— А может, никакого преступления и не было, а, шеф? — вдруг сказал Панаитеску, просияв от того, что заметил стаю белых гусей, летящих над церковной колоколенкой в сторону реки.

Есть гуси — значит, и капуста к ним найдется, тут никаких сомнений быть не может. Такого убедительного и приятного умозаключения оказалось вполне достаточно, чтобы усталость шофера как рукой сняло. Он теперь и не думал сетовать на долгий путь ради какого-то, по всему видать, скучноватого дела.

— Чем вызваны такие соображения, коллега? — спросил после длинной паузы Дед, с трудом отрываясь от фотографии Анны Драги.

— Я просто так сказал, — покладисто ответил Панаитеску, предвкушая дразнящий запах гусятины с тушеной капустой. — В селе ведь старшина установил, что речь идет о несчастном случае, а старшина — это старшина! — подчеркнул Панаитеску, имея в виду и свой собственный чин.

— Увидим, дорогой мой, увидим. Для того мы и отмахали сотни две километров на этой превосходной машине, с которой меня связывает столько незабываемых воспоминаний. К тому же учти, мой дорогой коллега, что у нас с тобой опыт, который трудно предположить у начальника сельской милиции, будь он хоть семи пядей во лбу. Ведь как-никак — тридцать лет мы работаем вместе! Поехали, мой дорогой, но не слишком быстро — дай полюбоваться этим поистине сказочным пейзажем!

Машина тяжело тронулась с места. Тарахтя и постреливая, она покатила по склону холма с крейсерской — по просьбе Деда — скоростью, что означало в понимании Панаитеску километров десять в час.

Влажные осенние листья разноцветным ковром устилали проселочную дорогу. Майор постеснялся попросить шофера сделать еще одну остановку, чтобы подольше насладиться, вобрать в себя это утреннее таинство природы, с которой ему со временем суждено будет слиться. Осень оказывала на Деда особенное влияние, бередила душу ностальгией. Наверное, поэтому он так сейчас растревожился и невольно поддался философским размышлениям.

На опушке рощицы перед машиной выскочила косуля. Она застыла па миг, дивясь черному старому чудищу, а потом пошла своей дорогой — медленно и грациозно, нисколько не испугавшись машины, хотя в этих местах и повозки проезжали не часто.

— Шеф, мясо у нее, говорят, объедение. Под винным соусом… А? Жаль, отродясь не пробовал… — покачал головой Панаитеску, аппетиты которого разгорались прямо на глазах. Дед никак не отреагировал. Мысли его были далеко. В неожиданном появлении косули он увидел символ осенней чистоты. Осень для него всегда была особым временем года. Главные события его жизни произошли осенью: осенью он родился — по рассказам домашних, то была замечательная осень, — осенью он начал ходить, с некоторым запозданием по сравнению с другими сверстниками, и осенью же, давней-далекой, он впервые полюбил. Но годы, протекшие с тех пор, оттеснялись более свежими и болезненными воспоминаниями — ему казалось, будто вчера он проводил в последний путь первую и последнюю свою любовь. Он в глубине души был уверен, что и умрет осенью. Было бы кощунственно по отношению к его тайному убеждению, если бы вышло иначе. Да, это случится осенью, но, конечно, не теперь и тем более не до завершения дела Анны Драги, чей взгляд и сейчас неотступно преследовал его с фотографии, хотя закрытая папка уже лежала на заднем сиденье машины.

— Интересно, интересно, — будто заклиная, произнес майор, и эти слова для Панаитеску означили крайнее удивление Деда, — странно, как в сегодняшнем, новом селе могут совершаться преступления. Прежде, понимаю, убивали из-за земли, частная собственность была вечным источником кровавых конфликтов, но сегодня, сегодня…

— Совершаются преступления и сегодня, шеф, правда, не так много, как в прошлом, — высказал свое мнение и Панаитеску. В последнее время он старался успокаивать своего шефа и друга.

— Люди в деревне всегда были лучше, добрее, тем более теперь, когда они избавлены от вековой социальной несправедливости…

— Должно быть так, должно быть… — не смог сдержаться шофер, почувствовав, что Дед слишком уж книжно и идиллически судит о селе. — Даю руку на отсечение, что ты ни разу не был в деревне с того случая, который мы расследовали тогда, в Помишорий… Так что я не понимаю, откуда у тебя, я бы сказал, такие глубокие представления о жизни в деревне?!

Дед, к неудовольствию Панаитеску, закурил сигарету и улыбнулся с превосходством.

— Дорогой мой, ты забываешь, что я в отличие от тебя выписываю много газет. На страницах нашей прессы село занимает особое место. Для таких, как мы, не обязателен прямой контакт с деревней, за исключением, конечно, случаев, когда необходимо наше присутствие. Как теперь. В остальном же…

У Панаитеску уже была заготовлена ответная реплика, но стая гусей, что плескалась под его жадными взглядами в спокойной воде Муреша, отвлекла его от теоретических выкладок майора, которые все равно предстояло проверить па практике. Панаитеску резко затормозил, так что шляпа у Деда съехала на лоб.

— Какие гуси! — восторженно воскликнул шофер. — Даю руку на отсечение, что они тутошние, коренные, хотя, если внимательно присмотреться, среди них можно найти и потомков тех замечательных птиц, которые спасли Италию — мне кажется, ты так говорил.

— Рим, дорогой мой, Рим…

— Один черт, шеф, один черт.

Милиция находилась посреди села, и новое двухэтажное здание, судя по всему совсем недавно построенное, произвело на Деда приятное впечатление. В глубине души он был рад, что подобному учреждению воздавалось должное. В прошлом — он знал это по собственному опыту — помещения сельских жандармерий и снаружи выражали скудость и тупость, царящие внутри. Здание милиции гармонично вписывалось в новую архитектуру села Сэлчиоара.

Увидев старомодную, но сверкающую, как зеркало, машину (на берегу реки Панаитеску получил разрешение вымыть свой «бьюик»), из здания вышел старшина милиции, в безукоризненной форме, однако какой-то растерянный. Может быть, он засомневался, что детектив из самого Бухареста приехал сюда на подобной колымаге. Но по поспешности и особенно по заботливости, с какой Панаитеску распахнул правую дверцу машины, давая Деду выйти, старшина Ион Амарией понял, что этот худой человек в шляпе, с сединой на висках не кто иной, как знаменитый майор, известный не только среди криминалистов, но и повсюду под странным прозвищем Дед.

— Добро пожаловать, товарищ майор, мы ждали вас еще с вечера, — сказал, улыбаясь, Амарией с явно выраженным молдовским акцентом, что сразу ухватил Панаитеску, будучи сам в отдаленном родстве с воинами Штефана Великого.

После того как они прошлись по комнатам недавно построенного здания, Панаитеску что-то шепнул старшине на ухо. Тот показал ему через окно куда-то в глубину двора, и шофер поспешно исчез, не дослушав его извинений по поводу отсутствия канализации в их селе.

— Я знаю, для чего вы приехали, товарищ майор, мне сообщили. Что касается меня, я в вашем распоряжении, у меня все данные по этому делу, — сказал Амарией и отчаянно замахал рукой на любопытных, столпившихся вокруг машины Панаитеску. — Да, чуть не забыл: товарищ майор, насчет жилья я договорился с бывшим директором школы, у него места хватит, да и ванна есть…

— Куры у вас что надо, — прервал старшину появившийся Панаитеску. — Вы — настоящие хозяева! И курятники у вас капитальные. А какие огороды! Думаю, помидорчики тут отменные. Про капусту я уж и не говорю — кочаны с футбольный мяч! — добавил Панаитеску и засмеялся собственному сравнению, сочтя его особенно удачным.

— Хозяйствуем как можем. Случается, когда дел невпроворот, обедаем в столовой, а в общем, предпочитаем готовить сами… Нас тут трое, товарищ майор, в нашем ведении еще одна деревня и поселок.

Амарией произвел на Деда приятное впечатление, хотя он, но своему обыкновению, не спешил судить о людях с первого взгляда.

— Уважаемый товарищ старшина, меня все зовут Дедом, так что я не против, чтобы и ты называл меня так же, — сказал Дед, улыбаясь и желая сразу же быть с новым знакомым накоротке. Лично он уважал тех, кто умели мог сохранять дистанцию между собой и младшими по чину, но сам предпочитал вести себя с ними запросто, доверительно, что не раз помогало ему в работе.