На остановке троллейбуса было много народу, просунуться в заднюю дверь Козейкину в его нынешнем состоянии не представлялось никакой возможности.

«Ладно, войду в переднюю, — решил он. — Как-никак я теперь инвалид».

В троллейбусе какая-то хорошенькая девушка, взглянув на мученическое лицо Козейкина, уступила ему место.

Козейкин пробормотал «спасибо». В это время троллейбус дернулся. Козейкин, стремясь сохранить равновесие, невольно вынул из кармана левый кулак и ткнул его чуть ли не в нос хорошенькой девушке.

Троллейбус взорвался криками:

— Хулиган!

— Смотрите, что он делает?!

— Да он же пьян…

— Сдать его в милицию…

— Глядите, так и держит… Бессовестный!

— Я не виноват… Это у меня от рождения, — клялся Козейкин и на следующей остановке выскочил из троллейбуса.

Дома он в пальто и шляпе кинулся на диван и заревел, будто мальчишка, схвативший первую двойку.

Зазвонил телефон.

— Алло! Я вас слушаю, — сказал Козейкин не своим голосом.

— Козейкин, не валяй дурака! От меня не спрячешься.

Звонила Люся, девушка, в которую Козейкин был так влюблен, что готов был жениться на ней вопреки своему моральному кодексу.

Козейкин замер.

— Где ты, Кролик? — смеялась Люся. — Жив?

— Почти.

— Приезжай скорей. Ты не забыл, что мы сегодня идем в театр?

— Я не могу… Иди с мамой.

Люся восприняла это как личное оскорбление.

— Ты что, с ума сошел?

— Я болен.

— Жди! Сейчас приеду.

Спустя полчаса Козейкин и Люся переговаривались через закрытую дверь.

— Козейкин, открой!

— Не могу… У меня болезнь… Заразная…

— Я не боюсь! Открой!

— Нет, я не могу рисковать твоей жизнью… Мы увидимся в другой раз.

— Другого раза не будет! Открой!..

— Не могу! — стонал Козейкин.

— Ах, вот что… — догадалась Люся. — Ты не один… У тебя женщина…

— Один! Честное слово, один… Как рак-отшельник.

— Не верю! Ты аморальная личность. Я уйду от тебя к Сержантову.

У Козейкина заныло под ложечкой. Сержантов был хоккеист. Рост сто восемьдесят пять, а в Козейкине было всего сто семьдесят.

— Люся, я объясню тебе потом, после… — заскулил Козейкин.

— Все, — безжалостно произнесла Люся и ушла.

Ночь Козейкин провел без сна, а утром в субботу отправился в травматологический пункт.

«Медицина у нас на высоте», — успокаивал он себя.

Войдя в кабинет, Козейкин остановился на середине комнаты.

— Больной, идите сюда, — позвала его хирург.

Краснея, Козейкин приблизился к ней.

— Так, так, — сказала она, рассматривая кулак Козейкина, — ничего не понимаю, Алексей Денисыч, помогите разобраться.

Худой черноволосый врач оставил парня с подбитым глазом и тоже занялся Козейкиным.

— Ну и ну! — присвистнул он. — Где же это вас так угораздило?

— Ночью, — соврал Козейкин, — неловко повернулся во сне.

— Редкая травма, — сказала хирург, — первый раз в моей практике.

— И в моей, — сказал черноволосый врач, — нужно показать его Ефиму Осиповичу.

Вскоре явился и сам Ефим Осипович, розовый седой профессор, в сопровождении лохматого ассистента и стайки студентов.

— Любопытно! Крайне любопытно! — весело прищелкивал пальцами над травмой Козейкина профессор. — Вы посмотрите, какая необычайная конфигурация пальцев… А плотность сращения… Весьма интересный случай.

Студенты поспешно записывали каждое слово, а лохматый ассистент уже подумывал о защите диссертации на материале Козейкина.

— Нужно лечить! — решительно объявил Ефим Осипович. — Применим кварц, соллюкс, ультразвук.

Бюллетень Козейкину выписали по бытовой травме — шесть дней без оплаты.

Был ясный апрельский день, а на душе у Козейкина — мрак и слякоть.

Бесцельно бродя по городу, он забрел в маленький сад и уселся на скамейку рядом с каким-то чистеньким старичком.

Козейкин молчал. Старичок прицеливался к нему бледно-голубыми глазами, потом кашлянул и сказал:

— Молодой человек, вы огорчены? Не нужно прятать свою беду.

«Откуда он знает? — подумал Козейкин. — Неужели по лицу видно?» — и сунул поглубже в карман левую руку.

— Может быть, я способен помочь вам, — продолжал старичок. — У меня жизненный опыт. Доверьтесь мне.

«Была не была», — решил Козейкин и все рассказал старичку.

Тот покачал головой:

— Трудный случай… Но не безнадежный. От вас требуется воля и мужество. Слушайте меня…

В понедельник, несмотря на бюллетень, Козейкин вышел на работу.

Начальник был не в духе. Бегло просмотрев бумаги, принесенные Козейкиным, он рявкнул:

— Переделать! — и начал произносить разные неинтеллигентные слова.

Когда начальник кончил говорить, Козейкин вынул из кармана фигу и поднес ее к начальническому носу.

— Вот вам! Не хочу слышать глупости! Ничего не буду переделывать!

Начальник позеленел.

— Что это?! — тонким голосом закричал он. — Как вы смеете?!

— Не буду делать глупости, — сказал Козейкин и вдруг увидел, что его кулак распрямился и пальцы обрели прежнюю гибкость.

Через день повис приказ со строгим выговором Козейкину за нетактичное поведение в служебной обстановке.

Козейкин не протестовал. Он был счастлив.

Больше всего он любил стихи и женщину с чистым профилем камеи.

Вечерами они гуляли по тихим старым улицам, он рассказывал о тревожной жизни великих поэтов и читал стихи.

Однажды он сказал:

— Знаете, завтра выступает Мастер. Он будет читать лучшие стихи лучших поэтов. Не хотите ли вы пойти со мной?

— Конечно, — улыбнулась она.

Концертный зал был переполнен. Говорили, что Мастер выступает в последний раз. Он был болен, стар и горд. Он хотел уйти со сцены, пока не наступит горечь увядания.

Вот почему собрались все: пожилые люди, которые видели и слышали Мастера, когда он был молод, и девушки и юноши, знавшие его только по имени.

Начало концерта задерживалось. Зал тревожно шумел, а женщина с чистым профилем камеи сохраняла спокойствие мраморной красоты.

Наконец появился Мастер. Он был невысок, одно плечо чуть выше другого, редкие волосы отливали оловянной сединой. Зал вспыхнул аплодисментами. Мастер устало, но повелительно махнул рукой, и все стихли.

Медленно, словно нехотя, Мастер подошел к рампе. Долго стоял молча и затем, как пловец, бросился в притихшее человеческое море.

Не было больше старого усталого человека. Был молодой, прекрасный поэт, проживший за свою короткую жизнь тысячу жизней, испытавший все бури века.

Мастер читал долго. Он оборвал выступление на самой высокой ноте и ушел со сцены. Зал безумствовал, и только женщина с чистым профилем была неподвижна, как статуя.

Женщина и мужчина молча возвращались с концерта. Затем он спросил:

— Правда, это чудо?

— Он старенький и потеет.

И опять они пошли молча.

Вдруг она резко схватила его за руку и потащила к витрине магазина, освещенной мертвенным светом, который почему-то называется дневным.

— Смотрите, — жарким шепотом выдохнула она, — какая сорочка? Прелесть!

Что-то ударило его в сердце.

И опять они пошли молча.

У парадной ее дома свет фонаря вычерчивал чистый профиль камеи. Он не мог оторвать от него глаз.

— Зайдемте ко мне на минутку, — сказала она, — вы же ни разу у меня не были.

Опытный мужчина, он смутился. Он не думал, что с ней можно поступать так, как он поступал с другими женщинами.

— Уже поздно, — пробормотал он.

— Ничего, я живу одна, и мы никому не помешаем.

И они стали подниматься по каменным крутым ступеням старой лестницы.

Потом была ночь.

Расставаясь, она сказала:

— Сегодня мы не пойдем гулять. Приходи ко мне в восемь часов.

На улице холодный косой дождь смыл с него жар прошедшей ночи.

«Как я мог быть с этой женщиной, для которой жалкие тряпки дороже бессмертной поэзии? Нет, я больше не увижу ее никогда», — думал он.