— Мне кажется очень странным, что они задержали только Ончу, — проговорила Ирина. — Вам не кажется?

Вопрос повис в воздухе. Виктор поднялся с кресла и стал смотреть в окно. В скверике перед домом, как и всегда в послеобеденное время, играло много детей. Картина эта была прекрасно знакома инженеру, так что он не сразу заметил новую деталь: на скамейке, сгорбившись и опираясь на палку, сидел старик. Это вполне мог быть и дедушка какого-нибудь внучка, который с визгом носится где-то поблизости, но так же вполне возможно, что это был и кто-то другой… В конце концов, подумал Андрееску, каждый делает свое дело. Он улыбнулся. Старик подозвал к себе какого-то сорванца, что-то сказал ему, дал ему денег, и тот бросился бежать… Серджиу стоял за спиной у Виктора и, казалось, читал его мысли.

— Куда ты смотришь?

— Вон старик… Я никогда его здесь не видел.

— Какой старик? — подскочила к окну Ирина.

— Вон там.

— И ты думаешь, что…

— Откуда мне знать?

— Все возможно, милый мой, все возможно. Удивляться нечему. А что ты хочешь? Таковы правила игры.

— Я не удивляюсь, но и удовольствия мне это не доставляет.

Они снова расселись по креслам. Виктор поднес чашку ко рту и только тут заметил, что она пустая. Ирина вскочила, исчезла в кухне и принесла ему полную чашку.

— Зачем ты травишь себя? — забеспокоился Серджиу. — Да еще в такое время. Уже шестой час. Хватит тебе кофе. Иначе не будешь спать всю ночь.

— Оставь, я и без кофе спать не буду.

— Послушай, Виктор. Сейчас мы здесь втроем. Скажи, что ты сам думаешь?

Виктор растерянно взглянул на Серджиу. Ну что он мог ответить на подобный вопрос?

— Что я думаю?

— Конечно, было бы лучше поставить вопрос так: кто, по твоему мнению… Ончу?

— Брось ты. Ончу — желторотый. Ты что, можешь представить себе Ончу в роли шпиона? Такая гипотеза смешна, просто-напросто смешна.

Серджиу смущенно улыбнулся, как улыбается человек, который ляпнул что-то невпопад.

— А ты, дорогой мой друг, каким ты воображаешь себе шпиона? Как он, по-твоему, выглядит? В черных очках, чтобы не было видно глаз, а он мог бы видеть все, что делается у него за спиной. Так? В галстуке у него большая булавка, в которой скрывается фотоаппарат. Правильно? Роскошный портсигар, в который вмонтирован магнитофон и рация. Да? Или ты никогда не думал об этом?

— Честно говоря, нет.

— Очень жаль.

— Почему?

— Потому что ты прекрасно знаешь, над чем ты работаешь, знаешь, что это не может не интересовать и других. Поэтому ты должен быть внимательнее ко всему, что творится вокруг.

— Я забыл об этом, Серджиу, и все время забываю. Ведь мои глаза не созданы, чтобы видеть то, о чем говоришь ты. Мои глаза всегда видят одно и то же: людей, которых я знаю, людей, которые мне симпатичны, и людей, которые мне не симпатичны, людей умных и людей глупых, людей добрых и злых, вот и все. Я хочу сказать, что это примерно те категории, на которые я делю людей. Хочешь ты или не хочешь, но играть в сыщиков и воров мне было интересно только в детстве.

— Я хочу только одного: чтобы ты на все смотрел открытыми глазами.

— То есть подозревал Ончу?

— Я этого не говорил. Но из твоего рассказа вытекает, что только он имел возможность сделать это.

— Ничего не вытекает! Ончу — ребенок! Он влюблен, и голова его забита совсем другим.

— Послушайте, что он говорит: ребенок! Влюблен! Эй, Виктор, проснись, спустись на землю, стань серьезным.

— Поверь мне, я вполне серьезен, но я не сыщик. Это не моя профессия!

— Чего ты кричишь? — перебил Серджиу, улыбаясь.

— Потому что такой образ мыслей для меня невыносим.

— Допускаю. Но посмотри, к чему привел твой образ мыслей.

— Вот теперь-то ты все сказал! Значит, ты считаешь меня ответственным?

— Не говори, глупостей. Я упоминал ответственность не в юридическом смысле. Я подразумевал ответственность перед самим собой, перед своей работой. Ты что, не потратил на работу многих лет труда?.. — Серджиу умолк. Он спохватился, что зашел слишком далеко. — Если я тебя обидел, извини. Я вовсе этого не хотел… Я хотел бы — ты меня понимаешь? — поразмышлять вместе с тобой. Возможно, нам придет какая-нибудь идея.

— А мне уже пришла, — сказала Ирина и, резко поднявшись с кресла, достала бутылку коньяку. — Кто пьет? — спросила она, расставляя рюмки. Ирина налила себе, налила Виктору, по Серджиу ее остановил:

— Я не пью.

— Почему? У тебя изжога?

— Нет. У меня сегодня бридж. Ты забыла, что сегодня вторник? — Серджиу взглянул на часы и тревожно воскликнул: —Я уже опаздываю!

Он встал и скрылся в ванной, откуда вскоре послышался плеск душа. Ирина редкими глоточками пила коньяк и курила, курила без перерыва. Виктор поднялся, собрался было уходить, но раздумал и снова подошел к окну. Старик все сидел на том же месте, только детей стало меньше, потому что солнце уже близилось к закату. Как быстро прошло время! — подумал Виктор. Что произошло, что еще произойдет, зачем все это, почему я не могу взять все в свои руки, почему не могу сделать так, как я хочу, почему? Я думаю, продолжал он рефлектировать, пока Ирина сидела в кресле и курила, а Серджиу, приняв душ, поспешно одевался, я думаю, что это самое лучшее испытание на сопротивляемость. Как было бы хорошо, если б было возможно провести это как тест. Берут, например, уравновешенного человека с правильным образом жизни, да, предположим, что он у него очень правильный, если даже в отношении некоторых планов у него нет еще пол-ной ясности, то не эти планы важны теперь; итак, берешь человека с его повседневными радостями и заботами, с удовольствиями и неудовольствиями, которые порождает определенный ритм, тот ритм, к которому он привык, с которым сроднился, который уже запрограммировал, как это говорится на языке специалистов; берешь, значит, этого человека, или, лучше сказать, выдергиваешь из привычной среды и бросаешь в водоворот, в горную реку, вышедшую из берегов от весенних дождей, и говоришь ему: держись, товарищ, плыви, если умеешь, делай что можешь, выпутывайся, ведь именно это мы и хотим видеть — как ты выпутаешься… Но у меня намокла одежда, — кричит человек, — мне холодно, я хочу есть, хочу спать и вовсе не желаю бороться со слепыми силами, я вовсе не хочу выяснять, выпутаюсь я или нет, мое место не здесь, хватит с меня… Примерно так должен выглядеть и я, думал Виктор. То, что меня никто не выдергивал из моего уклада, что я сам совершил этот прыжок, нисколько не меняет сущности проблемы. Где же конец? Где же берег? Виднеется ли что-нибудь на берегу? Ждет ли меня кто-нибудь? Предложит ли этот «кто-нибудь» чашку горячего кофе и теплую постель? Или, наоборот, даст мне коленом под зад?

— Какую рубашку мне надеть?

Ирина нехотя поднялась и пошла в спальню. Открыв гардероб, она достала легкую летнюю рубашку и подала ее Серджиу. Тот поблагодарил Ирину улыбкой, взял ее за руку, притянул к себе и поцеловал в шею. Потом обнял ее и прошептал прямо в ухо:

— Было бы неплохо, если бы к восьми часам ты тоже зашла к Мокану.

Ирина вырвалась из объятий и толчком закрыла дверь. Серджиу нахмурился.

— Зачем ты это сделала? — шепотом спросил он ее. — Так можно обидеть человека.

Он подошел к двери и широко распахнул ее.

— Виктор, извини. Еще две минутки, и я буду готов.

— Я ухожу…

— Погоди, выйдем вместе.

— Нет, нет, — поспешно отозвался Виктор. — Мне нужно еще позвонить. Привет. Целую руку, Ирина.

Тут же они услышали, как хлопнула дверь.

— Видела?! — воскликнул Серджиу. — Обиделся!

Ирина ничего не ответила и ушла в спальню.

— Придешь, да?

— Куда?

Ирина вытянулась на кровати и с таким удивлением смотрела на мужа, что можно было подумать, будто она видит его в первый раз.

— К Мокану, матушка. Я ведь тебе сказал.

— Ты же прекрасно знаешь, что не приду.

— Почему?

— Серджиу, ты два раза в неделю задаешь мне этот вопрос и получаешь один и тот же ответ. Не надоело?