— Ну, — поднял он рюмку с виски, — о деле ни слова. Отдыхаем. Умаялся я сегодня.
«Да, — подумал я про себя, — если не говорить о деле, то ни омары, ни семга, ни угорь в рот не полезут…»
— Расскажите, — начал я издалека, — кто придумал эту чудо-дачу?
— Строилась эта вилла как резиденция Брежнева на время его пребывания в семьдесят пятом году в Хельсинки на совещании. Но служба безопасности забраковала ее — что-то им не понравилось. Кажется, потому что неподалеку проходила дорога… Вот вилла нам и досталась… Мрамор весь из Италии.
Мне показалось, что пора намекнуть и о деле.
— Уважаемый товарищ посол! — начал я торжественно и напрямик. — Фильм «Победа» под угрозой срыва!
Соболев потеребил седеющую шевелюру, красивое его лицо сразу изменилось: он пригласил гостя пообедать вместе, а тут…
— Это проблемы Ермаша!.. — отмахнулся посол. — Кстати, напомни ему, что когда-то в Свердловске мы работали вместе… А что случилось?
— В Москве дали деньги по-социалистически, а Хельсинки требует по-капиталистически…
Соболев, поднимаясь, резко отодвинул кресло, и оно по мрамору скользнуло в другой конец зала.
— Да нет у меня денег! Вы что, одурели, братцы?!
Успокаиваясь, вернул кресло на место. Сел…
— Нам ведь не деньги нужны, — сказал я.
— А!.. Тогда давай по рюмашке.
Выпили.
— У нас в СССР, — я умышленно подчеркнул «у нас», — есть такая общественная форма работы: все на уборку моркови, картошки, засолку капусты на овощебазе… Ну и идут стройными рядами ученые, артисты, врачи, учителя, студенты на «битву за урожай»!
Владимир Михайлович посасывал ломтик лимона, думал.
Я нажимал:
— Почему бы нашим сотрудникам, их тут уйма в разных представительствах, фирмах, не выйти на субботник и не сняться в массовке? А? — Посол даже не взглянул на меня. — Одеты они у вас дай бог каждому, ухоженные. Фото- и видеокамер у каждого полно. Мы из них такой шикарный журналистский корпус соорудим!.. А? Помогите их уговорить!
— Уговорить? — смеясь, переспросил Соболев. — Да только свистните, все сразу побегут посмотреть на живых Миронова и Михайлова!..
Спасибо нашему послу — он помог «Победе»! Очень! Сделал все, о чем я попросил…
Обратно в город вез меня шофер.
— В каком радиусе работает этот радиотелефон?
— А вам куда надо позвонить?
— В Москву. — Я надеялся эту капиталистическую штуковину на лопатки положить.
— Диктуйте номер. — спокойно сказал шофер.
Я продиктовал телефон Сизова. Слышу в трубке:
— Кто?
— Женя Матвеев.
— Ты что, в Москве?
— Да нет, я под Хельсинки, в машине, на спидометре сто миль.
— Ио!.. Ты там хоть не делай рожу дикаря!
Было это в 1984 году. Мог ли я тогда предположить, что через десяток лет «сотовые», «пейджеры» нахально запищат во время спектаклей в наших театральных залах, за банкетными столами, во время лекций в студенческих аудиториях… Словом, умеем мы показать Западу «кузькину мать». Чай, и мы не лаптем щи хлебаем…
Картина на двух пленках — на одной изображение, на другой речь, шумы — была готова. Начались осторожные, пробные показы влиятельным лицам.
На первый такой просмотр Сизов пригласил кое-кого из ЦК, Московского горкома, КГБ… За «чаем» начался обмен мнениями: «очень ко времени», «смело», «смотрится с интересом». Но чувствовалась сдержанность — ни малейшего проявления эмоций. Это, как я понимал, оставлялось для тех, кто имел больше права на «казнить» или «миловать».
На втором просмотре были Ермаш и сам М.В.Зимянин! На пульте — Маша Карева.
Михаил Васильевич вызывал во мне наибольшую тревогу: он-то знал, как мы с немцами перетягивали туда-сюда канат. Два часа прошли при полной тишине. Если не считать нервных щелканий зажигалок — мы с министром смолили одну за другой сигареты…
До чего же противоестественно показывать кино (по своей природе созданное для массового восприятия), как в камере-одиночке! Режиссер рассчитывает на участие, сопереживание, сочувствие, даже на протест зала, а тут — как в склепе…
Но вот зажегся свет. Ждем, что скажет Он.
А Он маленькими глотками, не торопясь, отхлебывает из фужера «Байкал»…
— Картину как можно быстрее надо выносить на экран, — сказал наконец секретарь ЦК, потом добавил: — Покажите фильм на дачах (это значило — членам Политбюро)… Михаилу Сергеевичу (Горбачеву) отвезете в Крым…
Прощаясь с нами. Зимянин признался, что «в верхах» было опасение: не будут ли карикатурными главы государств, особенно Черчилль и Трумэн, не будет ли идеализирован Сталин. Но к счастью, как он сказал, «все обошлось. Спасибо артистам».
Все дальнейшее проходило без меня: я сломался. Бронхит, диабет, позвоночные дела — всё навалилось враз. При обследовании нашли в придачу еще и злокачественный полип в кишечнике. Полостная операция…
Дальше — как в тумане…
Звонил Александр Борисович Чаковский, сообщил, что новый генсек высоко оценил картину и велел показать городскому партийному активу. Всесоюзная премьера… Состоялись премьеры в Берлине и Хельсинки… Демонстрация на сессиях ЮНЕСКО в Париже…
Пресса откликнулась на «Победу» бурно. Центральные и периферийные газеты были почти единодушны: «Яркое, талантливое произведение. Оно никого не оставит равнодушным. Не должно оставить. Слишком важная, жизненно важная тема поднимается в нем. Поднимается страстно, правдиво, жизнеутверждающе и оптимистично…»
Я бы не приводил эту цитату, если бы не испытывал сегодня (спустя 15 лет) боль за происходящее в мире… Опять войны…
Свобода ли?
Летом 1984 года мы с оператором Леонидом Калашниковым и художником Семеном Валюшком долго носились по берегам Финского залива, в окрестностях Хельсинки, чтобы найти то место, где на рассвете посадим наших героев фильма «Победа» на финальную сцену. Нашли. Облюбовали.
Замысел эпизода был очень прост: главные персонажи, которых играли Александр Михайлов и Андрей Миронов, после весьма изнурительной журналистской работы на историческом Хельсинкском совещании в 1975 году выходят на берег встретить восход солнца, а заодно расслабиться, помолчать, подумать…
Нам очень хотелось снять эпизод так, чтобы в кадре и просматривалась столица Финляндии, с ее Дворцом «Финляндия», и был поднимающийся диск солнца — как символ надежды… Задумывалось, что в этой красоте зазвучит песня Роберта Рождественского и Евгения Птичкина «Земля такая маленькая» — призыв к ослаблению безумного напряжения в осточертевшей народам «холодной войне». Песня, обращенная к людям всех стран и континентов, взывающая к человеческому благоразумию.
На другой день еще затемно киногруппа двинулась к месту съемки. Настроение у всех, несмотря на раннюю побудку, было приподнятым. Возбуждение подогревалось еще и тем, что все знали: сегодня последний съемочный день и… До дому, до хаты!
Андрюша Миронов задорно сыпал шутками, прибаутками…
Проворно расставили по местам камеры (их было две — не прикажешь же солнцу: «замри!»), осветительные приборы, звукоаппаратуру… Стоим, ждем выползания на небосвод Ярила.
Во мне уже закипало нетерпение: как только из-за горизонта появится долгожданный кусочек огромного огненного шара — снять дубль про запас.
— Умоляю, давай снимем и в этом режиме, — просил я оператора.
А он, дьявол, демонстрируя перед всеми нами свое самообладание, отвечал:
— Нет уж!.. Зачем нам огрызок? Дождемся, как вы сами изволили решить, светила во всем объеме!..
— Ну, прошу тебя, сними как вариант! — скулил я.
— На варианты, извините, пленки нет. У нас очень, — давил он особо на «очень», — большой перерасход… ее… любезной пленочки-то…
И пока Калашников через затемненное стекло вглядывался в солнце, перед камерой, как суслик из норы, вдруг появился длинный, тощий мужчина и — ноль внимания на нас — расстелил на огромном валуне (главной ценности в нашем кадре) махровое полотенце, начал раздеваться…
