— Это уже само собой разумеется, — улыбнулся Коршун.

— А что бы вы предложили?

— Так ведь много раз предлагали, — бросил Коршун, и седоватые брови его сердито задвигались. — Толку-то?

— И все же, Александр Кириллович, что?

— А чего мы стоим? — Коршун пододвинул стул, опустился на свой и после паузы продолжал: — Я совхозник, и мое мнение может быть пристрастным… До войны, знаете ли, директора племенных хозяйств и многих крупных совхозов входили в номенклатуру наркома. Это сказывалось и на подборе кадров и, как бы это точнее выразиться… — Коршун прикрыл глаза, нахмуренные брови его опять задвигались. — Ну, воспитывало более уверенных в себе директоров. А в нашем деле без риска не обойдешься, производство сложное, часто решать надо немедленно, и тут уверенность нужна. Если директор знал, что без наркома его из-за каких-то мелких придирок никто не снимет с поста, он действовал решительно.

— Продолжайте, продолжайте, Александр Кириллович!

— Когда руководитель начинает чувствовать себя уверенно, он уже не похож на того, который все время оглядывается да прячется за согласованные решения. Так вот мы, Андрей Михайлович, и воспитали целую плеяду безвольных директоров… Подумайте сами: сколько над директором вышестоящих теперь? В районе — три организации, любая из них может ставить вопрос о непригодности директора, а разве серьезный директор на всех угодит? Три начальника, у каждого свой характер… В области — все начальники над директором, в министерстве — тем более. Не о себе, Андрей Михайлович, пекусь, но раз уж зашел разговор, поимейте в виду эту ненормальность. Теперь совхозы в несколько раз крупнее, чем в сороковые годы, по тому времени все нынешние директора были бы в номенклатуре министра… Возьмите положение в промышленности. Разве директора крупного завода райком может спять с поста? Нет! И обком не всегда властен над ним. А директора совхоза? Не угоди секретарю райкома — а секретари тоже всякие бывают, каждый со своим опытом, со своими замашками, — так вот возрази ему, и он может ставить вопрос о непригодности, и добьется снятия.

Коршун сунул в папку недочитанные бумаги.

— Я наблюдаю за соседними районами… Смотришь, иной директор год-два пробыл в одном совхозе, — уже снимают или переводят в другой район, потому что, видите ли, не сработался с местными властями. — Коршун говорит это сердито, и брови его двигаются тоже сердито. — А что директор сделает в хозяйстве за год-два? Только присмотрится да правильный ход мыслям даст насчет будущего. Словом, Андрей Михайлович, надо взять директоров совхозов под более высокую защиту, — заключил Коршун и, машинально раскрыв папку с бумагами, сразу же прикрыл ее.

— Я сейчас опровергну ваши доводы, Александр Кириллович, — улыбнулся Павлов. — Коршун — директор совхоза, Никаноров, ваш друг, — тоже… От всех остальных совхозов вы ушли далеко по урожаям, по продуктивности скота. Значит, вам местные организации не мешают?

Брови Коршуна взметнулись вверх, и Павлов увидел выцветшие, но отдающие синевой смеющиеся глаза.

— Так это потому, Андрей Михайлович, что и я, и Никаноров подчинены непосредственно Москве, а иначе меня тут давно бы не было!

Павлов, что называется, прикусил язык. Он совсем забыл, что директора племенных заводов находятся в непосредственном подчинении министерства…

— Я обещаю вам, Александр Кириллович, подумать об этом разговоре, посоветуюсь с товарищами.

— Очень надо об этом подумать. Надо учесть, Андрей Михайлович, что в совхозах кадры специалистов, как правило, опытнее, чем в районном управлении. Агроном, который с интересом, творчески работает на земле, ни за что не пойдет в канцелярию. И плохо, когда любители канцелярий пытаются руководить более опытными собратьями. Правда, опытного, самостоятельного специалиста они не собьют, однако крови немало могут попортить. А вот молодых часто сбивают! И если уж партия дала нам право планировать производство и всю технологию, пусть не мешают самостоятельно хозяйствовать! — решительно заключил Коршун.

«Вот вам и тихий мужичок», — подумал Павлов, вспомнив, как аттестовывали Коршуна многие.

— А вы обедали сегодня? — задал Коршун традиционный вопрос гостеприимного хозяина.

— Честно говоря, нет, но…

— Тогда пойдемте на квартиру. Правда, хозяйка моя к ребятам уехала, но что-нибудь приготовлю, накормлю, — говорил Коршун, направляясь к вешалке.

Павлов обрадовался: хорошо, что так — никому не помешают, если засидятся.

— Чем же ребята заняты в городе?

— Двое студентов у меня, будущие медики. А один журналист, на телевидении работает, деревенские дела освещает.

— Шофера надо где-то пристроить, — напомнил Павлов.

— Гараж рядом, а заночует у нас, места хватит.

Квартира директора совхоза не отличалась от городских. Правда, горячая вода в ванну поступала не из теплосети, а из водонагревательной колонки, но колонка работала на газу, на кухне — газовая плита, отапливался дом от водяных батарей.

Коршун сказал, что у специалистов квартиры такие же, а газом пользуются все жители совхоза.

Павлов не без удовольствия помогал Коршуну хозяйничать на кухне; чистил картошку, резал лук, как это иногда приходилось делать и дома. Скоро кухня наполнилась ароматом, предвещавшим аппетитный ужин. Вот теперь Павлов понял, что проголодался. Он в дороге еще упрекал себя за игнорирование колбасы у Варвары. Но колбасу достал из холодильника и Коршун, предложил поджарить с яичками. На этот раз Павлов не отказался от такого блюда, однако спросил:

— Город грабите колбасой-то?

— Привозим иногда… Корову теперь не держим.

— А рабочие ваши?

Коршун сказал, что почти все рабочие имеют скот в личной собственности.

— Значит, и у вас крестьяне оседлые?

— То есть? — не понял Коршун.

Павлов рассказал, как у Григорьева заботятся об индивидуальном скоте.

— Да, в этом смысле — оседлые. Но насчет заботы мы пошли дальше Григорьева.

— Дальше-то вроде бы и некуда, — усмехнулся Павлов.

Но оказалось, есть куда! Коршун резонно заметил, что плохо, когда механизаторы в горячую пору ночами или в свой выходной день спешат в луга и леса, чтобы запасти для своей коровы сено. Это сказывается на их основной работе, на производительности труда. Люди нервничают: удастся или не удастся? Поэтому совхоз решил взять на себя заботу о кормах для коров механизаторов. И теперь люди с полным напряжением сил работают на своих участках, в том числе и на заготовке кормов.

— Но есть у нас нарушение, — признался Коршун. — Мы выделяем каждому механизатору, имеющему скот, бесплатно три тонны сена.

— А это-то зачем?

— Вот так решили… Как бы особое поощрение для трактористов и комбайнеров. Это примерно двести пятьдесят тонн сена. Убытки относим на фонд директора. Правда, — вдруг оживился Коршун, — есть одна оговорка: если механизатор допустит нарушение трудовой дисциплины, то сено даем уже за плату.

— А другим рабочим?

— Другим отводим участки на свободных землях — по лесам, низинам, бесплатно даем конные грабли, косилки. Но тут привилегия животноводам: для них мы подкашиваем нужное количество травы, только сушат и стогуют сами. За косьбу тоже ничего не берем…

Все это неожиданно для Павлова. Он лишь нащупывает пути помощи частному сектору, а тут уж вон как далеко пошли! Начали уточнять детали, и оба так увлеклись, что Петрович, читавший газету, заглянул на кухню.

— Горелым пахнет, товарищи повара…

Действительно, картошка подгорела…

Когда поели, Петровича отправили спать в одну из трех директорских комнат, а сами засели за тем же столом. Разговор продолжался.

Коршун, как и Григорьев, утверждал, что наличие подсобного хозяйства у рабочих способствует закреплению людей. Здесь тоже не прибегают к помощи горожан в период урожая. Но наличие частного скота вызывает и не очень приятное явление. Когда нет кормов, некоторые люди готовы переступить черту дозволенного. Воруют совхозное сено. Иные работники животноводства попадались на хищении концентратов, их судили. Но судом не все поправишь, нужно думать о мерах, которые предотвратили бы подобные преступления. Рассуждая так, руководители совхозов пришли к выводу, что надо продавать рабочим ценные зерноотходы и другие концентраты — по два-три центнера на семью.