На другой день утром уже был Шарпыло в своем курене. Кому ни скажет, что вчера вечером выехал из Святых гор. никто не верит. Да как поверить, чтобы можно было за одну ночь тысячу верст проскакать?

Чего только нe вытворял Шарпыло со своим конем! Раз как-то заспорил и об заклад побился, что поедет в Бахчисарай и самому крымскому хану в глаза плюнет. И что бы вы думали? Поехал, плюнул, да еще и саблю его бесценную, самоцветами усыпанную отнял. Отослал пустыннику, чтоб Одарку берег хорошо!

А налетят, бывало, на Орду запорожцы-сечевики, то врежется Шарпыло в самую гущу, учуют кони черта и взбеленятся. Тогда начнет казацкая сабля направо-налево крошить, посыплются вражьи головы, как груши осенью.

Четыре года был Шарпыло куренным атаманом, а на пятый распрощался с казаками-товарищами. Не хотели его пускать, еле на малый срок отпросился.

Стал подъезжать ко Святым горам — диву дался: в зелени лесов вознеслись белокаменные монастырские строения. Ничего не успел подумать Шарпыло, только видит, идет к нему навстречу пустынник, борода до самых ног отросла, а с ним Одарка — еще краше, чем была.

В Сечь Шарпыло не воротился. Променял тютюн, да люльку, да волю казацкую на жену-красавицу.

Поставил Шарпыло знатную хату на две половины, накупил волов, овец, коней. Денег, пока казаковал, скопил до черта: целый мешок золотых дукатов.

Стал жить-поживать с молодой женой, только не рад тому был: била она его, за чупрыну таскала, горилку пить больше малой чарки, да и то по праздникам, не дозволяла.

Утоляя в шинке свою печаль-тоску, уверял Шарпыло, что одурачили его черт с пустынником: анафемский хвостик у аспидской Одарки так и не отсох, остался, где был, на том самом месте.

Жил когда-то мужик. Копал он погреб и нашел в земле кусок золота.

«Куда мне его деть? — думает мужик. — Себе оставлю — пан отнимет. А не отнимет пан — отнимет управляющий, а не управляющий — так староста. Понесу-ка я лучше это золото царю. Царь меня наградит, а уж царской награды никто не отберет!»

Надел мужик новые лапти и пошел к царю.

Долго ли, коротко ли — дошел до царского дворца. Часовой его спрашивает:

— Ты куда, мужик, идешь?

— Хочу царю свою находку отдать.

— А что это за находка?

— Кусок золота.

Ну, часовой и пропустил его. И второй, и третий, и четвертый часовой пропустили.

Дошел мужик до царской палаты. А там у дверей вельможа стоит, толстый, важный.

— Ты куда, мужик, лезешь?

— К царю, паночек.

— К царю? А что ты там забыл?

— А вот копал я погреб, нашел кусок золота и несу царю в подарок.

Загорелись глаза у жадного вельможи:

— Золото? А ну покажи!

Показал мужик золото. Вельможа затрясся весь от жадности и говорит:

— Коли дашь мне половину царской награды, пропущу тебя к царю. А не дашь — ступай прочь!

Что тут делать?

— Хорошо, паночек, дам, — отвечает ему мужик.

Пропустил вельможа мужика к царю.

— Здравствуй, царечек-паночек! — говорит мужик. — Я тебе подарок принес.

И подал ему кусок золота. Царь взял золото и спрашивает:

— Что же тебе дать за этакий подарок?

— Ничего, царечек-паночек, мне не надо. Если милость будет, дай мне чарку горилки да краюшку хлеба, а то я, пока шел к тебе, дюже проголодался!

Царь приказал принести целый графин горилки да каравай белого хлеба.

Мужик глянул на белый хлеб и говорит:

— И отец мой, и дед мой такого хлеба никогда не едали и не видали — не стану и я его есть! Нет ли у вас, царечек-паночек, простого ржаного хлебца?

Приказал царь принести ржаного хлеба. Побежали слуги, разыскали у ворот старичка нищего, выпросили у него горбушку хлеба, принесли мужику.

— Вот это хлеб по мне! — говорит мужик.

Налил он чарку до краев, выпил, закусил хлебцем. Налил другую, выпил, закусил. Налил третью, выпил, закусил. Так весь графин горилки выпил и всю горбушку съел.

— Ну, — говорит, — спасибо вам, царечек-паночек, вот я и наелся и напился вволю!

— Что же теперь тебе, мужичок, дать?

— Теперь, царечек-паночек, поплясать бы мне.

— Музыку сюда! — приказывает царь.

Привели полковых музыкантов.

— Нет, царечек-паночек! — говорит мужик. — Под такую музыку я плясать не умею. Мне под дуду плясать охота!

Царь разослал по всему городу слуг — дударя искать. Нашли его, привели. Заиграл дударь — стал мужик плясать. Плясал, плясал, уморился и говорит:

— Довольно!

Тогда царь спрашивает его:

— Что же теперь тебе еще нужно?

— Теперь, царечек-паночек, мне охота поспать.

Царь приказал приготовить для мужика постель. Приготовили мужику постель пуховую, а он на перину поглядывает, с ноги на ногу переминается, не желает ложиться.

— Эта постель не по мне, я сроду на пуху не спал. Мне бы гороховой соломки!

Привезли целый воз гороховой соломы. Мужик шапку под голову да и захрапел на весь дворец. Выспался, поднялся да и говорит:

— Спасибо вам, царечек-паночек! Я вам тут нагрубил, насорил — дайте мне за это сто розог!

— Что ты, мужичок, какие розги? Ты же мне золото подарил!

— Э, царечек-паночек! Прошу я вас, будьте ласковы, дайте мне в награду сто розог!

Что тут поделаешь? Принесли розги. Хотели было мужика пороть, а он говорит:

— Погодите, царечек-паночек, у меня есть половинник.

— Какой половинник?

— Как шел я к вам, так меня один важный такой пан не пускал. «Коли дашь, говорит, половину того, что царь тебе даст, то пущу». Я и обещал. Так дайте сначала ему пятьдесят розог, а потом мне дадите остальные.

Привели вельможу.

Приказал царь раздеть его, положить на скамью и наградить как должно. Задрожал, затрясся вельможа.

— Ничего, паночек, — говорит мужик, — не бойся, я тебя не обману: как условились, так и получишь.

Уложили вельможу и всыпали ему пятьдесят горячих!

Мужик и говорит:

— Ах, царечек-паночек, он так у вас хорошо служит: Надо его за это наградить — отдайте ему и мою половину!

Дали вельможе еще пятьдесят розог, а всех — сто.

Как рассчитались с вельможей, царь хотел было расспросить мужика, откуда он, хотел наградить его, а мужик — шапку в охапку да за дверь, только его и видели.

«Не то, — думает, — выпадет мне еще такая честь, что нельзя будет ее и снесть!»

Много лет прошло с тех пор, как Молдавией правил господарь Стефан Великий. А рассказывают о нем и по сей день. И я вам расскажу, что сам знаю, что от деда слышал.

Было у Стефана храброе войско. Не для спеси, не для похвальбы держал то войско Стефан. Времена были неспокойные. Крепко приходилось оберегать границы родного края от набегов злых турок.

Не рыцари, закованные в латы, не князья и не графы в шелках и бархате служили в войске Стефана, а простые крестьяне. Ну, а раз крестьяне, так, кроме войны, у них и другое дело было: поля пахать, хлеб сеять, да косить, да молотить.

Вот однажды в страдную летнюю пору Стефан отпустил своих воинов по домам — убирать хлеб с полей. То ли проведали об этом турки, то ли нет, только двинулись они на Молдавию, истребляя все на своем пути, словно жадная саранча. И так много было турок, что широкие долины Молдовы и Бистрицы не могли вместить их.

Стефан послал гонцов на юг и на север, на запад и восток Молдавии. Велел так сказать: пусть крестьяне бросают хлеб на полях недожатым, зерно необмолоченным. Пусть берут копья и мечи и спешат на битву с врагом.