Между ними — граница.

Ноэлиты первыми его заметили. Сейчас они с помощью этой электронной каракатицы будут делать дырку в силовом поле. А потом брать его в плен, вместе с кристаллом.

Но пугаться или досадовать ему уже надоело. Устал. Видно, судьба такая.

Ноэлиты почему-то медлили. А потом и вовсе передумали. Отвернули пушку, стали просто смотреть. Ну, не совсем просто, еще они яростно что-то кричали и плевались.

В стороне, в небе слышался тонкий шелест. Извернув голову, Бережной увидел тройку левиусов, летящих вдоль границы. Пограничный патруль.

Когда над ним, заслоняя свет, выросли небоскребы в камуфляже, он, для очистки совести, спросил:

— Вы дарийцы?

— А ты кто?

Макар молча протянул вверх руку с кристаллом.

Драгоценную записку, спасшую ему жизнь, он еще загодя спрятал за пазуху.

— Лана! — прошептал Макар, когда стройная белокурая фигурка отразилась в его возникшем сознании. Позади нее мерцали бежевым блеском стены комнаты, в воздухе висело какое-то оборудование.

— Я не Лана… — донеслось в ответ. — Ла-а-на! Иди, твой шпион проснулся!

Послышался тонкий визг и быстрое шлепанье сандалий.

— Он не шпион! — на бегу грозно бросила Лана не-Лане.

Потом остановилась перед его кроватью, и встала.

Ее лицо и большие глаза выражали сейчас не то, что хотелось бы. В них была насмешка и снисходительность.

— Ты ужасен, — сказала она.

Макар подумал и, шлепая губами, ответил:

— Ты тоже.

— Что-о?.. — изумленно прыснула девушка. — Меня-то узнать можно! А вот тебя где так разукрасили?

— В гестапо.

— Да уж догадываюсь. Видели, что ты там из истории выискивал… И каким красавцем вернулся! — тут в ее голосе зазвучало что-то неподдельно злое и накипевшее. — Во-первых, ты идиот, безбашенный, инфантильный дурак! Самоубийца долбанный! Во-вторых, безответственный авантюрист — вместе с собой кристалл чуть не погубил… Как здесь всем из-за тебя досталось!.. В-третьих… В-третьих, ты просто подлец! — ее глаза блеснули влагой.

— Мне тоже очень приятно тебя видеть, — ответил Макар.

Гнев ее иссяк, она обиженно села на край кровати. В знак протеста еще и отвернула голову.

Помолчали.

— Я хотел как лучше, — прервал ее забастовку Бережной.

— Ты хоть понимаешь, куда ты полез? — она повернулась и осторожно провела рукой по его гипертрофированной буро-сизой щеке. — Что ты там перенес, господи! Мы уже не думали, что ты вернешься. Разве так можно…

— Меня восстановят? — спросил он.

Она легонько обняла его и поцеловала в лоб.

— Конечно, восстановят. Тебе уже сделали инъекции. Скоро будешь как огурчик. И вообще, теперь будешь жить сто двадцать лет! Скажи мне спасибо.

— Сто двадцать?

Макар заворочался.

— Тихо, тихо! — урезонила она его. — Лежи спокойно. У тебя ребра еще не срослись. И плечо не совсем схватилось.

Ближе к полудню Лана покормила пациента с ложечки наваристым мясным супом. На заявление потерпевшего, что он вполне может держать ложку сам, последовало строгое: «цыц, а то градусник поставлю!» Где она нахваталась таких выражений? Точно не из местных реалий.

Обнаружилось, что аппетит путешественника во времени возвращал свою завидную мощь. Когда, наконец, после второго блюда и стакана апельсинового фреша Лана вытерла ему рот платком, Макар мечтательно протянул:

— Сигаретку бы сейчас…

Брови сестры милосердия приняли форму явной и неприкрытой угрозы.

— Обойдешься! Ноэлиты вас приучили к этой дряни, а я тебя отучу.

Бережной вздохнул, а она спросила:

— Ты лучше скажи, зачем тебя в прошлое-то понесло?

— Что меня понесло?.. Нерешительность ваших рулатов и моя идея.

Он рассказал ей о своих приключениях. Рассказал в мужественно-сдержанных тонах, долженствовавших уверить, что это были именно приключения, а не злоключения. Особенно небрежно, вскользь упомянул свое посещение подвалов на Принцальбрехтштрассе. «Приятного мало, конечно. Садюги еще те. Пришлось силу воли проявить…» Подробности опустил — было бы верхом идиотизма нагружать ими девушку. Но если бы Макар и захотел, он вряд ли вспомнил бы тот допрос. Помнил только, как орал во всех октавах.

Закончил рассказчик тем, что это именно она спасла ему жизнь своей запиской. Ну а он лишь в самом конце чуть-чуть проявил находчивость. И, конечно, дико жалко, что у Штауффенберга что-то сорвалось…

Лана, не обращая внимания на его браваду, все качала головой.

— Как же тебе повезло… Боже мой. И, главное — все это изначально не имело никакого смысла.

— Что не имело?

— Всё. Ты никаким боком не смог бы убить ни Гитлера, ни Мюллера. Ноль шансов! Как вообще этот абсурд с прошлым мог придти тебе в голову?

— Ты натолкнула меня на мысль…

— Я?!

— Ну да, после возвращения с похорон, ты тогда сказала: в прошлое попасть легко — только придется сильно рисковать. Ну я и решил рискнуть.

Лана хлопнула себя по лбу.

— Ё-моё!.. Я ж… не договорила тогда! Это проклятый Манест меня перебил! Я же хотела сказать, что попасть в прошлое легко, и это очень большой риск для жизни, но изменить там ничего нельзя! Русло событий во времени уже проложено, и оно ни при каких обстоятельствах и вмешательствах не изменится. Что бы ты там ни делал, кого бы о чем ни предупреждал, а тот, в свою очередь, сколько бы ни поправлял свои действия — все равно произойдет что-то такое, что не позволит перенаправить ход истории. Ты можешь в прошлом совершать незначительные поступки, и они вольются в реку времени — как погрешность; но когда твой поступок меняет русло истории — обязательно сработает механизм нейтрализации: здесь у тебя что-то получилось — значит где-то в другом месте что-то сорвется — и направление потока истории не изменится. Это закон бытия! И это уже пройденный нами этап, где мы давно набили шишки.

— Вон оно что…

— Кошмар! — все не унималась знаток времени. — Из-за моей недоговорки ты пережил такое…

— А что же Штауффенберг? — перебил ее Бережной. — Как теперь узнать, что он сделал не так? Или, может, кто-то другой сделал не так?

— А этого мы уже никак не узнаем. У нас есть запись только классических, не модифицированных тобой событий. Но, скорее всего, насколько я знаю историю, а я ее неплохо знаю, ноэлиты подсуетились… Они же постоянно опекали Гитлера. На него и раньше готовилось много покушений, но все срывались. Всегда его спасала так называемая гениальная интуиция. Якобы он чувствовал неладное и вовремя менял свои планы. На самом деле Гитлер, конечно, не обладал никаким шестым чувством, его всегда предупреждали ноэлиты.

— Получается, не всегда, — возразил Бережной. — Взрыв-то состоялся.

— Взрыв был допущен намеренно, — сказала Лана. — Они решили встряхнуть впавшего в депрессию параноика, разжечь в нем ненависть и убедить в том, что это не его мудрое руководство привело к кризису, а проникшие повсюду щупальца ужасного заговора. Для верности Гитлера надо было смертельно напугать. Вот и не стали на этот раз срывать покушение.

— А если бы он погиб?

— Да нет. Интелло-системы просчитали все, за дубовой ножкой стола бомба была неопасна для Гитлера. Если бы офицер не задвинул туда портфель, это сделал бы ноэлит с помощью телекинеза.

— А он тоже там был?

— Конечно. В такие моменты они всегда были рядом. Он вышел из зала перед взрывом.

— А как кто он там был? Про них знало окружение Гитлера?

— Кое-кто, конечно, знал. Они считались тайными советниками фюрера.

Макар пошамкал пухлыми губами.

— Значит, когда по моему совету Штауффенберг поставил портфель к стене, ноэлит просто взглядом подвинул его за стол?

— Скорее всего. Или что-нибудь другое могло случиться… Вобщем, твоя героическая вылазка в прошлое не имела смысла. И мы, при всем желании, не могли тебя спасти: мы не видели — что с тобой, где ты… Как слепым котятам тыкаться в прошлое — это потерять последний кристалл. Оставалось только молиться…

Растроганному ее последними словами Макару захотелось сказать что-то приятное в ответ.