И все же… и все же… Какой-то червячок сомнения был в моей душе. Я не высказал дочери никаких замечаний, советов, наставлений — пусть предстанет перед педагогами чистым листом…
— Рискуй, дочка! — И все. Без слюнявых благословений.
Она — на экзамен, а я — на декаду российской культуры в Латвию.
Жизнь в Риге сразу втянула в вихрь торжеств — творческие встречи, концерты, дискуссии, приемы, экскурсии, банкеты, аплодисменты, цветы… «Холодные прибалты» дарили нам столько искреннего, неподдельного тепла — живи, радуйся, наслаждайся! Ан нет! На душе кошки скребут.
Первой неладное во мне заметила Вия Артмане. Она так старалась, чтобы гостям было в Риге хорошо. А тут Матвеев ходит пасмурный… Может, недоволен чем-то?..
— Евгений, ты какой-то не такой… Что с тобой? — спросила Вия серьезно, пристально вглядываясь в меня. — Тебя так хорошо принимают!..
Мне не хотелось, чтобы она думала, будто я недоволен хозяевами, не мог я оставлять ее в таком беспокойстве, потому выложил все напрямик:
— У меня беда. Светка поступает в театральное…
Вия взорвалась хохотом. На нас сразу обратили внимание — дело происходило в загородном ресторане на правительственном приеме.
— Ну ты и дурной!.. — Она все еще захлебывалась смехом. — Не волнуйся. Поступит твоя дочь. Она хорошая девочка!.. — Своим милым голосом с мягким акцентом Вия пыталась успокоить меня. А я про себя думал: «Хорошая девочка — это еще не профессия»…
Поздно вечером, после банкета, собрались в гостиничном номере мужички — как водится, «добавить» и порассуждать о том, как проходит декада культуры.
Петр Глебов, знаменитый Гришка Мелехов, под гитару заливался «канареечкой-пташечкой». Виктор Петрович Астафьев, к тому времени уже полюбившийся мне за повести «Ста-родуб», «Звездопад», «Кража», был на редкость словоохотлив: без писательского апломба, эдак по-крестьянски рассказывал разные были. Как жалею теперь, что ничего не записал тогда из его мудростей…
Глебов вдруг оборвал песню.
— Слушай. — обратился он ко мне. — Сегодня Вия Артмане мне сказала, что ты трепыхаешься из-за поступления дочки в «Щукинское». Хочешь, сейчас узнаем, какая там обстановочка?
— Как?
Глебов стал листать свой блокнот.
— Я позвоню Циле Мансуровой, и ты лично пообщаешься с ней…
— Стоп, Петя! Двух «казаков» на одного профессора многовато. Давай так: ты звонишь и спрашиваешь: «Так, мол, и так — дочь Матвеева поступает к тебе на курс, как она?» И передаешь трубку мне. Понял? Я хочу услышать то, что она скажет тебе, а не мне…
— Заметано, — сказал Петр Петрович и подмигнул Астафьеву, мол, видал, каким манером Матвеев в разведку рванул…
Соединился с Москвой, спросил Мансурову, задал ей мои вопросы, потом передал трубку мне.
Слышу знакомый хрипловатый голос Цецилии Львовны:
— Понимаешь, Петя, девочка видная… Ну, как тебе сказать… С хорошим вкусом… Думаю, на третий тур можно допустить… Но зачем ей это надо? А отец что, очень хочет, чтобы она стала артисткой?..
Все! Я передал трубку Глебову. Он еще о чем-то поговорил с Мансуровой…
Такой же трюк проделали мы с помощью Ирины Скобцевой: она связалась с Борисом Евгеньевичем Захавой — ректором училища (они тогда вместе снимались в «Войне и мире»). Результат тот же…
Осталось убедить дочь не делать следующего шага! Конечно, были слезы… Но лучше поплакать раз, чем потом всю жизнь…
Итак, дочь Светлана — филолог, сын Андрей — технарь… Хватит в семье и одного чокнутого…
А записал я этот рассказик в надежде, что, может, его прочтут те, кто спит и видит себя на обложках журналов, в шуме рукоплесканий и утопающими в цветах…
«Новый русский»
Так уж сложилось в нашей семье: если дед уединится в комнате ли, в беседке ли на даче, значит, «Чапай думает» — входить, подходить никто не смей.
Бывало, маленькие внуки Алеша и Женя, злясь на предка, один — молотком, другой — еще каким-нибудь не менее увесистым предметом били по дверным стеклам — требовали внимания деда к себе. Цветные витражи — в мелкие осколки… а внуки грозили…
Алеша: Вот уйду, и ты никогда меня не увидишь!..
Женя: Когда вырасту, в жизни в школу не пойду. Будешь знать!..
Внучка Надя стекол не била: она настойчиво позвякивала дверной ручкой.
— Кто?
— Это я, дедуль.
— Я работаю!
— Я тоже хочу работать…
Ну что тут поделаешь? Во-первых, женщина, во-вторых, человек ведь не поиграть просится, а работать. Разрешаю.
— Дай мне бумагу и… этот… хланастел…
— Фломастер?
— Хла-на-стел!.. — Надя произносит слово по слогам, обиженно и с укором. Делает несколько закорючек на листе и демонстративно покидает кабинет.
— Это что? — спрашиваю ее вдогонку.
— Тебе письмо.
Я читаю вслух и стараюсь тоже по слогам: «Дедушка, я тебя люблю»…
— Нет! — дрожат ее губки. — Там написано, что я с тобой не дружу!..
Так было когда-то, давно. Теперь, думаю, внуки даже радуются, что дед изолируется от них — меньше ворчит…
Однажды в дачной беседке «ваял» я режиссерский сценарий. В голове, конечно, круговерть от всевозможных мыслей: мало хлопот чисто творческих, так надо еще изловчиться и втиснуть задуманное в копеечную смету. Надо во что бы то ни стало достойно пронести этот финансовый хомут через весь фильм, и так, чтобы не было при этом художественных потерь…. Вот таким образом, с терзаниями, входил я в рынок…
Чувствовал в себе раздражение, чертыхался про себя, злился на всех и вся. А тут еще Женька маячил перед глазами: я давно заметил, что он ходит, как конь вокруг колодца, и все косится на беседку.
— Евгений, ты чего маешься?
— Дедуль, поговорить надо…
— Входи.
— Только я серьезно хотел потолковать.
— А разве я когда-нибудь говорил с тобой несерьезно?
— Не… Но я хотел по-мужски…
Та-а-ак, смекнул я: сейчас он покажет мне во всей красе реформы, свободу, плюрализм… Наверняка, насмотревшись видиков, про секс будет спрашивать. Сгруппировался, как перед прыжком в ледяную воду, настроился на сексуальную волну. Говорю:
— Давай, Женечка, по-мужски. — А сам думаю: «Надо как-то потоньше и без сюсюканья побеседовать — парень-то уже не маленький, десять лет уже».
Внук сел, положил ногу на ногу, скрестил руки на груди — очевидно, ему казалось, что так он выглядит солиднее.
— Это будет наш секрет, — предупредил меня Женя.
— Разумеется.
В упор глядя на меня, не меняя величественной позы, он напрямик изрек:
— Дедуля! Одолжи мне миллион рублей!..
«Рублей» резануло словно дрелью по черепу (Женя картавил).
Фантастика какая-то! Это три моих месячных пенсии! Тогда я еще не получал «президентскую»… Нет, лучше бы про секс…
— Женя! Все дорожает… Но игрушка за миллион?!!
Он с досадой выдохнул, встал и посмотрел на меня как на дите неразумное.
— При чем здесь игрушки? — И видно было, что он расстроен моей реакцией. — Я ж серьезно…
— Но миллион! Миллион, Евгений, зачем?..
Он подсел вплотную ко мне и, слегка постукивая ребром ладони по столу, шепотом втолковывал:
— Я куплю акции… через год получу дивиденды… И с тобой рассчитаюсь… с процентами…
В слове «процентами» его «р» снова резануло мой слух…
Вот напасть! Я сам, как щенок, барахтаюсь в рыночном омуте — не знаю, где спонсора на фильм раздобыть, а внук запросто кидается словами «акции», «дивиденды», «проценты»… Может, это и есть новое поколение? Может, это им дано увидеть свет в конце тоннеля? Может, так и надо строить светлое капиталистическое будущее?.. Да-а!..
Но все же поговорили мы и серьезно, и по-мужски. Про все. Про то, что деньги надо заработать. Про то, что легко они достаются жуликам, авантюристам, аферистам, коих расплодилось нынче как саранчи — это они обирают доверчивых людей… Тут и «МММ», и «Чара», и «Тибет», и прочая нечисть…
Я сказал внуку, что к 10 июля (это его день рождения) мы с бабушкой уже решили подарить ему новый велосипед. Глаза у мальчика блеснули искорками удовлетворения и надежды. И совсем по-детски, не скрывая улыбки, попросил:
