— Ты почему не одет? — Охрана подоспела вовремя. Я расправился с макаронами и как раз прикончил бутерброд, запив его чаем. Вставать на колени мне никто не велел, а по собственной воле я делать этого не собирался. Только отодвинул от себя поднос с тарелкой, ставя его прямо на лежащую форму.

— Переодевайся, — по-прежнему не заходя в камеру, а лишь приоткрыв дверь, и угрожая мне из нее пистолетом-пулеметом, скомандовал надзиратель. Второго в узкую щель я разглядеть не мог, но не сомневался, что и он был где-то рядом.

— Не буду. Без обсуждения не буду переодеваться. Пойду в своем, — твердо ответил я, про себя решив, что при любых раскладах не уступлю.

— Переодевайся, — повторил охранник. Уже без былой уверенности в голосе.

Я демонстративно скрестил руки на груди, усаживаясь поудобнее. Прислонился спиной к стене. Упрямство явно родилось раньше меня. Я и сам это понимал и равнодушно воспринимал наблюдения людей, знавших меня хорошо. Однако отступать не собирался. Тем более что подобное поведение — не один лишь мой каприз, а еще и стойкое, подкрепленное логическими выводами, убеждение.

Если честно, я уже слишком много сдал. Все, чего требовалось от меня этим скотам, они получали. И месторождение, и инфу по моему миру. Для того чтобы я заговорил, им достаточно было лишь избить меня хорошенько. Нужно было что-то делать с этим. Я нуждался в какой-то, хоть маленькой уступке уже с их стороны, в противном случае мне можно было бы уже просто поднимать лапки вверх и больше не рыпаться. Я уже столько раз раздвигал рамки своего подчинения, что мне казалось — больше некуда. Нужна была определенная точка, на которой я мог остановиться.

— Переодевайся, — в третий раз воззвал ко мне конвоир, так и не делая попыток войти в камеру.

— Ты просто одна большая проблема. Вечно недоволен. Чем тебе хороши эти тряпки? — Лейтенант, вызванный конвоирами, не добившимися от меня согласия на переодевание, предусмотрительно разговаривал со мной из коридора.

— Послушай, у нас мало времени. Будешь упрямиться, я разговаривать с тобой буду иным способом. Переодевайся! — добавил он, совершенно верно расценив мое молчание и презрительный взгляд, которым я его одарил.

Молчание затянулось. Сопели конвоиры, загораживая собой немца, тот, холодно прищурившись, рассматривал меня. Как в дурном боевике, где сценарист, а вместе с ним и режиссер не сильно утруждали себя. Не говоря уже об актерах.

Лейтенант раздраженно покачал головой. Капризно дернул губами и отдал приказание, к которому я, по большому счету был готов:

— Займитесь им.

Секунда, и один из надзирателей, сжимая в правой руке небольшую деревянную палку, шагнул в камеру. Я поднялся ему навстречу. Примерившись, мой противник старательно ткнул своим оружием вперед, подшагивая ко мне. Техника, судя по всему, отработанная и отшлифованная. В узком пространстве камеры размахиваться особо негде.

Только короткие тычковые удары — в живот, горло, солнечное сплетение. Сейчас мне пытались продемонстрировать как раз последний вариант.

На что я надеялся, затевая все это? Да, вроде бы, я уже все рассказал… Наверное, иногда нужно отстаивать свою точку зрения, даже когда надежды на благоприятный исход просто нет. Иначе рискуешь потерять себя.

Левая ладонь приняла на отбив палку, убирая ее в сторону от моей груди, и левой же ногой я быстро и резко пробил в колено охраннику. Мой удар соединился с его движением, и я четко различил хруст. Ломать там нечего, а вот сухожилия рванулись — сто процентов.

Качнувшись вперед, он завалился на опорной, вдруг переставшей держать, ноге, и мне оставалось лишь, чуть подтолкнув, подправить его падение. Взмахнув руками, охранник рухнул затылком на деревянный край нар. Крик, вырвавшийся изо рта, тут же прервался глухим, костяным ударом.

Честно говоря, я и сам не ожидал такого. Эффектно получилось и очень быстро. Я бы даже сказал, красиво. Я поднял взгляд с поверженного и увидел, что второй надзиратель не спешит. Видимо, произошедшее на его глазах не способствовало поднятию воинского духа. Мало того, охранник хмурился и явно трусил заходить в камеру.

Ну да. В небольшом помещении у меня были все шансы противостоять сопернику среднего уровня подготовки. Нет, понятное дело, они могли массой задавить, расстрелять, травануть газом — да что угодно. Но вот это тело под ногами с пробитой башней, оно мне знаете, о чем напомнило? О том, как приятно побеждать. И больше ни о чем другом я в этот момент не думал.

Немец мягко отодвинул охранника и сам вошел в камеру. Сбило ли это меня с толку? Нет. Единственное — я не стал повторять тот же трюк со встречей ноги. Вряд ли он прошел бы второй раз, а любое действие ногой ведет к потере равновесия. Если соперник умелый, он этим воспользуется. Поэтому я просто поднял руки и бросил левый кулак навстречу противнику. Естественно, с мыслью тут же добавить правой.

Собственно, это и было моим последним воспоминанием. Потому что через мгновение, уж простите за примитивизм, будто огненный шар разорвался у меня в голове, и я потерял сознание.

Первыми шли два «Цундаппа». Мотоциклисты выполняли роль дозора, с чем трудно было не согласиться.

На взгляд Терехова, эта колонна в полной мере могла являться серьезным соперником. Вывод сей базировался на ее составе и грамотности построения. Дозор из мотоциклистов, тентованный «Опель», судя по виду, «Блиц» или нечто на его основе. Открытый грузовик той же марки и модели, два легковых открытых «Хорьха». Замыкал же построение колесный разведывательный бронеавтомобиль.

Соотношение сил было далеко не в пользу разведчиков. Терехов это, разумеется, понимал.

Логичнее было бы сняться с места и отступить. Тем более что дозорные нехитрую ловушку с траншеей разглядели и обозначили. Немцам пришлось в одном месте закапывать ров, и потерянное ими время недвусмысленно свидетельствовало о серьезности их намерений.

Впрочем, с другой стороны, потраченные ими пятнадцать минут позволили наблюдателям доложить о колонне по телефону. Теперь поднятые по тревоге бойцы Терехова и Свиридова занимали свои места, согласно приказанию, и готовились к отражению атаки.

Отражению… Капитан вновь всмотрелся в один из легковых автомобилей. Признаться, он колебался.

Можно было бы отойти из деревни, благо припасов и оружия на первое время им хватало. Продажа немца оказалась довольно выгодным предприятием. И это, пожалуй, было самым верным вариантом — уйти в леса. Возможно, найти место поспокойнее.

Терехов не любил отступление. Не отрицал его как один из тактических маневров, но не любил по своей сути. Отступление всегда, без исключения, каралось потерей стратегической инициативы. Отрываясь от противника, выводя своих из-под удара, ты становишься глух и слеп. Теряешь соприкосновение с врагом, позволяешь ему подтянуть резервы, развернуться, перегруппироваться, разработать новый план наступления. Ты же в это время только бежишь.

Между тем Симаков расчистил сад. И клуб общими усилиями привели в божеский вид, комнаты разобрали. Насте одну выделили и обставили. Красиво обставили, повесили картины. Вымыли изнутри все, отдраили так, что блестит. Поправили крыльцо, заменили перила лестницы на второй этаж, колодец засыпанный разрыли и очистили. Решили заняться огородами, с дальним прицелом стрясли с немчуры семена на посев.

Теперь что же, бросать?

Бросали уже… Терехов зло сжал губы, стараясь не дать затмить свой разум грустным воспоминаниям сорок первого. Возможно, когда-то это забудется, но не сегодня. Определенно — не сегодня.

Руки затекли. Однако обращаться с просьбой об их освобождении я не стал. С учетом того, что меня перевозили как какого-то барана, на полу грузовика, не думаю, что освобождение меня от пут входило в планы солдат.

Честно говоря, я толком и осмотреться не мог. Меня кинули в кузов еще в бессознательном состоянии и, когда я пришел в себя, все что я мог, так это констатировать свое плачевное положение. Будучи связанным по рукам и ногам, я бился всеми частями тела о дно кузова при каждом рывке машины.