Гендибаль был окрылен. Почему бы и нет? Почему не отказаться от стереотипного отношения к думлянам, принятого во Второй Академии? И какое, собственно, право имела гетерогенная группа сотрудников Академии ввести этот стереотип? В конце концов, рожденные сотрудниками дети сами достигали больших высот не так уж часто. Дети Ораторов получали такую же квалификацию в исключительных случаях. Вроде бы три столетия назад в династии Лингвесторов насчитывалось три поколения, но было не исключено, что второе колено по чистоте кровных уз явно подкачало. Если так, то какое право имели люди из Университета возводить себя на столь высокий пьедестал?

Гендибаль смотрел в сияющие радостью глаза Нови и радовался. Она сказала:

— Я постараться хорошо учить, Господин, всё, чему вы мне научите.

— Конечно, Нови, я уверен, что ты способная ученица, — кивнул Гендибаль и на мгновение растерялся: он вспомнил, что в разговоре с Компором ни словом не обмолвился о том, что не один на корабле. Да, о своей спутнице он ни слова не сказал.

Возможно, самому факту присутствия женщины Компор и не удивится, примет его как данность. Но… думлянка?..

На краткий миг привычный стереотип завладел сознанием Гендибаля, и он, спохватившись, обрадовался: вряд ли Компор распознает в Нови думлянку — ведь он не бывал на Тренторе.

И тут же отмахнулся от этой мысли. Абсолютно неважно, узнает Компор в Нови думлянку или нет. Гендибаль — Оратор Второй Академии и волен поступать как ему заблагорассудится. В конце концов, главное его дело — сберечь План Селдона, и какое ему дело до того, кто что подумает? Никто не смел мешать ему и не посмеет.

— Господин… — робко спросила Нови, — а когда мы добраться, куда вы хотеть добраться; мы потом расстаться, да?

Гендибаль пристально посмотрел на неё и ответил, пожалуй, чуть более уверенно, чем было нужно:

— Нет, Нови, мы не расстанемся.

Думлянка застенчиво улыбнулась. Выглядела она в это мгновение как любая счастливая женщина в Галактике — любая.

Оказавшись вместе с Тревайзом внутри «Далекой Звезды», Пелорат брезгливо наморщил нос.

Тревайз пожал плечами:

— Что поделаешь, Джен. Человеческое тело — мощнейший генератор запахов. Система рециклирования никогда не работает мгновенно, искусственные запахи только накладываются на естественные, а не замещают их полностью.

— Наверное, Голан, два корабля не пахнут одинаково, если там долго живут разные люди?

— Верно, но ты мне скажи: разве ты не перестал морщиться от ароматов Сейшелла уже через час?

— Перестал, — признался Пелорат.

— Ну вот, и наш родной запах перестанет мучить тебя очень скоро. Вот увидишь, вернешься домой, обрадуешься всем запахам, которые тебя там встретят. Кстати, Джен, учти на будущее: крайне невежливо обсуждать, чем пахнет на любом корабле и в любом мире, если на то пошло, в присутствии их обитателей. То есть при мне — пожалуйста, я-то стерплю, но ты это учти.

— Понятно, Голан. Постараюсь. Знаешь, вот ведь странно: я уже «Далекую Звезду» домом считаю. Может быть, потому, что она сделана в Академии? — Пелорат улыбнулся: — Знаешь, ведь я особым патриотом не был никогда. Мне нравилось думать, что я — гражданин Галактики, что мои родственники — везде и всюду, но вот теперь почему-то разлука с Академией наполняет моё старое сердце любовью к ней.

Тревайз стелил постель.

— Не так уж ты далеко от неё улетел, если на то пошло. Да будет тебе известно: Сейшельский Союз почти целиком окружен территорией Федерации Академии. У нас тут посольство с большим штатом, консулов полно. Языком сейшельцы любят трепать о своей независимости и о том, как они нас не любят, но воздерживаются предпринимать что-либо, способное вызвать наше неудовольствие. Ложись-ка ты, Джен, спать. Сегодня мы с тобой добились немногого, но утро вечера мудренее, будем надеяться, что завтра нам больше повезёт.

Пелорат кивнул и отправился к себе, но скоро выяснилось, что слышимость на «Далекой Звезде» отличная — можно было запросто переговариваться из каюты в каюту. Погасив свет, Пелорат долго ворочался, наконец осторожно позвал:

— Голан?

— Да.

— Ты не спишь ещё?

— Пока ты со мной разговариваешь — нет, естественно.

— Кое-что нам всё-таки удалось сегодня. Твой друг, Компор…

— Бывший друг, — недовольно уточнил Тревайз.

— Пусть так. Неважно. Он говорил о Земле и сказал такое, с чем я не сталкивался ни разу за всё время моих изысканий. Радиоактивность!

Тревайз перевернулся на бок, лицом к стене, подпер щеку рукой.

— Послушай, Джен, даже если Земля действительно погибла, это не означает, что мы полетим домой. Я всё равно хочу найти Гею.

Пелорат издал странный звук, как будто сдул с губ пушинку.

— Дружочек, ну конечно. И я тоже! И потом, я вовсе не думаю, что Земля погибла. Компор мог быть уверен, что рассказывает непреложную истину, но ведь миров, претендующих на звание Земли, в Галактике такое количество!

В антропологии это явление называется глобоцентризмом. Люди предпочитают считать, что их мир лучше, чем все остальные, чем любые их соседи, и культура у них выше, и всё остальное, и история богаче — ну, ты понимаешь. А уж если соседи их в чём-то превзошли, то это непременно означает, что такие достижения позаимствованы у них. А если у соседей что-то плохо, значит, это плохое ими было когда-то отвергнуто или вообще к ним отношения никакого не имеет либо это вообще невесть где придумали. Если нет логической возможности доказать, что Земля либо её эквивалент — колыбель рода человеческого — это именно их планета, то они как минимум помещают её в своём секторе даже в тех случаях, когда не могут точно указать координаты.

Пелорат прищелкнул языком.

— Даже если бы удалось достоверно доказать, что ни одна планета в Сирианском Секторе — никакая не Земля, ничего бы из этого не вышло. Ты просто не представляешь себе, Голан, до какой степени мистицизм способен затмить здравый смысл. Как минимум в двенадцати секторах Галактики солидные учёные без тени усмешки утверждают, будто Земля (или как бы они её ни назвали) находится в гиперпространстве и добраться до неё нет никакой возможности, разве что случайно.

— А они не говорят, что это кому-то случайно удалось?

— Ну, знаешь, мифов всяких много ходит, и из патриотических соображений люди порой готовы поверить в них, зато в других мирах только посмеиваются.

— В таком случае, Джен, у меня предложение: давай и мы с тобой в такое верить не будем, и… — Тревайз громко зевнул, — отправимся поскорее в замечательное гиперпространство снов.

— Но, Голан, понимаешь ли, самое упоминание о радиоактивности меня очень заинтересовало. Мне кажется, тут есть доля правды или чего-то похожего на правду.

— Ты это о чём?

— Видишь ли, радиоактивный мир — это такой мир, где уровень радиации гораздо выше обычного. В таком мире гораздо быстрее протекает процесс мутации, и эволюция должна происходить скорее и резче. Я ведь говорил тебе, если помнишь, почти все мифы о Земле сходятся в одном: Земля отличалась исключительным богатством видов. Именно это многообразие форм жизни, её взрывное развитие, именно это могло привести к развитию разумной жизни на Земле и последующему его распространению по Галактике. Если по какой-то причине Земля была или оказалась радиоактивной, то вот оно — прекрасное объяснение её уникальности.

Немного помолчав, Тревайз заговорил:

— Во-первых, нет причин так уж верить Компору. Этот соврет — не дорого возьмет. Он запросто мог с три короба наговорить, только бы заставить нас отсюда убраться, чтобы мы, как два идиота, помчались в Сирианский Сектор. Но даже если допустить, что он не врал, он ведь сказал, что радиоактивность на Земле достигла такого уровня, что сама жизнь там стала невозможна.

— Правильно! Уровень радиации не был высок там, когда жизнь только начала развиваться, а жизни гораздо легче сохраниться, чем создаться заново. Допустим, жизнь на Земле возникла и сохранилась. Следовательно, если в самом начале уровень радиации там не был невыносимым для жизни, то и со временем он мог только падать. Ничто не способно поднять этот уровень.