заканчивала словом «дик-си». Это слово означает по-латыни «я кончила», и это слово известно всем юристам мира, даже тем, которые не знают, что жил на свете император Юлий Цезарь, изъяснявшийся исключительно по-латыни, хотя и не имел высшего юридического образования.

Младший сын Часовщика, Биолог, уже десять лет подающий надежды, говорил старшему брату:

— Напрасно ты интерпретируешь отцу элементарные истины, это у него наследственное. Дед наш, часовщик, прожил девяносто лет, не отрываясь от лупы, прадед, тоже часовщик, скоропостижно скончался на девяносто четвертом году, угодив под ломовика. Говорят, что еще перед смертью он успел взглянуть на свои часы, воскликнув: «Какой позор! Они отстают на десять секунд». Так что окончательно не установлено: умер он от лошадиных копыт или от стыда за свои часы. К сожалению, генеалогия нашего рода не прослежена дальше, но есть основания предполагать, что наши далекие предки были одними из первых часовщиков. У папы ярко выражены гены. И спорить с ним безнадежно.

Биолог был женат, но не решался завести потомства, пока не будет решена проблема управляемой генетики.

Словом, все в семье осуждали Часовщика, кроме маленького сына Философа. Он был так мал, что не имел права голоса, но думал про себя: «Не понимаю, чего они пристают к деду, пусть чинит часы, если ему хочется. Странные люди: нам они не позволяют ничего делать, говорят: „Нельзя, ты еще маленький“. Но дед-то совсем большой. Зачем они к нему цепляются».