— Напишите речь и экземпляр представьте в горком.

Последняя фраза прозвучала почти как приказ.

Тут из памяти вдруг выплыло, как однажды высокий правительственный чин, открывая торжество по случаю награждения орденами и медалями деятелей культуры, стоя за столом президиума, поднял поближе к глазам лист бумаги, заранее кем-то для него приготовленный, заглянул туда и, осмотрев присутствующих, сказал:

— Здравствуйте, товарищи! — Снова зыркнул в бумажку. — Поздравляю вас с наступающим великим праздником!..

И так он мотал вверх-вниз головой, пока не закончил краткое вступительное слово. Кажется, с того момента у меня особенно сильно разыгралась аллергия на «речи по бумажке». Потому в трубку я ответил:

— Не буду я писать свое выступление. Продумаю и выступлю так, без чтения.

Сказав это, почувствовал, что плохо скрыл свое раздражение.

— Хорошо, хорошо, — смягчился голос из горкома, — об этом мы подумаем, посоветуемся. Но текст надо представить. Ждем.

Сутки лихорадочно размышлял: «Что и как?!»

Позвонила секретарь МК по идеологии:

— Евгений Семенович, что-то не видно текста вашего выступления…

— Пожалуйста, умоляю вас, избавьте меня от чтения речи.

— Ну, такой порядок… Так полагается… — мягко, хотя и несколько снисходительно, убеждала секретарь.

Я, как мог, продолжал сопротивляться.

— Ну, представьте себе: вам объясняются в любви и смотрят не в глаза, а в бумажку!..

К счастью, мой экспромт она приняла не так, как ее помощник.

— Какой ужас!.. — воскликнула секретарь по идеологии и долго смеялась. — Ну ладно, так и быть. Но все-таки, хоть вкратце расскажите, о чем хотите говорить. Поймите, мне ведь тоже надо докладывать. — Ее доверительная интонация размягчила меня.

— О чем буду говорить? — переспросил и признался: —Да о любви же! О том, как женщины воевали, как трудились, как лечили, как кровь сдавали раненым, как умеют они терпеть…

— Ой-ой, Евгений Семенович, — вздохнула она. — Ну ладно, рискнем. — По-доброму благословив меня, она рискнула на бесконтрольное выступление артиста. Без цензуры, так сказать.

На сцене Большого, за кулисами, среди знатных женщин страны царило хоть и приглушенное, шепотливое, но оживление: объятия, рукопожатия, поцелуи, улыбки…

Только я успел благодарно поцеловать руку знаменитого хирурга Зои Сергеевны Мироновой, в свое время лечившей меня, как откуда ни возьмись двое «в штатском». Вежливо, но упруго-настойчиво они оттеснили меня в глубь сцены, шепнув: «За нами», Я, подпираемый ими с боков, послушно пробирался через возбужденную толчею. Вдруг слышу голос Валентины Терешковой:

— Евгений Семенович, сядем рядом!..

Опыт высиживать скучные доклады у нас уже был, но не успел я и словечка ей сказать, как «штатские» настойчиво повторили: «За нами!»

Подвели меня к правой кулисе, поставили у второго президиумного ряда, скомандовали:

— Стоять здесь. Когда и где надо сесть, скажем!

По чьему-то велению ряды на сцене (кроме передних двух) быстро и бесшумно заполнялись женщинами — гордостью и красой Москвы. Пространство вмиг засверкало, словно южное ночное небо звездами, орденами и медалями.

— А мне куда?

— Стоять!

К первому ряду на сцене вышел, стараясь выглядеть бодреньким, Леонид Ильич Брежнев. За ним — члены Политбюро. Во второй ряд потянулись кандидаты в члены Политбюро и секретари ЦК.

Долго и бурно народ и партия стоя аплодировали друг другу. Сели.

— Ваше место крайнее во втором ряду. — «Штатские» легонечко вытолкнули меня на сцену.

Я оказался рядом с М.С.Горбачевым, тогда только-только вошедшим в верха государственной элиты.

Доклад, выступления — и все по написанному. Я, честно говоря, даже струхнул: у всех ораторов так это стройненько получается, а меня, не дай Бог, понесет… Все-таки бумажка — это дорожка…

Встала «моя» секретарь МК. Я понял — пошла на риск.

— Вас приветствует…

Михаил Сергеевич шлепнул меня ладошкой по коленке, сказал:

— Давайте! По-нашему, по-казацки!

До трибуны было всего три-четыре шага, а шел я, как мне показалось, вечность. Помню начало:

— Милые женщины!.. Я пришел объясниться вам в любви!..

Поскольку речь часто прерывалась аплодисментами, это горячило меня и подстегивало…

Из-за спины услышал знакомое причмокивание и голос Леонида Ильича.

— Это кто говорит? — спросил он довольно громко.

Ему проокал М.А. Суслов:

— Это говорит артист… — Через еле заметную паузу он назвал мою фамилию. Наверное, заглядывал в бумажку. А может, мне это только так показалось…

— Хорошо говорит, — похвалил Генсек.

В антракте, перед праздничным концертом, ко мне подошла «моя» секретарь и, нисколько не смущаясь своего волнения, спросила:

— Слышали, как вас принимали? — Я кивнул, что «да». — Ну, и мне полегчало, — призналась она, очаровательно улыбнувшись.

Я тогда подумал: надо же — человек облечен властью, положением, слывет строгой, волевой… А на поверку оказалось хрупкое, ранимое существо…

В такой категоричной форме мне неоднократно задавался, устно или письменно, вопрос о сыгранной мною в фильме «Солдаты свободы» роли Л.И.Брежнева. А то и похлеще спрашивали: «Как вас угораздило это играть?»…

Зрителей я понимаю. Они составили, исходя из предыдущих моих работ, своеобразный, как теперь принято говорить, имидж актера Матвеева. И не дай Бог уклониться от привычного амплуа, сыграть, например, не драматическую, а комедийную роль, не положительного, а отрицательного героя — это расценивается чуть ли не как измена ему, зрителю. И пойдут возмущенные письма вроде: «Пожалуйста, не играйте негодяев, вам это не идет!» Так было после «Краха», где я выступил в роли полковника Павловского, отъявленного антисоветчика. Или: «Ваше исполнение тестя в „Отцах“ убило во мне веру в вас. Жаль. Извините…» Вот так.

Что кривить душой — неприятно читать такое. И все же это — зритель, мой зритель. И не считаться с ним нельзя — ради него я живу, для него тружусь. Ему можно простить заблуждения и непонимание…

Но вот когда критики, журналисты начинают заниматься обыкновенной, нет, не обыкновенной, а подленькой травлей, походя рассыпают колючки, ехидные подковырки, — остается только диву даваться.

К примеру, в одном из первых изданий Энциклопедического словаря сообщалось, что Матвеев Е.С. сыграл роль Леонида Ильича Брежнева в фильме «Освобождение» и… все. Вся моя предыдущая творческая жизнь сведена была лишь к этой эпизодической роли.

Единственное, что давало мне силы не принимать близко к сердцу этот сознательный выпад, — некомпетентность автора статейки. Он называет фильм «Освобождение», но там нет роли Брежнева, следовательно, я не мог ее сыграть в той киноэпопее.

Сподобился я услышать и более экзотические подробности о себе. В июне 1989 года на Первом съезде народных депутатов СССР депутат Юрий Карякин с большим пафосом вопрошал:

— Куда девались те времена, когда наш Генеральный секретарь и Президент становился трижды Героем Советского Союза и получал орден Победы за то, что его подвиги в фильме прекрасно изобразил актер, которому за это исполнение дали звание Героя Социалистического Труда?

Спасибо оратору за оценку моей работы, за это «прекрасно изобразил», но на остальное в его речи я не мог не ответить короткой запиской: «Поверьте, я бы не унизился до ответа на Вашу клевету в мой адрес, но письма и звонки моих избирателей (тогда я был депутатом Верховного Совета РСФСР — Е.М.) и зрителей вынуждают меня сказать Вам: строить красноречие на лжи — безнравственно. Е.Матвеев — не Герой».

Вообще-то разного рода хулителям отвечать не стоит: кто-то из них озлоблен на всё и вся, кого-то мучает патологическая зависть. Бог с ними, с несчастными — они и так страдают. А вот зрителю, как правило, не знающему, что и как в кино делается, надо рассказать.

Прежде всего надо сказать о том, что актер не играть не может — это его природа. Если он настоящий художник. Не играющий актер — мученик… Даже живой труп.