— Настя, — слабый, сквозь зубы, голос Дилярова заставил девушку остановиться.

— Halt! — добавил лейтенант, призывая сделать подобное и немца.

Настя, с тревогой посмотрев в лицо Дилярову, испуганно прижала ладонь ко рту, едва сдержав крик. Крепко стиснувший зубы осетин еле держался на ногах. Его раскачивало, и на мешковатой куртке среди расплывчатых, амебных пятен раскраски темнело несколько кровавых следов.

— Товарищ лейтенант, — Настя быстро подскочила к нему, придерживая за руку, — перевязать, давайте скорее…

И еще что-то лепетала, удерживая большое, сильное тело разведчика. А Диляров, не слыша ее, глядя лишь на тяжело дышащего, запыхавшегося пленника, тянул из кобуры пистолет.

Фашист стоял обреченно, зло встречал своим взглядом, прекрасно будучи в курсе, что произойдет дальше. Понимал лейтенант, что ему нужно сказать еще что-то. Да на крайний случай стоило бы помянуть про преступление и приговор какой произнести. Хоть так, потому что судить немецкого майора, узнать у него все, что требуется, видимо, уже не суждено.

Двоилось перед глазами, и Диляров, безжалостно кусая губы, старался привести себя в чувство. Расстегивал кобуру и никак не мог произвести даже это простейшее, казалось бы, действие. Немец ждал. Сам бы осетин на его месте, пожалуй, рискнул бы. Видя, как обстоятельства сложились, почему бы и не попробовать сорваться? А этот стоял. Стоял и ждал, пока лейтенант достанет пистолет и выстрелит.

Насте стало тяжело. Еще секунду ей удавалось поддерживать лейтенанта, и даже говорила еще что-то, а через мгновение упал он. Свалился тяжелым кулем на живот, в последнем своем движении вытащив-таки из кобуры пистолет. Упал на мягкую траву, глухо ударившись головой, и даже не дернулся. Настя отошла на шаг, оторопев. Скользнула взглядом по спине разведчика, по расплывающимся кровавым пятнам, по изорванной пулевыми попаданиями ткани. Присела, вглядываясь в лицо, в его черты, полускрытые травинками, и посмотрела в глаза, остановившиеся и мертвые.

Наклонившись, Настя подняла из травы пистолет. Тяжелый, черный. Взялась за рукоятку обеими руками и повернулась к немцу.

Майор даже не пытался сбежать. Наоборот — с абсолютно спокойным видом уселся прямо на землю. Долгое, ожесточенное бегство подошло к концу. От дороги им удалось пройти, может, метров сто, не больше. Уже отсюда были прекрасно слышны крики рассыпающихся в цепь бойцов. Им нужно пять-семь минут, чтобы найти его, девочку и мертвого русского диверсанта.

Майор, склонив голову, энергично потерся щекой о собственное плечо, старательно сдирая повязку. Мокрая от пота, тяжелая ткань скользнула вниз по подбородку, и Вайзен с облегчением выплюнул изо рта осточертевший комок кляпа. Посмотрел на мертвого разведчика и безо всякого удивления увидел, как девчонка поднимает пистолет, направляя оружие на него. Увидел, как прямо в глаза заглядывает дуло, и полностью отдавая себе отчет в том, что даже у подростка хватит сил на выстрел, совершенно не боялся. Он уже пережил свой страх, уже выпил его до дна. И не сегодняшней ночью, когда, будто черти из преисподней, явились за ним русские. И не на дороге, под пулями своего же пулемета. Давно. Почти месяц назад, в безымянной русской деревушке. Он расстрелял его вместе с несколькими десятками русских недочеловеков.

— Не надо, девочка, — покачал он головой. — Не стреляй. Нас найдут сейчас, и тебе не простят, что ты меня убила. Это все уже так далеко зашло, все эти смерти… Ты пойми, есть необходимое геройство, есть необходимость какая-то высшая, и справедливость. Понимаешь, если надо, то это свершится. А сейчас не надо, не стреляй. Ты этим все себе испортишь, тебя убьют, понимаешь?

Ему не столь и важно было, понимает ли она его. Ему хотелось говорить. Хотелось объяснить, что он чувствует, что он пережил:

— Не надо тебе этого. Моя пуля не из твоего пистолета. Я знаю, я умру за то, что сделал, но моя смерть не будет причиной твоей. Меня найдет другой выстрел на этом фронте, осколок или нечто иное, более страшное. Опусти пистолет, девочка.

Голоса приближались. Вымученно улыбнувшись девчонке, слегка приподняв бровь, будто спрашивая у нее разрешения, майор крикнул:

— Это майор Вайзен! Я здесь!

И в ту же секунду, краем глаза он увидел, как напрягся палец на спусковом крючке, и черное дуло плеснуло совсем не ярким на солнце оранжевым огоньком.

Немец, дернув головой, на несколько секунд остался сидеть, будто в нерешительности, а затем медленно повалился набок. Настя, чувствуя себя пустой и холодной, словно каменная статуя, аккуратно положила пистолет в траву, рядом с телом Дилярова. Присела возле него на колени, проводя пальцами по внешним карманам куртки. Нащупав овальную ребристость, девушка нырнула ладонью в карман и достала из него оборонительную гранату. Тронула пальцами сегменты, обрисовывая их. Сколько было разведчиков, когда они пришли в домик на выселках? И те четверо, в немецкой форме, но с русскими душами, которые прикрывать остались? Наверняка ведь они мертвы уже, как и распластавшиеся на дороге двое разведчиков, как Диляров, смотрящий сейчас на нее невидящими глазами.

Губы девушки сжались в тонкую полоску. Настя взялась за чеку, напряглась, и с усилием дернула ее, крепко сжимая пальцами предохранительную скобу.

За последние несколько дней на ее глазах гибли те, кого она бы хотела видеть живыми. С регулярностью, которая заставила ее усомниться в том, что на свете существует справедливость. Однако они все были столь упорны в достижении цели и так рьяно стремились к ней, что понесенные жертвы казались неминуемыми и оправданными.

И по-иному быть просто не могло, если целью, их всех, разведчиков, да и ее самой, являлась Победа. Если каждый из них хотел, чтобы немцы никогда больше вооруженными не переступали пороги их домов, не были хозяевами на их земле, нужно было сражаться. И умирать.

Настя смотрела на зажатую в руке гранату долго и сосредоточенно. Изучала выпуклые, квадратные ее составляющие. И думала о той силе, что заключена внутри, страшной, ужасной и вместе с тем справедливой. Доступной и для нее, совсем еще слабой девчонки.

Казалось, будто она настолько увлеклась своим занятием, что не заметила вышедших на поляну немцев. Не услышала их криков, приказаний, и не обратила внимания на то, как трое пехотинцев обступили ее, стоящую на коленях у погибшего. И один из них присел на корточки, дотрагиваясь до плеча девушки.

Тогда Настя подняла голову, посмотрела ему в глаза и разжала ладонь. Предохранительная скоба, тонко взвизгнув, отлетела в сторону.

До взрыва оставалось три с половиной секунды.

— Товарищ полковник? — Голос вырвал его из задумчивости. Человек кивнул и слегка усмехнулся. Это не его настоящее звание. Просто форма, и документы, предоставленные всего лишь на время.

Как мало в мире настоящего.

— Уведите. — Человек посмотрел на сидящего немецкого офицера и двоих конвоиров, застывших по бокам от немца. Сержанты, дождавшись повторения команды от капитана Савина, бывшего, если уж начистоту, их прямым командиром, подняли пленного и скрылись с ним за дверью.

Мужчина в форме полковника, дождавшись их ухода, обратился к капитану:

— Оставьте меня, пожалуйста. На десять минут.

Савин, точно знающий настоящее звание мнимого полковника, понятливо кивнул и вышел за дверь.

Теперь небольшая комнатушка на втором этаже была полностью в распоряжении мужчины. Первым делом он положил на стол тщательно оберегаемый ранее портфель, с которым не расставался, и тут же отошел к окну.

На улице хлестал ливень. Струи воды текли по стеклу, искажая восприятие, делая внешний мир размытым и нечетким.

Мужчина провел ладонью по раме. Наклонившись вперед, прислонился лбом к стеклу, будто бы пытаясь разглядеть что-то снаружи. Бестолковое, сказать откровенно, занятие. Мало того, что лило как из ведра, так еще и затуманенное от прикосновения горячей кожи стекло все равно не давало обзора.