Тривиально, конечно, но представьте, какой я бравый, весь такой на кураже, собираю военные трофеи. Фиг знает где, на какой-то третьеразрядной грунтовой дороге, среди летней красотищи. Трава по пояс, ну или вру, по колено точно, заброшенные поля, лес неподалеку. Солнце, опять же светит. И Бон мертвый. Точно! Бон!

На секунду мне стало страшно. Оттого, что я остался с этим суровым миром один на один. Настолько страшно, что я ужас в буквальном смысле почувствовал на своей шкуре. Мороз пробежал по коже, и отвратительная, мерзкая слабость заставила ноги подогнуться. Паника накрывала меня. Огромным, как мироздание, черным саваном, заглушая рациональное мышление, и выталкивая на поверхность рождающийся внутри крик бессилия.

Размахнувшись, я треснул себя по лбу жестяным магазином от ППС. Бон — мелькнула спасительная мысль, принесенная болью от удара. «Бон, Бон», — повторяя про себя как заклинание, я повернулся к грузовику.

Уверен, только скрупулезное исполнение заповедей, которые буквально вдолбил в меня мой товарищ, спасало меня от впадания в ступор или истерику. После контроля [68]всех противников Бон советовал мне заняться своими ранениями или осмотреть собственных раненых. Посему, вооруженный как Рембо, я полез с колеса через борт грузовика. С грехом пополам совершил сие действие, снял с себя оружие, и присел рядом с Боном на колени. Теша себя надеждой, что попадание в голову с четырех-пяти метров может быть не фатальным.

Вы знаете, какая штука… ранения не были смертельными. Уж не знаю как, но пуля, скользнув по черепу, голову Бону не пробила. Судя по всему, Бон потерял сознание от контузии. Припомнив его наставления, я нашарил опять же в его мешке моток бинта и щедро замотал им голову, соорудив подобие чалмы.

Что же касается попадания в грудь, то тут я мало что мог определить. Только одно — пуля застряла внутри, выходного отверстия не было. Поэтому я и здесь сделал что мог — прижал к ране тампон и замотал его бинтом. После уложил товарища головой на мешок, ближе к кабине автомобиля, рассудив, что так его будет меньше трясти. И занялся третьим пунктом из вдолбленной мне инструкции. Выход из боя.

Сюрреализм, как направление в искусстве подразумевает совмещение сна и реальности. Абсурдные сочетания несочетаемого. Так что я сейчас в кабине грузовика Завода имени И. В. Сталина, прямо-таки просился на кисть к Сальвадору Дали! В общем, я восседал на водительском сиденье, на пассажирском, справа от меня, покоился раритет имени Судаева.

Как вы абсолютно правильно догадались, убираться с поля боя я решил на автомобиле, резонно рассудив, что таскаться с Боном по кустам мне будет проблематично, и совсем не факт, что от такого передвижения товарищ выиграет. Поэтому сейчас я пылил, делая пятьдесят километров в час, стараясь не растрясти пострадавшего и в надежде, что нужное решение само всплывет в моей голове.

Знаете, век бы пялился в лобовое стекло, да и в боковые тоже. Трава, невдалеке рощицы, пологая, длинная степь, хорошо просматривающаяся во все стороны, и уже ближе к горизонту легкая возвышенность, покрытая серьезным лесом. Солнце, практически не скрываясь за облаками, заставляет щурить глаза, но вместе с тем прямо таки волшебно играет на стеблях какой-то овощной культуры, похожей на кукурузу. В отличие от моего времени, моего мира, вся растительность действительно яркая, а не покрытая слоями пыли от проносящихся мимо машин. Здесь вообще все природные цвета небывало яркие, можно сказать, даже режущие глаз. Возможно, это субъективное впечатление, но вот запахи, настолько вкусные, что их можно было есть, сто процентов — отчетливее, чем в моем мире.

Меж тем любование красотами природы не отвлекало меня от тяжких дум. Движуха помогала хоть как-то устраниться от проблем, а вот теперь, когда я сидел за баранкой, меня в самом деле накрыло. Чуть ли не до слез и истерики, серьезно! До такой степени, что я чуть не вжал педаль тормоза в пол. В самом деле, куда я еду? Прямо по дороге, черт возьми! Куда она ведет, не знаю, куда мне ехать, совершенно непонятно. Чтобы не сойти с ума и не сделать какой-нибудь глупости мне требовалось срочно сформировать перед собой цель. Можете смеяться, но меня действительно трясло прямо за рулем, и эта мысль о поставленной задаче показалась спасительной соломинкой, за которую я и ухватился.

Итак, у меня есть раненый Бон. Раненых лечат. Значит, мне следует найти врача. Все вроде бы логично и безупречно. Сделанный вывод позволил перевести дух, и я, вспомнив всяческие советы, задышал полной грудью, стремясь подобным образом справиться с волнением. Врача мне следует искать в населенном пункте и никак иначе. Отсюда вывод — я еду прямо до ближайшего поселения.

Принятое решение заставило меня чуть притопить педаль газа. Естественно, я тут же образумился и сбросил скорость, однако нерешительность и туман в мозгах как рукой сняло. У меня была ближайшая цель, и я стремился к ней. Разумеется, далеко не факт, что я делал все правильно. Однако делать хоть что-то всяко было лучше, чем сидеть в ступоре или рыдать навзрыд посреди полей.

За подобного рода думами я прокатил… сколько?.. А без понятия, сколько. Я не замечал километража. Мало того, взглянув на спидометр, я вспомнил и еще об одной своей промашке, которая, возможно, грозила мне неприятностями. Пристрелив командира группы и оставив его лежать в живописной траве, я тщательно его обыскал и изъял два запасных магазина для пистолета-пулемета. А вот планшетку, где, не исключено, были карты местности, снять забыл.

Впрочем, знаете, уже через минуту это не стало иметь никакого значения. Поскольку от основной дороги налево вел накатанный съезд, довольно разбитый, и невдалеке виднелись деревенские дома. Следуя своей недавно разработанной стратегии, я взял влево, съехал на разбитую грунтовку и покатил в сторону деревеньки. Тут же мне пришла в голову еще одна мысль. Вполне вероятно, учитывая время в дороге, что этот поселок и есть то местечко, куда мы в принципе катили для акции устрашения. Так что вариант, что меня не примут с распростертыми объятиями, существовал. Разматывая клубок мыслей, я подумал и о том, кем мне представляться — казаком, бунтующим казаком или вовсе немцем. Прикинув и так и эдак, я решил остановиться на последнем и прикинуться дойчем. Не думаю, что тут, в поселке, есть чистокровные немцы. Наобещаю этим свекловодам семь верст до небес, прикинусь важной шишкой. Мне главное, чтобы они Бона более-менее на ноги поставили. Чтобы он хоть разговаривать начал и строить планы. Ну а там мы с ним ударимся в любимое наше занятие последнее время — в бега.

— Оружие на землю! Руки поднимите! — окрик не стал неожиданностью. Назойливое внимание к их персонам Свиридов и его бойцы заметили несколько минут назад. И потому залегли, рассыпались по месту привала, за любыми мало-мальски пригодными укрытиями. Так что неожиданностью поданный голос не стал. Неприятным сюрпризом стало то, что командовали с тыла. Совсем не с той стороны, которая была признана опасной, и сейчас контролировалась.

Свиридов покосился на зажатую в руке двустволку «зауэр». Взглянул назад, безнадежно скользя взглядом по зарослям кустарника и короткого подлеска.

— Оружие на землю! Руки вверх, и сами поднимайтесь! — кричали на русском. Значит, не видели их. В противном случае форма вермахта, надетая на них, заставила бы выбрать другой язык.

Лейтенант встретился взглядом с Илюхиным и в его глазах прочитал отражение своих собственных мыслей. Снова посмотрел на зажатое в руках ружье.

Однажды он уже опустил оружие, подчинившись врагам. И больше не хотел бы повторять того, что было — заново проходить круги ада и предательства, на которые обрекла его собственная слабость.

— Не пойдет, — хрипло отозвался Илюхин. — Я направо, лейтенант. Жилов, за мной. Не видят они нас, на понт берут.