— Что такое? Или я не хороша для тебя?

— Дело не в этом. Просто я вспомнил кое о чем. Я обещал себе сделать это при первой же возможности.

Пога они обнаружили на стойке для копий посреди уцелевшей стены. Теплоземельцы начали уже расходиться. Те, кто не оставался охранять броненосных, собирались в роты и батальоны перед долгим возвращением в родные места. Некоторые уже выступили в путь, усталость и скорбь о погибших мешали им распевать победные песни. Они направлялись на запад, к Поластринду-,, или брали южнее — туда, где Вертихвостка высвобождалась из отрогов Зубов.

Солнце опускалось за Мечтравной степью, ядовитый гриб давно унесло ветром. Сверкая яркими пестрыми крыльями, эскадрильи летунов клиньями уходили в сторону родных гнездовий. Далекая цепочка окутанных шелками фигур направлялась на север — шли прядильщики. Темное облако уже исчезало над дальней вершиной, взяв курс на сказочную Железную Тучу.

— Привет, Пог.

— Привет, чаропевец, — ответил мыш без особой радости, но Джон-Тому уже не нужно было выяснять причины плохого настроения фамулуса. — Наделал ды делов. Я горжусь, чдо у меня дакой друг.

Джон-Том опустился на низенькую скамеечку возле стойки.

— Почему ты не празднуешь вместе со всеми?

— Я ж у него прислуга. Ды эдо знаешь. Дожидаюсь новых распоряжений.

Ты был ему хорошим учеником, Пог. Я могу лишь надеяться, что справлюсь с учебой не хуже, чем ты.

— Эдо ты о чем? — Перевернутая физиономия с удивлением уставилась на него.

— Я надеюсь, что Клотагорб согласится взять меня в ученики. — Дуара лежала на коленях молодого человека, он задумчиво гладил струны. — Похоже, что в этих краях я способен только на чародейство. Значит, прежде чем оно ухайдакает меня насмерть, следует все-таки постараться навести в нем какой-то порядок. Это пока мне везло.

— А Мастер-до, старая рожа, говорит, чдо дакой штуки, как удача, не существует.

— Я знаю, знаю. — Джон-Том подбирал мелодию. — Но мне придется чертовски потрудиться, чтобы понять половину премудрости, которой владеет старая черепаха.

И он завел песню, которую припомнил несколько дней назад в шатре, когда некий фамулус постарался утешить его и примирить с жизнью.

— Я не забыл то, что ты сказал мне, когда я вышел из оцепенения, куда отправил меня Клотагорб. Видишь ли, Пог, Клотагорб заботился обо мне потому, что знал — я могу оказаться полезным. Каз, Флор и Хапли тепло относились, потому что все мы зависели друг от друга. Но сам я как личность интересовал только Талей и тебя. У нас с тобой много общего. Дьявольски много. Но прежде я просто не смог заметить этого. Ты не ошибался насчет любви. Я думал, что мне нужна Флор. — Талея молчала. — Но на самом деле необходимо, чтобы кто-то нуждался во мне. Это, и ничего больше. Того же хочешь и ты.

И он запел, громко и четко. Вокруг мыша затрепетал воздух. Уже вечерело, начинало темнеть. На равнине вспыхивали костры, впервые за тысячи лет броненосные и теплоземельцы имели возможность поговорить.

— Эй, чего эдо ды?

Мыш вспорхнул с насеста и забил крыльями.

— Это, Пог, соколиная песня. У меня свое волшебство, так говорит Клотагорб. Вот я и трансформирую тебя.

Очертания фигуры Пога плыли, изменялись в неярком свете. Талея схватила Джон-Тома за руку.

— Он меняется, ведь так?

— Он хочет этого, — негромко сказал юноша, наблюдая на трансформацией. — Он объяснил мне то, чего я не понимал. Я плачу ему той же монетой. Моя песня превратит Пога в самого большого, самого смелого сокола, какой когда-либо рассекал облака.

Но форма была не та. Опять что-то не складывалось. Она менялась и светилась, и Джон-Том не верил своим глазам.

— Боже. Надо было подождать и посоветоваться с Клотагорбом. Извини, Пог! — обратился он к неясному незнакомому силуэту.

— Подожди-ка, — мягко остановила его Талея. Крепко взяв его за руку, она прижалась к нему. — Правильно, он превращается не в сокола. Посмотри же — это невероятно!

Метаморфоза была полной и бесповоротной.

— Ничего, ничего, ничего! — отвечало существо, некогда бывшее Погом, летучей мышью. Голос был полон света и серебра. — Ничего, Талея. Джон-Том, не подведи Клотагорба. Ты сумеешь справиться.

По небу с востока на запад скользили боевые орлы, окруженные стайкой соколов. Быть может, там была и Улейми.

— Ты все же подарил мне счастье, — заверил чаропевца бывший Пог.

Джон-Том понял, что забыл дышать — так потрясло его преображение. Талея негромко окликнула юношу и обхватила любящими руками.

Над ними тот, кто прежде был Погом, острым взором пристально разглядывал крылатые силуэты, направляющиеся к далеким Теплым землям. Он увидел знакомую фигуру соколицы, вынырнувшей вместе со стаей себе подобных из облака... Он увидел ее глазами куда более острыми, чем у летучей мыши, совы или сокола.

И, предоставив людей их собственной судьбе, золотой феникс взмахнул тяжелыми крыльями, направляясь к этому облаку, и солнце самоцветами заиграло на его перьях.

— Я умираю... — прохрипел волшебник Клотагорб, глядя влево. — Я умираю, а ты стоишь и таращишься, ни дать ни взять юный девственник, чья возлюбленная вдруг оказалась знаменитой куртизанкой. Навряд ли доведется мне отметить трехсотлетний юбилей, ежели вся твоя помощь сведется к жалкому бренчанию.

— Если б я помогал по вашей методе, вы бы давно загнулись. — Джон-Том порядком осерчал на своего наставника. — Хоть бы Послушали самого себя: два месяца сплошного нытья и брюзжания! Да знаете ли, кто вы, черепаха с замашками волшебника? Ипохондрик несчастный, вот кто!

Клотагорбова физиономия почти не обладала способностью мрачнеть, зато глаза умели смотреть очень даже жестко.

— Это еще что такое? — ледяным тоном спросил он высокого юношу. — Маленько смахивает на ругательство. Не дерзи мне, мальчишка, дерзость — палка о двух концах. А ну-ка отвечай, где ты подцепил это словечко? В родном мире? Может, оно волшебное?

— Скорее врачебное. И никакое это не ругательство, а просто диагностический термин. Так называют того, кто постоянно мнит себя больным, хотя на самом деле здоров как бык.

— Ах так! Значит, я возомнил, будто у меня голова раскалывается? Ты на это намекаешь?

Джон-Том подавил искушение ответить утвердительно и опустил все свои шесть с лишком футов на пол возле груды подушек, служивших ложем престарелой черепахе. Не в первый раз он подивился великому множеству просторных залов, а также альковов; каморок и тоннелей, таящихся в древнем дубе. Пожалуй, такому стволу позавидовал бы любой термитник.

Однако Джон-Том не мог не признать: колдун, при всем мелодраматизме его жалоб и стенаний, основательно сдал. С его брюшного панциря сошел здоровый глянец, а глазки под старушечьими очками слезились от боли. Зря, наверное, он так резок с бедолагой. Раз уж Клотагорбу не помогают мудреные заклинания и волшебные снадобья, значит, он и впрямь прихворнул не на шутку.

— Кто я, о том мне ведомо, — продолжал Клотагорб, — а вот кто ты такой? Непревзойденный чаропевец, коли тебя послушать.

— Я еще учусь, — огрызнулся Джон-Том и пощупал дуару, висевшую на плече. Этот удивительный инструмент помогал ему наводить чары. Кому-то показалась бы сном судьба юного рок-гитариста и студента-законника... за исключением того правдоподобного обстоятельства, что Джон-Тому не очень-то давалось новое ремесло.

С той минуты, когда у Клотагорба начался приступ, Джон-Том исполнил две дюжины песен, где прямо или косвенно упоминались крепкое здоровье и отменное самочувствие. Но ничто не подействовало, кроме вдохновенных подражаний группе «Бич Бойз». Эта композиция вызвала неудержимое хихиканье Клотагорба, левитацию мазей и порошков и растрескивание склянок.