Когда Дед очутился возле Памятника героям, он увидел идущего навстречу пожилого человека, который еще издали приветливо улыбался ему, как старому знакомому. Морару, подходя, уже протянул Деду руку, и майор тепло пожал ее.

Апостола Морару по-прежнему называли директором школы в память прежних его заслуг. Более десяти лет назад он ушел на пенсию, но односельчане по привычке величали его директором и во всем ему оказывали уважение. Это было видно хотя бы по встречным прохожим — руки многих с почтением тянулись к головным уборам.

— Я сожалею, что вы не застали меня дома. Поссорились двое моих бывших учеников, взрослые люди, муж и жена; вот я и ходил их мирить, — сказал Морару, улыбаясь. — Многие и сейчас побаиваются меня, что правда, то правда, я был строгим учителем, в свое время загонял иных в школу ремнем, против воли родителей. Ваш коллега вернулся, он отдыхает, — добавил Морару и пригласил его жестом к дому.

— Рад познакомиться с вами, товарищ Морару, надеюсь, мы вас не очень обременим, обычно мы останавливаемся в доме милиции, но здесь…

— И мы помогали их строить, село помогает при нужде, а старшина Амарией — весьма и весьма порядочный человек, обходительный со всеми, кто не нарушает… — уточнил Морару, чтобы не было никаких сомнений.

— Товарищ Морару, я совсем не устал, и, если не возражаете, мне бы доставило большое удовольствие немного прогуляться с вами. Я люблю природу, а здесь, у вас, и воздух и пейзаж поистине целебные. Жалею, что не родился в деревне, — добавил Дед, чтобы сказать что-нибудь приятное своему собеседнику. — Близость к природе исцеляет душу, делает человека чище и в то же время закаляет. Я понимаю, почему вы всю жизнь провели здесь.

— После окончания школы, то есть более пятидесяти лет.

— Быть пастырем села полвека совсем непросто, — сказал Дед чуть смущенно, вспомнив, что произнесенные слова принадлежат одному ученому — эти слова он давным-давно вычитал в какой-то книге. — С вашего позволения, я коснусь теперь своей темы. Раз вы встретились с моим другом и сотрудником, для вас не составляет больше секрета, по какой причине мы здесь.

— Я знал об этом два дня назад, мне сказал старшина. Я и предложил разместить вас у себя; живу один, жена умерла четыре года назад, а сын — одного я удостоился иметь, — сын работает инженером в городке К. И хотя нас разделяет не очень большое расстояние, видимся редко. Он строитель, а для них бог создал год без воскресений. Да, ваш коллега рассказал мне кое-что, но, честно говоря, я предпочитаю оставаться лишь в роли хозяина для своих гостей.

— Почему, товарищ Морару? У вас на то есть особые причины?

Морару рассмеялся и покачал головой, потом вдруг как-то сразу улыбка исчезла с его лица.

— Может быть, и есть, но, если бы даже и не было, у меня свой принцип — не вмешиваться в то, в чем я не разбираюсь. Я прочел несколько книг о вас, о вашей работе, потому и попросил старшину оказать мне честь и поселить вас в моем доме. Я хотел бы только узнать — все, что пишут про вас, это правда?

— Я себя со стороны не вижу. Во всяком случае, думаю, что любой автор наделен фантазией, а она порой к нам не применима… Мне кажется, у вас были неприятности с милицией… Я даже точно знаю когда… Во время коллективизации…

— Откуда вы знаете?

— Раз вы столько знаете обо мне, почему бы и мне не узнать о вас хотя бы то, что знают все односельчане?..

— Стало быть, вы знаете все?

— Нет, дорогой мой, этим я не могу похвастаться. Всего не знает никто. Даже сам человек о себе всего не знает. Итак, я понял, что не должен обременять вас вопросами об Анне Драге.

Морару немного помолчал. Они подошли к обрыву, откуда виднелся плавно извивающийся Муреш.

— Никогда не забуду это место, товарищ майор! Сюда, где мы сейчас стоим, весной сорок девятого меня приведя несколько моих односельчан. Здесь начинается пропасть, глубиной более двадцати метров. Они хотели убить меня, потому что, по словам одного из них, я подстрекал село к коллективизации. Я не случайно употребил слово «подстрекал», вы поймете почему. Наше село — село отважных, цельных людей. Половина из них во времена народных восстаний сражались, как орлы, и многие заплатили за это жизнью. Я начал вправлять людям мозги по собственной инициативе, не столько из веры в новую форму хозяйства — я сам мало знал об этом, — скорей, я просто опасался за них, за последствия, которые повлечет за собой сопротивление новому… Я спасся благодаря Урдэряну, нынешнему председателю. Сам-то он пришлый, откуда-то с юга, но женился и осел здесь… У него было охотничье ружье, он пригрозил им… Как подумаешь, среди них наверняка были мои ученики или родители моих учеников. Четыре ночи Урдэряну охранял меня с ружьем. В ярости они забыли про осторожность, я на пятую ночь перед моим домом их схватили дружинники, ребята, приехавшие на грузовике с фабрики — есть тут одна неподалеку… Начались поиски классовых врагов в селе. Одних взяли за дело, других — зря… Стали сводить счеты, для меня это было невыносимо, я же любил свое село. Я пытался утихомирить страсти, и вдруг через несколько месяцев меня самого объявили классовым врагом. Помню, меня конвоировал в район мой бывший ученик, Артемие, из соседней деревни. Он стал милиционером в нашем селе. На полпути Артемие вдруг сказал. «Беги!» Нет, это было не по мне. Я изловчился, выбил у него винтовку, связал ему руки ремнем… И только у самого райцентра я возвратил ему оружие, и все стало на свои места: я отсидел три года, а он в тот же день вернулся домой. Я тоже вернулся, правда, слегка постарев. Работал в школе, потом вышел на пенсию. Что вам сказать про село? Ничего не могу сказать: это мое село, я его люблю, хотя люди переменились — и не всегда к лучшему. Я бываю на свадьбах, на крестинах, мирю их, когда ссорятся. И только. Остальное меня не касается. Анна Драга интересовалась теми проблемами, от которых я давно держусь в стороне. Не потому, что не простил людей. Нет, я не затаил зла ни на кого. И никто ко мне не питает вражды. Однако я как-то смутно чувствую, что одни вроде бы считают себя виноватыми передо мной, а другие держатся на расстоянии, думая, что, не будь меня, у них не отобрали бы землю… Смешно. Предложи сейчас кому сто гектаров земли, он рассмеется тебе в лицо. Не нужна никому теперь личная земля, у всех другие заботы, другие интересы…

— И все же вы знали Анну Драгу? — спросил Дед, пытаясь вернуть разговор в нужную колею.

— Знал, скорее мимоходом, наши пути не пересекались. За несколько дней до смерти она зашла ко мне и сказала, что хочет поделиться со мной чем-то очень важным. Я отказался выслушать ее. Потом казнил себя за трусость. Как я мог? Урдэряну из-за меня тогда жизнью рисковал, а я ничего для нее не сделал. Но откуда мне было знать, что так все кончится?.. Я часто прихожу к этому обрыву, пытаюсь вновь пережить прошлое. Глубина здесь — больше двадцати метров, а яма кишит змеями и сомами, я знаю это еще с войны; ребята бросали гранаты по десятку сразу — вода раздавалась, как топором разрубленная, и открывалось дно ямы, кровавое от разорванной рыбы…

— Интересно, интересно, — буркнул Дед, думая о чем то своем и мысленно благодаря Морару за рассказ.

Они повернули к дому, и, хотя Деду очень хотелось еще порасспросить Морару, выведать у него что-нибудь про Анну Драгу, он решил, что на сегодня хватит; в любом разговоре он уважал молчание и долгие паузы собеседника, зная, что рано или поздно именно этим вызовет его на откровенность. Морару шагал тяжело, опустив голову, будто в забытьи. Он словно не видел человека, который его сопровождал, слишком уйдя в свои мысли, воспоминания, заставившие его почувствовать себя еще более одиноким, чем всегда.

— Сожалею, что разбередил вам душу, но, по правде говоря, наша профессия такова, что мы должны искать и там, где нас не ждут бог весть какие находки. Мы идем к истине подчас вслепую, среди множества ложных или не относящихся к делу фактов, как в теперешнем деле, но мы настойчивы, и настойчивость — один из наших девизов.