Теперь и у Павлова все внутри закипело… Но он постарался сдержать себя. Попросил Сидорова дать ему справку о плановых цифрах, разработанных колхозом, и тех, что навязали в управлении.

Расхождения оказались очень большими.

Павлова удивило, что такой напористый человек, как Сидоров, не устоял. А ведь при определении планов посева последнее слово партия оставила не за Поповым, а за Сидоровым. Почему он не воспользовался этим правом?

Сидоров как-то сразу обмяк. Провел ладонью по лицу, горько усмехнулся:

— Я хорошо знаю об этих правах. Но попробуй воспользуйся. Попов сразу поставит на место…

— Так вы сначала попробуйте.

Сидоров молчал. По лицу было заметно, что в нем происходит большая внутренняя борьба.

— Коли начали, так выкладывайте все до конца, — настаивал Павлов.

— Я же обращался к товарищу Щербинкину…

— Но и Щербинкин не может отменять ваши плановые наметки.

— Тогда мне нечего сказать, Андрей Михайлович… Выходит, опять председатель виноват.

— В данном случае виноват. А кто же?

Сидоров прямо взглянул в глаза Павлову и произнес четко и твердо, выговаривая каждое слово:

— Одним утешал себя — все равно сделал бы по-своему. И пары завели бы, и овес посеяли бы, потому что дальше хозяйствовать по чужой указке сил больше нет.

— Зачем же лукавить, если есть честный путь?

— А почему бы, Андрей Михайлович, не сделать так, — не отвечая прямо на вопрос, продолжал Сидоров, — заранее собрать в районе, а то и в области секретарей парткомов, начальников управлений, нашего брата и объяснить: планируют-де сами хозяйства. Вот тогда мужества у нашего брата было бы побольше…

— Тут вы правы. Учтем. А пока договоримся так: к вечеру приезжайте в управление со своими плановыми наметками. Сумеете доказать свою правоту с цифрами в руках?

— Это просто, Андрей Михайлович. У нас расчеты сделаны.

— Вот и хорошо. Вечером я буду в райцентре.

От «Восхода» до райцентра двадцать минут езды, но и за эти короткие двадцать минут передумал Павлов много. Конечно, убеждать председателя в том, что если посеет зерновые, то их все равно заберут, а потому сей хоть сорную траву, зато она дома останется, — это преступление.

Но, раздумывая дальше, он был вынужден признать, что корень зла не в Попове. Ведь и Попов, надо полагать, не сразу пришел к такому заключению. Попова подвели к этой мысли. Забрать овес у Сидорова или не забрать, в конечном счете, решают не в районе. Вот ведь какая сложная ситуация…

С Поповым они встретились в парткоме.

Попов больше десяти лет в районе «первый» — был секретарем райкома, стал секретарем парткома производственного управления. За последние годы он заметно округлился: лицо полное, щеки словно бы пораспухли — тугие, красные. Черные волосы гладко зачесаны назад. Взгляд карих глаз властный…

Павлов сразу — о планах. Не удержался, сказал и о том, что узнал от Сидорова. Он думал, что Попов начнет «выкручиваться». Но Попов даже не защищался. Он повторил слово в слово, что говорил Щербинкин: «Принять большие изменения в планах колхозов и совхозов — значит согласиться с откровенно выраженным недоверием руководству».

— Это ты сам пришел к такому выводу?

— А разве в обкоме думают не так? — явно взволновался Попов.

К вечеру приехал Сидоров со своим агрономом — молодым застенчивым парнем.

В кабинет Попова пригласили руководящих работников производственного управления.

— Ну, Сидоров, докладывай, с чем ты не согласен, — начал Попов.

Сидоров поднялся, бросил взгляд на Павлова, словно ища поддержки, откашлялся и начал негромко:

— Поля наши за последние годы сильно запущены.

— Кто же их запустил? — сразу же перебил Попов. — Ты в колхозе уже три года. — И, спохватившись, более миролюбивым тоном добавил: — Да еще и сам агроном по образованию.

— Вы, Федор Федорович, по образованию тоже агроном. А вот ведь не подсказали нам, как правильно вести полевое хозяйство. И в районе вы не три года, а десять лет! — перешел в наступление Сидоров.

Попов вспыхнул, хотел начальственно оборвать забывшегося председателя, но, взглянув на Павлова, только пожевал губами и отрывисто бросил:

— Давай, Сидоров, по существу вопроса.

— А если по существу, то вот наши наметки… Они нами и раньше были экономически обоснованы, но управление и вы, Федор Федорович, не согласились с нами.

При обсуждении Павлов имел возможность убедиться, что Сидоров в делах экономики разбирается куда лучше, чем Попов, он, что называется, клал Попова на лопатки, когда обосновывал свои планы.

Потом уже, поздно вечером, в разговоре один на один Попов признался Павлову, что это после консультации с Щербинкиным он решил «не распускать вожжи».

— Но в конечном-то счете вы дрожите за себя? — злился Павлов. — Вы десять лет здесь и, выходит, десять лет сдерживаете инициативу творческих работников.

— А выше… — начал было Попов, но замолк, встретив сердитый взгляд Павлова.

— И у нас тоже бывает так, — безжалостно выговорил Павлов. — И мы виноваты. Но надо уметь смотреть правде в глаза, как и положено коммунистам, настоящим коммунистам. Не усугублять своей вины. Если хотите, партия выразила мне и тебе известное недоверие, когда последнее слово при составлении планов оставила за председателями колхозов. Почему бы это? Не потому ли, что мы слишком шаблонно руководили сельским хозяйством, не учитывали конкретных особенностей каждого колхоза, совхоза, даже каждого поля.

Попов встал, оперся о стол обеими руками и заговорил, тщательно подыскивая слова:

— Андрей Михайлович, я так смотрю на это. Неужели я хуже Сидорова разбираюсь в политике? Да и в производстве? Неужели нам, руководителям района, так уж и нельзя доверить утверждение планов по колхозам и совхозам? Здесь какое-то недоразумение, Андрей Михайлович… За район отвечаю я! Не Сидоров, не Коршун, а я в ответе за район! И вот представьте себе такое положение… — Попов отпрянул от стола, начал жестикулировать руками и чуть заикаться, как это всегда бывало с ним, когда он горячился. — Допустим, Сидоров взял бы да и наставил в своих расчетах несусветные цифры по урожаю, по продуктивности скота… Все это вошло бы в сводный план по району, и план остался бы невыполнимым. А кто в ответе?

Павлов молчал. Он решил понять до конца, что все-таки представляет собой этот Попов.

А тот, торопясь высказаться, продолжал:

— Многие могут занизить планы. А я, партийный руководитель, выходит, не могу отменить такое антигосударственное планирование?!

Павлов видел, что сейчас Попов высказывает то, что думает, как понимает свою роль. А ведь еще в 1955 году по решению партии и правительства колхозам и совхозам было предоставлено право самим планировать посевные площади, поголовье скота на фермах. Но понадобилось второе, более жесткое решение о планировании. Значит, первое не выполнялось? А кто не выполнял? Районные и областные руководители? Между прочим, именно так об этом думают в колхозах и совхозах. Но Павлов-то отлично знает: все гораздо сложнее. Главная беда в том, что на месте фактически нечего было планировать. Если сверху продиктована структура посевных площадей, определена единственная кормовая культура, запрещены чистые пары, овес, многолетние травы, то может ли быть разговор о творчестве в планировании своего производства?

В районах привыкли ко всему этому, смирились и мыслить-то приучились шаблонно. Болезнь эта, к сожалению, застарелая. Но тогда почему он теперь удивляется Попову? Попов свою задачу, как он видит ее, выполняет в меру своих сил. Тем не менее Павлов испытывал смутное раздражение. Вероятно, вызывалось оно тем, что Попов не может и не хочет смириться с ограничением его прежних секретарских прав. Новых же обязанностей он не видит и не понимает. Ему нестерпимо думать, что он лишен последнего слова при утверждении планов колхозов и совхозов, поставлен в такое положение, когда любой председатель колхоза может сказать ему: «Мы так решили!»