«Назвался груздем — полезай в кузов». Съемка. Дубль первый. Красный флажок режиссера Степанова резко опустился к земле. Я понесся!.. Конь выбрасывал вперед ноги, словно вырывал их из себя навсегда… Пена из его рта вылетала пышными хлопьями… Храп, казалось, разносился на всю донскую округу…

Мое тело накрепко приклеилось к крупу лошади — держался я всеми нужными и ненужными мышцами… А душа звенела, пела, куда-то вырывалась из груди — это упоение! это счастье!.. Одним словом, нес меня не только резвый конь, но и мой темперамент, разгоряченный до предела. Но не доскакав десяти — пятнадцати метров до камеры, лошадь неожиданно для всех, а главное, для меня, рванула в сторону… Я брякнулся на землю! А нога осталась в стремени… Разгоряченный конь волочил своего горе-всадника еще полсотни метров по пыльной земле…

Киногруппа, участники массовки с охами и ахами окружили меня. Преодолевая жгучий стыд за себя, неумеху, я бодренько вскочил, стряхивая пыль с одежды, промямлил что-то вроде: «Нормально!.. Все нормально!!!»

Все облегченно выдохнули: «Ну и слава Богу». Усадили меня на раскладной стул (режиссерский, во какая честь!) и стали гадать, как такое «грехопадение» могло случиться.

— Зачем сапог засунул в стремя до каблука?.. — ворчал суровый Александр Гаврилович, в прошлом красный кавалерист, краснознаменец. — Это первый признак того, что на коне тюфяк, а не казак.

Обидно было слушать такую рецензию. Мне-то ведь казалось, что в галопе я был неотразимо красив.

— А отчего лошадь вбок шарахнулась?

— Чего, чего? Испугалась! Вишь, какой галдеж подняли… Светопреставление устроили… А эта коняга всю жизнь в лесной тиши жила, егеря возила, — вразумлял горожан бородатый казак.

— И правда, лошадь надо обкатать, приучить ее к галдежу, — предложил Володя Степанов. — Вот пусть бородач погарцует.

Бородач, польщенный доверием, картинно взлетел в седло и удалился на исходную позицию. Все повторилось, как и при мне: лошадь перед камерой опять рванула в сторону. Всадник, правда, удержался, не упал, но, соскочив на землю, обрушился на киношников градом таких слов, что и повторить не осмелюсь:

— Что ж вы… глаза коню слепите!.. Да я вас, трах-тара-рах!..

Вот и разгадка: на репетиции осветительные приборы не включались, а на съемке ударили все сразу. Лошадь, конечно, испугалась и… К этому времени небо как раз затянулось облаками — солнце скрылось надолго. Режиссеры пошушукались, потом приняли решение: сегодня лошадь тренировать на «ослепление», а завтра снимать.

— Как, Евгений Семенович? — обратился ко мне Александр Гаврилович Иванов уже без раздражения, скорее с сочувствием.

Я ответил согласием. Рывком поднялся с его стула и… как подкошенный рухнул на серую от пыли траву: дикая боль в спине… Нога, словно чужая, не слушалась… Уложили меня на солому, стали снимать сапоги… Боль… Разрезали голенище… Боль… Разрезали штанину галифе. Нога — колода…

В районной больнице нам сказали, что у них нет электрического света, а при керосиновых лампах операцию делать они не берутся…

Потом был московский ЦИТО (Центральный институт травматологии и ортопедии). Там я попал в руки (все-таки я везучий) знаменитого хирурга, в прошлом известной спортсменки Зои Сергеевны Мироновой, которая многих артистов балета, футболистов, мотоциклистов вернула в строй. Пришлось мне избавиться от двух порванных менисков в левой коленке.

А боль в спине оставалась. Ну, думал я (и так настроил окружающих) — это обычный радикулит, который сопровождает меня уже давно. Значит, нужны раскаленный песок, электрогрелки, блины из теста на спину — и все дела! Подумаешь, радикулит!..

Вполне логично спросить: а куда же смотрела на съемках служба техники безопасности? Почему я не воспользовался правом на дублера?

Режиссер, приступая к постановке фильма, знакомится и подписывает документ по технике безопасности, а их, этих пунктов «нельзя», около ста. Разумеется, если во всем подчиняться подобного рода требованиям, фильма никогда не снять.

Да и как позволить дублеру вкладывать свое спортивное, техническое и все же бездушное мастерство в тонкую структуру художественного образа, выстраданного мной, актером. Мне лично кажется (отчего я содрогаюсь, думая о дублере), что это будет протез в теле «моего» образа. В фильме «Восемнадцатый год» из «Хождения по мукам» (режиссер Григорий Рошаль) я носился на коне в роли главкома Сорокина (маленькая, но любимая мною роль). Но в кадре, когда Сорокин перелетает через высокий забор, был не я, а дублер. До сих пор жалею, что не было времени всерьез потренироваться и исполнить трюк самому. Может, я и не прав, но даже по прошествии стольких лет (съемки были в 1957 году) не могу забыть, что спина у Сорокина-дублера была холодна, а глаза безразличны, хотя и снят был кадр на общем плане и глаз, конечно, не было видно.

Нет, роль, образ для актера — что-то очень родное, близкое и больное… К сожалению, не все режиссеры — особенно те, кто никогда не бывал в шкуре актера, — это понимают.

На «Поднятой целине» моя лошадиная эпопея не кончилась…

В 60— 70-х годах широко и с большим успехом по всей стране на стадионах проводились гала-концерты «Товарищ Кино» с участием кино- и театральных звезд, а также эстрадных и цирковых артистов. Помню, как по гаревой дорожке на броневике проезжал Николай Черкасов в роли профессора Полежаева; Борис Бабочкин с Леонидом Кмитом — Чапаев и Петька — мчались на тачанке; неслись по кругу Петр Глебов — Григорий Мелехов — и сотня казаков с шашками наголо; Марина Ладынина под фонограмму песни из «Кубанских казаков» «Каким ты был, таким остался» выезжала в бедарке…

Зритель восторженно принимал исполнителей и рукоплескал режиссерам-устроителям этих театрализованных зрелищ.

Неоднократно приглашали на такие представления и меня, причем с обязательным условием: в костюме и гриме Макара Нагульнова и с эффектным выездом на лихом коне. Верховая езда в то время еще вызывала во мне своеобразную аллергию. К тому же продолжали побаливать нога и спина, так что садиться в седло я всегда отказывался. Тогда — на тачанке!

И вот дневной концерт в городе Николаеве. Под крики, смех и аплодисменты зрителей с горем пополам пронесся я на тачанке, запряженной двумя не подходящими друг к другу конягами. Одна лошадь до этого уже знала, что такое дышло, а другая явно впервые почувствовала на себе упряжь. Эта норовистая кобылица скалила зубы, брыкалась и все пыталась укусить свою напарницу. Задрав круп кверху, она задними ногами остервенело лягалась, грохая по баркам и дышлу. Потом, как я узнал, еще и колеса выделывали кренделя, виляя во все стороны. Публика надрывалась от хохота. Зрителю — клоунада! А мне?..

Отыграв с Павлом Винником наш номер из «Поднятой целины», я, взбешенный, ворвался к режиссерам:

— Кто… выставил меня на посмешище?!

— Ну, где теперь хорошую тачанку взять? Спасибо, нашли у какого-то деда — валялась у него на огороде со времен Гражданской войны. Мы же ее подкрасили, — оправдывался несколько перепуганный режиссер.

— Вечером — без проездки! — категорически предупредил я.

А вечером началось нечто несусветное. Окружили меня какие-то чопорные дяди (из горкома и обкома), стали заискивающе уговаривать:

— Поймите… На представлении будет Николай Викторович Подгорный (в то время первый секретарь ЦК КП Украины)!.. Пожалуйста! Лошадей уже поменяли…

— Колеса закрепили… — робко добавил режиссер.

Уговорили. Наш номер шел во второй половине концерта, когда уже стемнело. Выехали. Лошади шли стройно и «согласованно». Не успел я сделать и полкруга — на стадионе включили свет…

И лошади беспорядочно рванули вскачь!

Натягивая вожжи что есть мочи, я пытался сдержать взбесившихся коней. Люди на трибунах поняли, что творится неладное, стали кричать: «Остановите!..», «Перекройте!..»

В вихревом галопировании кони понеслись на непредусмотренный второй круг. На повороте отскочило колесо, тачанка опрокинулась, я отлетел метров на восемь и грохнулся на асфальт…