— Будущего? — подстегнул меня к откровениям офицер, удобно расположившись напротив меня на принесенной для него бойцом табуретке. Тот самый немец, что привез меня в город, а затем сопровождал в не слишком удачном посещении администрации.

— Будущего, — кивнул я, чувствуя внутреннюю тоску, и будучи совершенно не расположен к откровениям. Мои рассказы лично мне не приносили ничего, кроме неприятностей, и даже рассчитывать на то, что я кого-то смогу удивить своими историями, я уже перестал.

— Будущего, где Советский Союз победил и жил долго и счастливо. Пока не распался в 91-м году, — не было никакой охоты говорить хоть о чем-то. Болела голова, и к тому, как меня воспримут, как будут трактовать мои показания, я был совершенно равнодушен.

— Это не будущее, — поняв, что больше я ничего не скажу, уверенно ответил офицер. — Такого будущего быть не может. Советы проиграли войну, и этого государства уже нет. Откуда ты? Почему знаешь язык?

Солдат, взятый, судя по всему, в качестве охраны, выступил вперед с явным намерением добиться от меня правдивых ответов. Я взглянул на него с откровенным равнодушием. Не рисуясь — мне действительно было уже плевать.

— Вы мне просто пробьете сейчас чердак, вот и все. Мне, конечно, ровно, но вы многого не узнаете из того, что будет вам полезно.

Нет, ну, конечно, я не был совсем уж отмороженным. И смерти боялся, и побоев, но, знаете, наверное, уже вплотную подошел к той черте, после которой два варианта — да или нет. Или валите меня в самом деле, или оставьте в покое, потому что говорить я все равно не буду.

На несколько секунд в камере воцарилось молчание, разбавляемое разве что звуком надсадного, видимо, простуженного дыхания охранника. Я, прикрыв глаза и сложив руки на груди, откинулся спиной на холодный камень стены, аккуратно приложился к ней затылком. В конце концов, рано или поздно мы все умрем. И дело даже не в том, что бьют, и не в том, что унижают, дело в том, что любые мои попытки хоть что-то сделать, как-то устроиться в этом мире натыкаются на стену непонимания. Я будто бьюсь о кирпич, нанося себе новые и новые травмы, но стена от этого тоньше не становится.

Судя по всему, мы с Боном выбрали неправильную модель поведения. Что-то не срабатывает, если мы никак не можем приспособиться к этой жизни. Мне нужна была передышка. Хотя бы небольшая, которая позволила бы пораскинуть мозгами и придумать что-то новое взамен неэффективного старого способа.

Услышав движение, я лениво открыл глаза, наблюдая, как офицер поднимается с табуретки, а охранник подхватывает ее, забирая. Вы можете не верить, но мне действительно было все равно. Я был готов и к очередному избиению, и к тому, что они вот так тихо свернутся. Просто устал уже просчитывать варианты, какие-то модели поведения, составлять прогнозы, которые в любом случае не сбываются. У меня ничего не получалось предугадать… наверное, Бон был прав в своих полупанических размышлениях. Мы здесь чужие. Чужие, и точка.

— У меня есть просьба. Пожалуйста, дайте мне учебник истории этого мира, — не делая попытки переменить позы, произнес я вслед немцам. Ни один из них не обернулся, офицер вышел первым, за ним охранник с табуретом. Закрылась дверь, и щелкнул засов, запираясь снаружи.

Я вдоволь наелся и, извиняюсь за откровенность, собирался «до ветру». В этот очень ответственный миг я услышал, что снаружи кто-то зашебуршал замком. Ругнувшись про себя, я быстро отошел от угла, в котором было расположено ведро, выполнявшее роль туалета.

Дверь меж тем открылась, впустив в камеру уже знакомого мне охранника. Следом за ним вошел неизвестный мне офицер, средних лет, моложавый, с искренне брезгливым и высокоинтеллектуальным лицом.

В руках охранника ничего не было. Офицер стоял за рядовым, и его рук мне видно не было. Однако я с большой долей вероятности мог предположить, что и он заявился сюда отнюдь не с целью подкормить меня. Не считая нужным скрывать свое разочарование, скривившись, я сел на кровать. Никакой расположенности к общению у меня сейчас не было. Судя по всему, кто-то этого не понимал.

— Ты умеешь читать, «иван»? — поинтересовался немец. В его голосе прозвучало столь надменное удивление, что я практически сразу завелся. Посмотрел на него, прикрытого телом настороженного охранника, и, совершенно не соизмеряя опасность и риск для себя, ответил:

— Умею. И читать, и писать, у меня вообще высшее образование. И диплом красный. И работа престижная. Была.

Тирада моя не произвела никакого впечатления на немца. Он даже выражения лица не переменил. Только передал охраннику что-то, что тот, в свою очередь, сделав шаг вперед, бросил мне на колени. Через секунду я, опустив глаза, изучал надпись готического шрифта, выдавленную на темно-коричневой обложке.

— К завтрашнему утру прочитаешь четырнадцатую главу, — оповестил меня офицер, — прочитаешь, запомнишь и перескажешь мне основные тезисы главы, ее смысл и выводы.

Глаз на него я не поднимал. Все смотрел на книгу, и на губах кривилась принужденная ухмылка. Пожалуй, немец действительно нашел мне развлечение получше, нежели просто читать учебник истории. С его точки зрения.

Посетители ушли. Хлопнула дверь, лязгнули запоры, а я все так и сидел с книгой на коленях. Не открывая, проводил пальцами по рифленым буквам и ловил себя на странных, противоречивых чувствах.

Знаете, я всегда, всю жизнь привык считать, что есть вещи, которые определенно плохи. Отвратительны в своей сути.

И вот сейчас мне будто вылили на руки помои. Гнилье, из которого я должен выделить опарыши, разложить их по размерам или как-то еще градировать. Сегментировать остальные составляющие, а затем рассказать про них, на полном серьезе. Примерно так я себя чувствовал.

Сделав над собой усилие, я открыл книгу. Качнув головой, вгляделся в портрет на второй странице, пробежал глазами введение и прочитал первые строчки основного текста. Вслух.

Я ловил себя на ощущении, что мой голос чуждо и неестественно звучит в пустой камере. Столь глухо и резко, что я даже не узнал себя поначалу. Однако продолжал читать, сродни какому-то изощренному мазохизму произнося слова и улавливая их смысл. И чувствовал, как с каждой буквой, с каждой фразой ненависть переполняет меня.

Вы все наверняка сталкивались с выражением «чтобы победить врага, надо поставить себя на его место». Убей бог, не знаю, кому принадлежит эта мысль, однако она довольно часто повторяется в различной интерпретации — не победить, так познать, не поставить себя на его место, так побывать в его шкуре. И так далее.

Ранее мне приходилось держать сей труд в руках. Я даже читать его начинал, но, признаюсь, не добрался и до половины по причине скуки. Ныне я был вынужден изучать произведение «Дедушки» [75]не в пример тщательнее и с большим вниманием.

Знаете, я никогда не относился к апологетам «белой идеи», но и принципы толерантности тоже не разделял. У меня была своя собственная позиция, которая, конечно, сейчас совершенно неважна. Однако от меня что требовали — полностью принять точку зрения национал-социалистов германского разлива. В случае же непринятия даже чисто формально провести анализ я был не в состоянии. Будучи на другом полюсе мнения, я мог критиковать, но никак не анализировать.

Так вот, не углубляясь, я вам могу сказать — у меня не получилось. Это как читать записки маньяка-людоеда о том, как он вас съест. Поражаться его циничной, якобы аргументированной платформой по поводу того, что вы не имеете права жить. Знаете почему? По одной очень простой причине — людоеду хочется кушать. И есть он будет именно вас, потому что из всех других вы самый большой и питательный.