— А ты видел — он мчался, он двигался, но все-таки не мог вырваться за пределы эллипса? — Джон-Том кивнул. — На какое-то время он был сразу и вместе с нами, и в своем странствии. — Маг-черепаха потянулся к ящичкам в панцире, проверяя, все ли закрыты. — Если верить легендам чародеев и предупреждениям некромантов, дух М'немаксы прошел одну тридцатую часть своего пути. Странствие его началось с первой жизнью, и, пока скачет М'немакса, жизнь распространяется по мирам за его спиной. Он скачет вокруг Вселенной и, когда на пути встретит себя самого, сможет остановиться и передохнуть. Чего ж удивляться его раздражению? Если впереди у тебя путь в несколько триллионов лет, каждое крохотное промедление покажется досадным. Но, как бы то ни было, формула сработала. — Волшебник на миг за-лучился гордостью. — Эллипс выдержал. Он ответил на зов и не вырвался. — Заморгав, он опустился на землю. — Я как-то вдруг устал.

— Думаю, все мы слегка устали, — с пониманием отозвался Джон-Том.

— Эге, неча и спорить, приятель. — Отпечаток огромного пламенного коня еще не изгладился из сетчатки Маджа. — Наверно, лучше бы всем поспать.

Никто не был против. Торопливо проверив, целы ли руки, ноги и головы, они принялись устраиваться на ночлег. Наконец всех окутали сны, и огненные видения чередовались в них с высокой черно-зеленой жутью.

Далеко вверху над головой вспыхнул булавочный светлячок. Крохотная вспышка быстро погасла. Это случилось рядом с галактикой N NGC 187[22]. Осерчав, М'немакса отбросил в сторону звезду, торопясь назад к месту, где прервалась его вечная скачка вокруг безграничной чаши мироздания.

И была паника в твердыне Куглуха.

От прислуги о тревоге узнали помощники, от них рабочие... даже нижайшие из учеников, трудившиеся в самых нижних тоннелях и бесконечно вычерпывающие жижу, вечно затоплявшую подземелья.

Слухи расползались. Рабочие шептали об огненном дожде, который пал с неба и уничтожил сотни гнездилищ. Поговаривали о тоннах припасов, погубленных невесть откуда взявшейся плесенью. О том, что солнце не заходило три дня... Другие же прямо утверждали, что нескольких придворных застукали объедающими труп простого рабочего и немедленно вывели всех в расход.

Но правда была страшнее слухов. Знавшие ее прятались по углам, а приступая к дневному труду, то и дело поглядывали через плечо (конечно, те, кто мог это сделать, — у одних не было плеч, а у других, кроме того, и шей).

Охотничьи отряды при первой же возможности старались улизнуть из города, уверяя, что и так уже огромные запасы пищи требуют увеличения. Государственные аудиторы склонялись ниже над своими подсчетами. Всех поразила паника... Немыслимая, выходящая за пределы реальности... Она поразила даже личинки, трясущиеся в своих коконах.

Императрица Скрритч бушевала. Кровь и лоскуты плоти усеивали оставляемые ею комнаты и палаты в лабиринте помещений центрального дворца.

В безопасности, за городом, вдали от гнева ее, бесконечные легионы воинов со жвалами и фасеточными глазами автоматами маршировали по мшистым равнинам, словно страшась прикоснуться к земле, лучи солнца едва пробивались сквозь серые тучи, затянувшие небо.

Охрана и слуги, торопливые вестники и чиновники в равной Мере испытали гнев императрицы. Наконец ярость ее улеглась, и императрица устроилась в одной из малых приемных.

Она могла думать лишь о собственных страхах. И, не замечая того, глодала безголовый, еще дергающийся труп не успевшего вовремя убраться с дороги жука-дворецкого с голубыми подкрыльями. Хитин хрустел в могучих челюстях.

Так что министр Кесиликт не скоро решился просунуть дрожащую антенну под арку дверного проема. Ощутив уже угасающий гнев, а не слепую ярость, он осмелился просунуть за усиком голову, а за нею и все муравьиное тело.

Взгляду явился рубин размером с голову человека — краснее самой алой крови. В верхней грани его Кесиликт заметил отражение императрицы. Она восседала на четырех ногах. Тело неудачника-дворецкого болталось в одной руке, и дивно симметричное фарфоровое личико императрицы глядело куда-то за жертву.

Не столь роскошно убранная, как главная приемная, мрачная обитель смерти — королевская опочивальня, палата была украшена самоцветами и драгоценными металлами. Зеленые Всхолмия изобиловали этими ископаемыми, дабы вознаградить эти края за зловонную поверхность и никогда не рассеивающуюся над головой облачную пелену.

Облаченные в твердую скорлупу обитатели этих мест ценили такие дары. Их яркая поверхность тешила глаза, не знающие солнца. В огромном количестве здесь добывали все разновидности корунда: бериллы, сапфиры, рубины. Окна палаты были выложены редкими здесь алмазами. Тысячи камней, не столь ценных — топазы, хризобериллы и прочие, покрывали мебель, статуи... даже потолок.

Однако Кесйликт вовсе не пялился по сторонам подобно любопытной юной личинке. Он ждал и, когда треугольный изумрудно-зеленый череп шевельнулся, а фасеточные глаза, усеянные точками ложных зрачков, обратились к нему, был наготове. Любое проявление трусости могло обречь его на участь дворецкого, от которого осталась уже только пустая скорлупка, старательно вычищенная прожорливой императрицей.

— Кесиликт, почему ты топчешься в дверях? Я узнала тебя. — Голос был густым и скрежещущим — словно масло, в которое подсыпали песку. Бесполезные крылья дергались под длинной чистого шелка мантией, расшитой десятью тысячами аметистов и морионов, ограненных лучшими камнерезами и шлифовальщиками империи. Нашивала их целая дюжина отборных мастериц.

— Простите, Ваше величество, — с надеждой проговорил Кесиликт, — но я не топчусь. Я просто в нерешительности, потому что уже несколько часов стремлюсь поговорить с вами, но пока могу только гадать, пришли вы уже в подходящее расположение или нет. — Он указал на хитиновую скорлупку, оставшуюся от дворецкого. — Трудно говорить, если приходится обходиться без головы.

Зловещий скелет не может сложить свой рот в улыбку, в любом случае такое выражение было чуждо императрице. Тем не менее Кесиликту стало как-то легче дышать.

— Чувство юмора, проявленное, когда твоя собственная голова под угрозой, подчас свидетельствует о большей отваге, чем трезвые и сухие аргументы, мой Кесиликт. — Императрица отбросила пустую оболочку дворецкого в дальний угол, где та разбилась, подобно старой тарелке. Пара ног отвалилась и покатилась по полу. Угол, как и все в комнате, был скруглен. Обитатели Зеленых Всхолмий не любили острых углов.

Она отвернулась от окна.

— Теперь я насытилась и устала. Более того. — Обе острые, как нож, конечности скрестились перед зеленой грудью, увенчанная голова легла в образованный угол... Насекомоподобная одалиска, и только. — Я озабочена.

— Озабочены, Ваше величество? — Кесиликт скользнул внутрь палаты, стараясь, впрочем, держаться на расстоянии. Избежать молниеносного удара конечности богомола можно лишь, оставаясь вне пределов досягаемости. Поэтому Кесиликт не стал подходить ближе, чем предписывал протокол. Нельзя знать заранее, когда непостоянная в своих желаниях императрица решит, что ей требуется десерт.

— Что же могло обеспокоить Ваше величество? Ход приготовлений? — Он указал в сторону окна. Внизу под ними простирались улицы Куглуха, столицы Империи Избранных, самого могущественного города ее. Тысячи деловитых горожан усердно влачили ярмо рабства ради славы общества и своей императрицы. Будущее величие расы осеняло их жизнь, самый ничтожный работник готов был участвовать в будущих завоеваниях. Приготовления к ним шли с обычной эффективностью.

— Мы готовы, Ваше величество! Как никогда прежде в истории нашей империи. На этот раз о неудаче не может быть речи.

— С припасами все в порядке?

— Никакого ущерба, Ваше величество. — В голосе Кесиликта звучало привычное рвение. Хотя собственная безопасность и волновала его, тем не менее он верой и правдой служил императрице, а она явно была озабочена.