— Это и неудивительно. Если бы меня спросили, я бы сказал, — заметил он и улыбнулся, показав шрам на правой щеке, который тянулся до самого подбородка. — Я видел, как вы вчера разговаривали с Крэчуном, очень бы мне хотелось быть за дверью, послушать, что тот плетет, черт его подери, вражья душа. Всю деревню затопил клеветой на меня. Голову даю на отсечение, что он рассказывал вам, будто я погубил его жену, тогда, давно, когда был слугой у них. Конечно, рассказывал, я сразу понял это по тому, как вы посмотрели на меня, когда я подошел, правда ведь? — допрашивал он Деда, и майор с трудом скрыл удивление. То ли Корбей был действительно не виноват, и тогда его уверенность и спокойствие исходили из этой невиновности, то ли Корбей был наделен исключительным самообладанием. Только самые закоренелые преступники способны на такое хладнокровие. Дед за свою жизнь имел дело с разными людьми, и интуиция ему подсказывала, что этот человек не был убийцей. Видно, глухонемую кто-то подговорил, чтобы отомстить бригадиру за какую-то старую обиду.
— Значит, правда, — продолжал Корбей, — иначе бы вы не промолчали.
— Я не обязан, товарищ Корбей, делиться своими соображениями, которые касаются расследования, — сказал Дед, чуть раздраженный настойчивостью бригадира.
Да, верно вы говорите, только мне не все равно, что про меня в селе судачат. Я надрываюсь целый день в поле, а он глотает землю, выплевывает ее и лепит свой старый дом, плетет паутину, паук…
— А откуда ты знаешь все это, товарищ Корбей? Ты ходил смотреть? Не думаю, что Крэчун приходил к тебе, чтобы рассказать, что он делает из жеваной земли.
Корбей громко засмеялся, обнажив крупные зубы, чуть пожелтевшие от табака.
— А кто не знает? Все знают. Там, в том его дворе, он и мне приготовил могилу, паук. Думает, что там меня и схоронит. Но правда другая, товарищ, как ты ко мне ни относись. Раз ты говоришь мне «ты», значит, и мне можно. Гляди, вон там, возле ивы, все тогда и произошло. Там горел костер, мне кажется, что его зажег господин учитель Морару, он там был. Мы хотели пахать землю, а баба Крэчуна кинулась на меня с палкой, он же в это время заряжал ружье. Я оттолкнул ее, не мог же я позволить бабе избивать меня. Было лето, а на ней шелковое платье, платье загорелось, и она бросилась в Муреш — бросилась сверху, да так внизу и осталась.
— Товарищ Корбей, любопытные вещи ты рассказываешь. Но коли так, почему Крэчун убил Турдяна, а не тебя, раз ты, по его мнению, виноват в смерти его жены?
Корбей резко остановился, сделал еще одну затяжку, потом швырнул сигарету под ноги и придавил подошвой.
— Вот, здесь начинается Форцате, если только это вас интересует. А то я всю дорогу спрашивал себя, не пожаловали ли вы из Бухареста мерять нашу землю. Очень я боюсь, что это придется не по вкусу председателю Урдэряиу.
— Ты мне не ответил, товарищ Корбей. Я спросил, почему Крэчун не попытался убить тебя? Ведь не Турдян же был виноват в случившемся…
— Но Крэчун пытался меня убить, товарищ майор, и, если бы мог, убил бы меня и сейчас, да не может, руки коротки. А что произошло тогда — зачем вспоминать? И почему тебя это интересует, тогда ведь Анны Драги не было. Если хорошенько прикинуть, она еще и не родилась тогда. И потом, какое вы имеете право задерживать людей разговорами, а я вижу, вы всех держите…
— Вот те на! — взвился Панаитеску, и Дед не остановил его.
На подобный вопрос можно было ответить лишь в таком же тоне, а жесткость тона была свойственна Панаитеску, который каждый раз оскорблялся, как за самого себя, когда кто-нибудь обходился непочтительно с его шефом. Вопрос Корбен, по его мнению, был более чем оскорбителен.
Товарищ Корбей, во-первых, ты сам предложил нас проводить, и, во-вторых, позволю себе задать вопрос, ты разве не заинтересован в том, чтобы выяснить, почему погибла Анна Драга? Ты был последним человеком, который видел ее в живых. И ты не потрудился дойти до милиции и сказать, что видел ее, а надо было, если, конечно, у тебя нет особых причин не ходить туда. Ты спрашиваешь о наших правах, а о своих сугубо гражданских обязанностях ты не помнишь?
Сердитая речь старшины и легкая краска, проступившая на его щеках, сначала вызвали у Корбея улыбку, затем он разразился каскадами громового хохота, и это навело Панаитеску на мысль, что человек, стоявший перед ним, не совсем нормальный, Корбен смеялся долго, до слез. Успокоившись, он высморкался с помощью двух пальцев и, не стесняясь, вытер их о тонкие парусиновые штаны.
— Разрази меня гром, товарищ, ну, не думал, что в Бухаресте шуток не понимают! Ну как же меня не волнует смерть девушки? Только, дорогие мои, раз закон установил, что она утонула, почему вы хотите, чтобы я сомневался? — Голос его опять стал спокойным и уверенным.
Дед понял, что Корбею просто страшно. Он смеялся, чтобы скрыть это и, минуя второй вопрос, вернуться к первому, заодно представив собственную грубость шуткой, но так, чтобы и себя не уронить в глазах Деда. Майор не впервые встречал подобных людей и нисколько не ошибся в своих оценках, потому что Корбей словно не слышал вопроса Панаитеску, а стал объяснять, что случилось той ночью, когда Крэчун хотел убить его и вместо него убил Турдяна.
— У Турдяна была дочка, тогда ей было лет шестнадцать, и мне она нравилась. Крэчун знал, что я по вечерам хожу к ней, может, он подстерегал меня и раньше, а может, от людей услышал. В ту ночь он думал, что я у нее. На суде он не отрицал своей вины, только ни словечком не обмолвился, что меня он хотел убить, а не Турдяна. Он не хотел, чтобы все узнали, что он попал впросак… Я вечерами забирался с Саветой в сарай, там на сене мы и любились, и как раз туда и нагрянул Крэчун, Только в тот вечер все было иначе. Савета была дома, а в сарае спал Турдян, который спрятался там, боясь, как бы чего с ним не случилось, ведь мы оба были слугами у Крэчуна и оба отступились от него. Так и погиб Турдян, дорогие прелюбопытные товарищи, а теперь скажите мне, помогло ли это вам понять, как умерла Анна Драга.
— Может быть, и помогло, товарищ Корбей, даже очень может быть…
— Я бы сильно порадовался, сильно порадовался, — сказал Корбей. — Эй, малыш, — крикнул он ученику, который убирал кукурузу на краю участка, — зачем бросаешь початки в грязь? Если мать сварит тебе мамалыгу с грязью, тебе понравится?
На краю кукурузного поля появились школьники в сопровождении молодой учительницы.
— Что случилось, дядюшка Корбей? — спросила учительница, и Корбей резанул ладонью по воздуху, мол, ничего не случилось, оставьте меня в покое.
— Ты смотришь на них, товарищ, не знаю, как тебя зовут, — обратился Корбей к Панаитеску, — будто жалеешь их, что они работают. Пускай работают, пускай поглядят, как человеку достается…
— Можно подумать, что вам не хватает рабочих рук, — полюбопытствовал Дед.
Корбей нахмурился и вытер нос рукавом.
— Руки-то есть, может, пусть и не слишком много, но есть, только не все руки в работе… Думаете, я не заметил, как вы заглядываете во дворы? Заметил, да. Но сейчас крестьянин, видите ли, живет на пансионе, за счет того, что дает ему сад и курятники. Живет, благодарим великодушно, не хуже горожанина. Теперь одни зажирели, а другие, у кого дети на фабриках, живут на их деньги. Молодежь не очень-то у нас задерживается. Гляньте-ка на этих молокососов, как они убирают кукурузу, — тошно смотреть! Будто они и не родились у коровьего хвоста. Окончат восемь классов и смываются в город. Зачем вам врать, вы ведь, насколько я понял, любите правду, — сказал Корбей, прищурив глаза, — наш трудодень — это день крестьянского труда, то есть, как говорится, труда неквалифицированного. Там, где нельзя заработать как следует, там нет и интереса. Крестьяне не выходят на работу или работают ровно столько, чтобы набрать запланированные трудодни…
Давай я тебе покажу, товарищ майор, как меряют землю — может, ты мне объяснишь, зачем это тебе? — сказал Корбей и, не дожидаясь согласия Деда, взял у него из-под мышки циркуль, оглядел с явным интересом и потом с удивительной быстротой стал вертеть деревянный треугольник ладонью и подталкивать его вперед указательным пальцем, так что меньше чем за минуту Корбей отмахал порядочное расстояние. Он повернулся, улыбаясь, и многозначительно поглядел на Деда.
