«Вот только не все выйти могут с такой же легкостью!» — подумала Вика, глядя на зарешеченные окна второго корпуса больницы. Там, вдалеке от суеты, содержались самые тяжелые больные с серьезными психическими расстройствами. Золотова никогда не была в том пугающем воображение корпусе, но, осматривая вместе с Ищенко территорию больницы, слышала как оттуда доносило ветром душераздирающие крики.

Зато в кабинете главного врача было удивительно уютно. Как будто и не в психушке работал Василий Цезарионович, а центре Красоты и здоровья.

— Вика! — Ищенко шел навстречу гостье с рукой протянутой для рукопожатия. — А вы все хорошеете!

Доктор был плотным высоким мужчиной. Его возраст оставался загадкой, потому что выглядел он просто чудесно: гладкая, здоровая кожа, лучезарная улыбка, аура добродушия и симпатии. Вика тоже протянула ему свои холодные пальцы и они на несколько секунд утонули в теплой ладони Василия Цезарионовича.

После всех комплиментов, на которые психиатр был мастак, Вике предложили чай, сдобные свежие булочки из столовой и даже рюмочку коньяку. Золотова была согласна на все, кроме шоковой терапии, про которую вдруг некстати вспомнила. Когда гостья расположилась в удобном кожаном кресле за журнальным столиком, Ищенко поинтересовался:

— Так чем могу вам помочь, дорогая?

— Знаете ли, я ищу одного человека. Он лечился у вас году в семьдесят седьмом, примерно. Молоденький мальчик, у которого были убиты родители.

Василий Цезарионович призадумался:

— Мальчик, у которого были убиты родители? Вы, наверное, подразумеваете подростка? — Золотова кивнула и отпила глоток чудесного ароматного чаю. — Может быть, может быть... Такие случаи бывали. А фамилию знаете?

— Да, — согласилась Вика, — наверное, и надо было начинать с фамилии. А особенно с имени. Его звали Нестор. Нестор Бентковский.

Доктор поднял брови:

— Нестор? Боже мой! Конечно, помню! — воскликнул он почти радостно, будто речь шла не о пациенте психиатрической больницы, а о талантливом выпускнике школы Искусств. — Его трудно забыть. А зачем он вам?

— Да вот, — принялась излагать заготовленную легенду журналистка, — взялась писать на криминальную тематику, нашла одно интересное старое дело. Хотела описать его, но хочу для начала узнать не будет ли против обнародования обстоятельств своей жизни единственный, кто в живых остался. А знаю только то, что после суда над убийцами родителей мальчик, переживший тяжелую психическую травму, проходил курс лечения в стационаре.

Вика сама знала, что такие сложные фразы она произносит только когда врет, поэтому постаралась изобразить на лице невинность и профессиональное любопытство. Кажется, ей удалось, а может, психиатр догадался о лжи, но постеснялся выглядеть бестактным. Мало ли чего люди скрывают! Уж он-то видел всякое на своем веку.

— Да, — согласился Ищенко, — профессиональная этика, понимаю! Все бы журналисты так заботились о ней. Ну, что, попросить принести из архива карточку?

— Как вам удобнее, Василий Цезарионович! Я все равно ваших терминов не разумею!

Ищенко рассмеялся и позвал секретаршу. Буквально через пятнадцать минут она доставила нужный документ и удалилась. Доктор полистал страницы, рассеяно поглядел на первый зимний снег на ветвях деревьев больничного сада и сказал:

— А ведь я и без всяких записей все помню! Хотел только убедиться, что не путаю детали. Иногда бывают случаи, которые забыть невозможно. Он же у меня в диссертации упоминался, Нестор ваш! Случай мой, по теме. Депрессивное состояние после психической травмы.

— Как он к вам попал?

— В школе о нем забеспокоились. Кто-то из родственников с ним жить стал после убийства родителей...

— Бабушка, — подсказала Вика.

— Да? Не помню. Она к нему не приходила сюда. И вроде есть кто-то близкий и позаботиться о нем некому было. К нам попал потому что совсем в себя ушел. Лежал на кровати день за днем, неделю за неделей. Не ест, не пьет, не говорит. А уже в больнице, наша вина — не уследили, признаю, он попытался себе голову о радиатор разбить. Я потому и рекомендовал его подольше наблюдать в стационаре. Мне все казалось, что он выкинет еще нечто самоубийственное, страшное.

— Как это?

Василий Цезарионович потер пальцем кончик мясистого носа и попытался объяснить.

— Была в нем некая, не знаю... жестокость, что ли?! Он так строго судил о людях — никакого снисхождения ни к другим, ни к себе! Даже один случай припоминаю: здесь санитар избил больного. Это ЧП, но иногда случается. Так вот, санитар избил старика, но наказания избежал. Никто не видел, сам пострадавший пожаловаться не мог. Так Нестор, представьте только, сломал тому санитару руку и исхитрился запереть его на ночь в карцер! Представляете? Основательно подготовился, украл ключи, обманул медсестру на посту, выманил свою жертву из отделения, завел в карцер и сломал ему руку!

— А сам?

— Сам спать пошел. — Ищенко рассказывал эмоционально, но понять, какие именно чувства вызывал в нем поступок бывшего пациента, Вике не удалось. Угадывалась некая смесь негодования и восхищения.

— И что Нестору за это было?

— А тоже ничего! — доктор усмехнулся чуть-чуть цинично: — Простите за откровенность, но он же сумасшедший!

— Так все-таки, он был ненормальным?

Ищенко всплеснул руками:

— Вот ляпнул! Простите еще раз! Так про Нестора, конечно, говорить нельзя. Он был болен, мучительно болен. При том, что личность была сложная, умственный коэффициент высокий, весьма образован для своего возраста. Много читал, играл в шахматы. Чувство юмора тоже имел своеобразное. Любил молоденьких медсестер в краску вгонять: он их целовал в благодарность за процедуры!

— А какие книги читал?

— Разные. — Ищенко задумался ненадолго, а потом перечислил: — Стругацких, Булгакова, Джека Лондона, Вальтера Скотта, Бальзака, Достоевского, еще любил «Над пропастью во ржи». Зарубежный детектив не отказывался пролистать. Я помню его литературные вкусы потому что сам ему книги приносил из своей библиотеки. Пытался с ним обсуждать прочитанное, но Нестор везде, даже в любовном романе, находил только одно: зло надо наказывать, справедливость должна торжествовать!

— Так у него была идея фикс? — высказала догадку Вика.

— Вот именно. Навязчивое состояние: поиск справедливости.

— И это считается болезнью? — не без яда спросила Вика. — Вы это у него лечили?

— Я лечил депрессивный психоз. — поправил ее доктор спокойно. — Уточню, что таких пациентов, как Нестор, обычно долго в больнице не держат. Назначается курс лечения, а потом, в зависимости от результатов, переводят на диспансерный учет. Но надо, чтобы родные и близкие внимательно следили за больным после выписки, а у Нестора, считайте, никого не было. Поэтому он провел здесь целый год.

— А потом?

— А потом — выписали. Не было никаких предпосылок держать дальше. Рекомендовали психотерапию и все такое.

— А после выписки вы с ним виделись?

— Нет, к сожалению. Я как раз уезжал в Москву, на курсы повышения квалификации. Там задержался на три года. Вернулся — новые больные, новые обязанности. Нестора Бентковского я больше не видел. В дневном стационаре, возможно, сохранились записи. А вам адрес его нужен, наверное? — Вика нетерпеливо кивнула. — Так записывайте.

Галантный доктор отправился провожать Вику до ворот. По дороге он хвастался новым оборудованием, двумя новыми специалистами и еще много чем, что пролетело мимо ушей журналистки, горевшей лишь одним желанием: скорее, скорее бежать по раздобытому адресу.

Мерную речь Василия Цезарионовича прервал заунывный вой, раздавшийся в глубинах коридора. Он замолчал, нахмурился и спросил бежавшую навстречу медсестру:

— У Корякина рецидив?

Она встала перед главным врачом как лист перед травой и доложила:

— У Корякина рецидив, он в процедурном.

— Хорошо, — кивнул Ищенко озабоченно. — Сейчас подойду! — и пояснил Вике, удивленно поднявшей брови: — Это у нас пациент с девяносто девятого года. Тоже, к разговору, совсем молодой парень! История прямо для вас, Виктория! Был в банде — машины они угоняли, а водителей убивали. А потом нарвались на какого-то казака, который его подельников в лапшу порубал. Корякина этого оставил, но он получил такой стресс, что сдвинулся совсем. Теперь курсирует между тюрьмой и психушкой. У него кошмары, видения, истерики! Словом, неизвестно, кому повезло больше, ему или тем, кого убили.