Однако не сразу уступили родители. Велели ужам подождать, а сами потихонечку пошли к старой соседке и все рассказали ей. Соседка и говорит:

— Ужа обмануть легко, он добрый: отдайте ему вместо дочки гусыню и отпустите сватов.

Так и сделали. Нарядили белую гусыню, и только отбыли с нею сваты — закуковала на березе кукушка:

Рассердились ужи, бросили гусыню, вернулись и потребовали настоящую невесту. Тогда по совету старой соседки родители нарядили белую овечку и отдали сватам.

Дорогой опять прокуковала им кукушка:

Вернулись ужи, зашипели и опять потребовали невесту.

На этот раз отдали им белую телку, но кукушка вновь остерегла их, и они вернулись. Еще пуще разгневались ужи, пригрозили родителям и засухой, и потопами, и голодом за то, что не держат своего слова.

Оплакали домашние Елочку, нарядили и отдали тогда ужам. Везут они ее, а кукушка знай кукует:

Наконец Ель с провожатыми приехала на берег моря. Там встретил ее красавец молодец и сказал, что он и есть тот Уж, который заполз в рукав ее рубашки.

Тотчас переправились они на ближний остров и там спустились под землю, на самое дно морское. А на дне морском стоял богато разукрашенный дворец. Там и свадьбу справили. Три недели пили, плясали, гуляли.

Во дворце Ужа всего было вдоволь. Развеселилась Ель, успокоилась, а потом и вовсе забыла родной дом.

Миновало девять лет. У Ели уже три сына было — Дуб, Ясень и Береза, а четвертая, самая меньшая, — дочка. Ее Осинка звали.

Однажды распроказничался старший сын и стал у матери Ели допытываться:

— Где живут твои родители, матушка? Вот бы их навестить.

Тут только и вспомнила Ель отца с матерью, сестер и братьев — всю свою родню. И задумалась: как-то им живется? Здоровы ли, живы ли, а может, стариков уже и на свете нет? И так-то захотелось ей взглянуть на родной дом. Ведь столько лет не была она там, не видала отца и матушку, так стосковалась по ним… Но муж сперва и слушать ее не хотел.

— Ладно, — наконец согласился Уж, — отпущу тебя. Только спряди-ка вот эту шелковую кудель, — и показал ей на прялку.

Взялась Ель за прялку: и день и ночь прядет, а кудель меньше не становится. Смекнула Ель, что тут какой-то обман: кудель-то, видать, была заколдованная, пряди не пряди — все равно не спрядешь. И пошла она к старухе ведунье, жившей по соседству.

Приходит и жалуется ей:

— Матушка, голубушка, научи меня спрясть эту кудель.

Старуха и говорит:

— Затопи печь, брось в огонь кудель, иначе ее вовек не спрясть!

Вернулась Ель домой, затопила печь — будто под хлебы — и бросила кудель в огонь. Шелк так и вспыхнул, и увидала Ель жабу величиной с добрый валек; она прыгала в огне и пламени и выпускала из жаркого рта шелковую пряжу.

Догорел огонь. Исчезла жаба, а пряжа серебряная осталась.

Взяла тогда Ель и спрятала пряжу и опять стала просить мужа отпустить ее хоть несколько дней погостить у родителей.

На этот раз вытащил муж из-под скамьи железные башмаки и сказал:

— Как износишь их, так и пойдешь.

Переобулась Ель и ну ходить, топтать, разбивать их об острые камни. А башмаки толстые, крепкие, не стаптываются, да и только. Нет им износа, на весь век хватит.

Опять пошла Ель к старухе за советом, и та научила ее:

— Отнеси башмаки кузнецу, пусть их в горне накалит.

Ель так и сделала. Башмаки прогорели, и она в три дня износила их и снова стала просить мужа отпустить ее к родителям.

— Ладно, — сказал муж, — только сперва испеки пирог, а то без гостинца идти не полагается.

А сам велел всю посуду попрятать, чтобы Ели не в чем было тесто поставить.

Долго ломала голову Ель, как принести воду без ведра, как замесить тесто без квашни. И опять пошла к старухе. Та и говорит:

— Замажь решето закваской, зачерпни речной воды и в нем же замеси тесто.

Ель так и сделала. Замесила тесто, испекла пироги и собралась с детьми в дорогу. Проводил их Уж, перевел на берег и наказал:

— Гостите не дольше девяти дней, а на десятый возвращайтесь! Выходи на берег с детьми без провожатых и покличь меня:

Вскипит море молочной пеной — знай, что жив я, а вскипит кровавой пеной — значит, пришел мне конец. А вы, дети, смотрите никому не проговоритесь, как меня выкликать надо.

Сказав это, распростился с ними и пожелал им благополучного возвращения.

Сколько было радости, когда Ель в отчий дом явилась! И родичи и соседи собрались поглядеть на нее. Один за другим расспрашивали, как ей со змеем живется. Она только рассказывала и рассказывала. Все наперебой угощали ее, говорили ласковые речи.

И не замечала Ель, как дни летели.

Тем временем двенадцать братьев, сестры и родители раздумывали, как бы удержать Ель дома, не отпустить ее к Ужу. И порешили: выведать у детей, как, выйдя на берег, станет Ель вызывать мужа со дна морского. А потом пойти туда, выманить его и убить.

Завели они старшего сына в лес, обступили его и стали спрашивать. Только он прикинулся, будто знать ничего не знает. Как ни пугали его, что ни делали, а допытаться не могли.

Отпустили его дядья, наказали ничего не говорить матери.

На другой день взялись они за Ясеня, а потом за Березку, но и те тайны не выдали.

Наконец, завели в лес меньшую дочку — Осинку. Сперва и она отнекивалась, говорила, что не знает, а как пригрозили ей розгами — сразу все выболтала.

Тогда двенадцать братьев взяли косы острые, вышли на морской берег и кличут:

Только выплыл Уж из моря, напали на него двенадцать братьев Ели и зарубили. Вернулись они домой, ничего сестре не сказали.

Прошло девять дней, миновал срок, Ель распростилась с родичами, вышла с детьми на морской берег и кличет:

Замутилось, зашумело море, вскипела кровавая пена, и услыхала Ель голос своего мужа:

— Двенадцать братьев твоих косами зарубили меня, а выдала им меня Осинка, любимая наша дочка.

Ужаснулась Ель, заплакала и, обернувшись к трусливой Осинке, молвила:

А сыновьям своим верным, смелым сказала:

Как она сказала, так и стало. И теперь дуб, ясень и береза могучие, красивые деревья, а осина и от самого легкого ветерка дрожит — все за то, что побоялась своих дядьев и выдала им родного отца.