— Вот, — сказала она, — примерь. Это моя двоюродная правнучка забыла.

Очки оказались в самый раз. Я схватил в объятия мою спасительницу, благословляя нашу медицину, которая увеличивает долголетие.

В управление я пришел без двадцати три. День был дождливый. Секретарша странно посмотрела на меня.

— Извините, — спросил я, — совещание начнется в пятнадцать ноль-ноль?

— Нет, — ответила она, — перенесено на семнадцать, но Александр Сергеевич здесь, я доложу.

Александр Сергеевич был третий заместитель начальника управления, который должен был подписать одну из бумаг, привезенных мной.

— Не стоит беспокоить, — сказал я.

Секретарша была неумолима. Она ушла и, вернувшись, сказала:

— Александр Сергеевич просит вас.

Я вошел в кабинет. Сквозь темные очки я почти ничего не видел и от робости споткнулся, налетев на какой-то шкаф.

— Одну минуточку, — сказал он, показывая на одно из кресел.

Я оробел еще больше и, садясь, чуть не промахнулся и не упал на пол.

Третий заместитель начальника управления уселся напротив меня.

Мы молчали. Потом он спросил:

— Скажите, откуда вы?

— Из Ленинграда. Фирма «Альфа-бета-гамма», — ответил я и, уронив папку с документами, начал шарить руками по полу.

— Не беспокойтесь, — любезно сказал Александр Сергеевич. Он поднял папку и передал мне.

— Спасибо, — сказал я.

Третий заместитель сочувственно посмотрел на меня и спросил, показав на мои черные очки:

— Извините, что это у вас?

— Ресницы, — неожиданно выпалил я.

Он грустно покачал головой:

— Значит, и ресницы повреждены.

— Да, — искренне ответил я.

— Ай-я-яй!.. А давно это у вас?

— Недавно! — снова сказал я сущую правду.

— Надеюсь, что это обратимый процесс? — спросил он.

— Вряд ли, — ответил я.

— Может быть, в будущем, — сказал он, стараясь придать своему голосу бодрость.

— Может быть, — неуверенно ответил я и сумел разглядеть, какая печаль отразилась на добром круглом лице третьего заместителя.

— Так с чем вы ко мне? — спросил он.

— Вот, — сказал я и почти ощупью вынул одну из бумажек, о которой наш главный инженер предупредил меня, что добиться подписи ее будет крайне трудно.

Третий заместитель взял бумажку, просмотрел ее, прочел вслух и, зажмурившись, подписал.

— Черти! — сказал он, открыв глаза. — Не могли прислать кого-нибудь другого.

— Больше некого было, — сказал я и прибавил, неуверенно роясь в папке, — вот еще у меня на подпись к Сазонову, Мещерякову, Игнатьеву…

— Давайте, — сказал третий зам и, будто нырнув с пятиметровой вышки в воду, отчаянно написал на всех бумажках магическое слово «Решить». Затем он вызвал звонком секретаршу и приказал ей:

— Проводите товарища к Сазонову, Мещерякову и к Игнатьеву.

— Не нужно, не нужно, — бормотал я, испытывая чувство неловкости.

Сазонов, Мещеряков и Игнатьев решили все вопросы в пять минут, а в семнадцать ноль-ноль я все-таки пришел на совещание.

В кабинете было много народу. Александр Сергеевич сидел рядом с первым заместителем начальника управления. Увидев меня, он что-то шепнул ему в самое ухо.

Открывая совещание, первый заместитель сказал:

— Первое слово мы дадим представителю фирмы «Альфа-бета-гамма».

Все посмотрели на меня. Я встал, вынул из папки бумагу и по неосторожности снял очки. Тут я решил, что я погиб.

Все молчали. Молчал и я. И вдруг я услышал, как Александр Сергеевич сказал глуховатому первому заместителю:

— Это у слепых бывает. Такой взгляд.

— Говорите, — мягко сказал первый зам.

От страха, не глядя в бумагу, я изложил вопрос в два раза короче, чем было написано.

— Какая память, какая память! — шептал Александр Сергеевич первому заместителю. — У них это бывает.

Когда я кончил говорить, первый заместитель чутко сказал:

— Благодарю вас, мы сделаем все, что просит ваша фирма. Вы свободны.

В тот же вечер я выехал в Ленинград. Место в купе у меня было верхнее, но какая-то девушка, с жалостью глядя на меня, попросила, чтобы я расположился внизу вместо нее. Я отказывался, говоря:

— Простите, но я — мужчина.

— Конечно, конечно, — кивала она хорошенькой головкой, — но с вашим зрением вам будет удобнее здесь.

Пришлось уступить.

В Ленинграде, на остановке такси меня поставили первым в очередь, и никто не стал возражать.

Такая заботливость невольно растрогала меня, и я, взволнованный чуткостью наших людей, благодушно ехал домой.

Дома, увидев меня в черных очках, Катя вскрикнула:

— Боже мой, что случилось?

— Ничего, ничего особенного, — успокаивал я ее, — смотри, пожалуйста, — раскладывал я перед ней духи, пудру, щеточку для втирания крема в лицо.

— Сними очки! — потребовала Катя.

Я выполнил ее приказ.

— Что это?! — ужаснулась Катя. — Откуда у тебя такие ресницы?

— Зарубежные. Мне их дала одна женщина. Только мне!

— Женщина?! Только тебе?! — заплакала Катя. — Уходи!..

— Послушай, Катя… — начал я.

Она не хотела слушать и плакала все сильнее. Тогда, в первый раз в жизни, заплакал я. Соленые слезы помогли. Ресницы отклеились и упали на пол.

С Катей мы помирились и поняли друг друга.

Главный инженер, увидев подписанные бумаги, сказал:

— Чудо! Абсолютное чудо! Как это вам удалось? Расскажите.

— Зарубежные ресницы, — честно признался я.

Он с каким-то испугом взглянул на меня и осторожно произнес:

— Понятно… Такая командировка… Вам нужно отдохнуть.

И отдал приказ предоставить мне отпуск на две недели за счет нашей фирмы.

Начальник был не в духе.

Бегло просмотрев бумаги, принесенные Козейкиным, он отодвинул их в сторону и начал громко произносить разные неинтеллигентные слова.

Козейкин молча переваривал обиду, сжимая кулак в левом кармане пиджака. И вдруг он почувствовал, что большой палец просунулся между указательным и средним, образовав комбинацию, которая в народе называется «фига».

«Вот оно как! — вздрогнул Козейкин, продолжая смотреть на своего начальника преданными глазами. — Ты чешешь меня, а я слова тебе сказать не могу! А знал бы ты…»

От этой мысли ему стало тепло и весело.

— Идите, — сказал начальник, — вникайте и переделывайте.

— Слушаю, — поклонился Козейкин.

В коридоре он вынул из кармана фигу и полюбовался ею:

— Хороша! Эх, хороша!..

Он хотел разжать кулак, но все пальцы прилипли один к другому.

— Боже мой! Что за чертовщина такая! — встревожился Козейкин, не веривший ни в черта, ни в бога.

Поспешно юркнув в мужской туалет, он оглянулся кругом, положил папку с бумагами на подоконник и принялся рассматривать взбунтовавшийся кулак.

— Фу ты, глупость такая! Чушь этакая! — бормотал он, подставив левую руку под струю горячей воды.

Результата не было никакого.

Козейкин струхнул.

— Ничего, это временно, — лепетал он, — это пройдет.

Сунув левую руку в карман, взяв правой папку, он мужественно зашагал в свою комнату.

Молча он уселся за стол и погрузился в изучение служебных бумаг, стараясь делом отвлечься от настигшей его беды.

Прозвенел звонок на обед. Все повскакивали с мест. Козейкин обедать не пошел. Сидя один в пустой комнате перед открытой форточкой, он мысленно видел, как его сослуживцы бодро кидались к буфетной стойке, расхватывая сосиски в натуральной шкурке, треску в томате и винегрет. Он слышал стук вилок и ножей, вдыхал ни с чем не сравнимый запах кислых щей. Пересохший рот жаждал консервированного компота. Сейчас все это было не для него, техника обеденного самообслуживания требовала от едока двух полноценных рук.

— За что?! За что?! — ныл Козейкин, уронив голову на бездушный канцелярский стол. — За что мне это? Мне, молодому, перспективному, выдержанному… За что?! Я же не оскорбил руководство… Я же только в кармане…

На работе Козейкин задержался дольше всех и шел домой один.