Небо над головой было каким-то белесым, деревья вокруг — темно-серыми. Тут Джон-Том заметил чудовище и шарахнулся от него. Чудовище тоже попятилось, и вдруг юноша сообразил, что оно испугалось не меньше, чем он сам. Поблизости ворочались еще три монстра, причем все они шарахались друг от друга, как от заразных. Вот бы, подумалось Джон-Тому, поглядеть на себя со стороны.
Постепенно юноша осознал, что заодно с цветовосприятием утратил обоняние. Хорошо хоть сохранился слух. Он отчетливо слышал те звуки, которые издавало при движении его новое тело. Если судить по ним, мелькнула у Джон-Тома шальная мысль, выходит, что он лишился ног и приобрел взамен самое настоящее невесть что.
Пертурбация не просто исказила реальность; она вывернула последнюю наизнанку. До сих пор перемены, которые насылал пертурбатор, имели некий смысл; сейчас же с миром творилось нечто совершенно бессмысленное. Может, пертурбатору передалось безумие того, кто его пленил?
— Эй! — выдавил Джон-Том. — Кто-нибудь меня понимает?
— Я, — отозвалось страшилище, наружность которого была не столько отталкивающей, сколько гротескной. Подобная оболочка казалась совершенно неподходящей для юркого, вечно суетящегося Маджа, однако голос принадлежал именно выдру. Правда, понять, откуда исходят слова, не представлялось возможным, поскольку ни у Джон-Тома, ни у Маджа не наблюдалось ничего похожего на пасть или рот.
Следом за выдром откликнулся Клотагорб, затем Дормас и Сорбл. Все оказались налицо, преображенные, но в здравом уме и твердой памяти. Дормас была крупнее всех, Сорбл превратился, по сравнению с другими, в этакого симпатичного крошку. Поневоле создавалось впечатление, что пертурбация совершалась согласно законам трансформации масс, из чего следовало, что к ней можно применить те или иные физические формулы.
Если не считать разницы в размерах, путники выглядели одинаково: громадные бесцветные лепешки протоплазмы в среде чуть менее плотной по консистенции жидкости. Внутри лепешек просматривались некие расплывчатые тени; сверкающая эпидерма находилась в постоянном движении. Огромные одноклеточные существа, амебы-мутанты. Джон-Том не знал точно, в кого они превратились, но порадовался про себя, что никогда не углублялся в биологию.
— Пренеприятнейшее положение, — пробормотал беззвучно Клотагорб. — Интересно, насколько велики пределы нашей досягаемости? — Он выпустил ложноножку и попытался ухватить нечто, плавающее неподалеку. В результате выяснилось, что они могут передвигаться посредством перемещения веса. Будь у него желудок, подумалось Джон-Тому, последствия могли бы быть самыми плачевными. А так юноша испытал всего-навсего приступ мысленной тошноты.
— Что произошло? — справилась амеба голосом Дормас. — В кого мы превратились?
— Мой опыт тут бессилен, — отозвался Клотагорб.
— Я знаю, — проговорил Джон-Том и немедля ощутил на себе «взгляды» многочисленных светочувствительных органоидов. — Мы стали чем-то вроде амеб, только крупнее и несколько сложнее по строению. К примеру, мы можем мыслить.
— И ваще все в порядке, верно, приятель? — произнес Мадж. — Скоро эта дребедень кончится. Так, ваша амебность?
— Искренне надеюсь, что да. — Волшебник огляделся по сторонам. — Наши припасы исчезли, а такого не случалось ни разу во время предыдущих пертурбаций.
Джон-Тома как осенило. Он понял вдруг, что, сам того не подозревая, весьма точно охарактеризовал положение дел.
— Припасы на месте, — возразил юноша, — просто мы их не видим. Суть в том, что мы и впрямь превратились в микроскопические организмы, то есть изрядно уменьшились. — Он сделал неопределенный жест ложноножкой. — Вон те валуны скорее всего обыкновенные песчинки, а деревья — микроскопические лишайники. Если подует ветерок, нас унесет неведомо куда. Хорошо, что мы легли спать на полянке, которая защищена от ветра.
— Мы такие крохотные, а думаем и говорим. Разве это возможно? — спросила Дормас.
— Очевидно, возможно. Откуда мне знать? Я что, специалист по теории пертурбаций? С чего вы взяли, что в них должна быть логика?
— Мы в опасности, — угрюмо изрек Клотагорб. — Ожидать, пока все разрешится само собой, по меньшей мере рискованно. Следует что-то предпринять. Однако я остался ни с чем, а потому...
— Как насчет песенки, Джон-Том? — справился Сорбл.
— Мне нужна дуара. Без нее ничего не выйдет.
— А ты попробуй. Вдруг получится?
— Чего ради? — Джон-Том вздохнул, и все тело его грузно всколыхнулось. — Я только зря потрачу время и силы.
— Может быть. А может, и нет, — сказал чародей. — Раз тебе не на чем аккомпанировать, постарайся раздобыть инструмент.
— Интересно знать, где? — хмыкнул Джон-Том. — Леса тут и в помине нет, значит, корпус не выстрогаешь. А потом, из чего прикажете делать струны? Вдобавок я все равно не смогу играть, даже если инструмент и найдется.
— Почему? — удивился Сорбл.
— Потому что у него нет пальцев, дурья башка, — объяснил Мадж.
— Это не препятствие, — заявил Клотагорб.
— Будь у тебя дуара, приятель, ты бы мог наколдовать себе вторую.
— Что значит «не препятствие», сэр?
— Наши тела, — сообщил Клотагорб, изгибаясь восьмеркой, — обладают поистине невероятной гибкостью. Им можно придать любую форму.
— А, понятно. Вы предлагаете мне отрастить пальцы.
— Нет, мой мальчик, я предлагаю отрастить дуару.
— Это невозможно.
— На свете нет ничего невозможного. Попытайся.
Джон-Том пожал несуществующими плечами.
— Ладно. Все лучше, чем дожидаться, пока тебя сдует или смоет.
Легко сказать, подумалось юноше, да трудно сделать. Кто знает, каким образом можно превратиться в музыкальный инструмент? Джон-Том постарался представить себе дуару так, словно видел ту воочию. Вот струны, вот резонатор, вот колки — само воспоминание причиняло острую боль. Тем не менее юноша не отступал. Добившись возникновения отчетливого образа, он принялся трансформировать тело. Процедура оказалась не только трудоемкой, но и весьма болезненной. Однако Джон-Том продолжал видоизменяться и в конце концов, к величайшему своему удивлению, обнаружил, что обрел столь знакомую форму.
Что ж, теперь дело за песней. Нужно что-нибудь этакое, подходящее к ситуации, что помогло бы преобразиться. Пожалуй, как раз сгодится Пол Уильяме. Джон-Том запел и одновременно заиграл на самом себе.
И аккорды, и голос звучали совсем не так, как он привык, однако деваться было некуда, и Джон-Том продолжал измываться над собой, попутно размышляя о том, что ни к чему хорошему это не приведет. Внезапно вдалеке возникло нечто громадное и светящееся, оно стремительно приближалось, сверкая подобно крошечному солнцу. Какое-то время спустя внутри него стало возможно различить очертания чего-то, казавшегося смутно знакомым.
Дормас испуганно отпрянула, Мадж и Сорбл проявили себя не с лучшей стороны. Клотагорб, однако, даже не шелохнулся. По всей видимости, он сразу понял то, до чего Джон-Том добрался лишь постепенно, по цепочке натужных умозаключений. Появление сего существа, во-первых, свидетельствовало о том, что усердие юноши не пропало втуне, а во-вторых, позволяло судить, до каких же размеров уменьшились путешественники.
— Стойте! — крикнул чародей. — Знаете, кого вы испугались? Это же гничий!
То и вправду был гничий, один-единственный представитель племени, которое всегда откликается на действенные магические заклинания. Выходит, подумалось Джон-Тому, что-то все-таки получается!
Джон-Том все наяривал, и мало-помалу диковинные звуки, которые он издавал поначалу, обретали сходство с настоящей музыкой. Юноша восхищался собственными достижениями. Одно дело играть на инструменте, который является как бы частью тебя, продолжением твоих рук, и совсем другое — бренчать на себе самом. Он играл и пел, и небо исподволь, еле заметно стало светлеть, на нем появились проблески желтого, слабый намек на то, что в мире, кроме черноты и мутной белизны, существуют иные цвета. Желтый цвет усилился, превратился в золотистый; на небосводе возникло солнце — яркий, сверкающий шар, тепло которого согревает мир. Да, то был не очередной гничий, а взаправдашнее солнце. Внезапно что-то будто щелкнуло, наступил миг, когда ориентация в пространстве оказалась полностью утраченной; Джон-Том пошатнулся и, чтобы устоять на ногах, ухватился правой рукой за дуару, а левой — за вовремя подвернувшийся валун. Свершилось! Краем глаза он заметил, как растворилась в воздухе искорка света, и мысленно пожелал гничию счастливого пути, надеясь, что тот остался доволен импровизированным концертом. Музыка по-прежнему звучала в сознании юноши, заставляя вибрировать тело. К великому огорчению Джон-Тома, последствия пертурбации сходили на нет удивительно быстро. Он действительно сожалел о том, что все, похоже, кончилось: ведь не каждому музыканту удается осуществить заветнейшую мечту всей своей жизни. Увы, минувшего не вернешь; теперь остается только вспоминать о былой радости, пережитой в те поистине восхитительные мгновения.
